Преподобный Чарльз Дайсуорси сидел в одиночестве в небольшой столовой своего дома в Боссекопе и несколько позже обычного допивал чай. Одновременно он один за другим поедал поджаренные, намазанные маслом тосты с быстротой и целеустремленностью, которые всегда проявлял при потреблении вкусных и питательных продуктов. Это был крупный, крепкого сложения мужчина старше пятидесяти лет, все тело которого заплыло жиром. Его круглое чисто выбритое лицо блестело, словно покрытое слоем масла, которое преподобный не удосужился смыть мылом. Рот его казался слишком маленьким для такого большого человека. Его нос как будто пытался спрятаться между пухлыми щеками, словно ощущая собственную никчемность и ненужность. Глаза у Чарльза Дайсуорси были маленькие, цвета красного дерева, и смотрели на мир без какого-то определенного выражения. Они больше походили на стеклянные бусины, посверкивающие из-под бесцветных ресниц. В них проглядывала не то хитрость, не то насмешка, но нельзя было определить, что именно. Волосы у преподобного имели неопределенный цвет, не темный и не светлый – оттенка запыленной картофельной кожуры, до того как ее вымоют. Впрочем, они были с дотошностью расчесаны и разделены посередине головы прямым как стрела пробором. На затылке шевелюра священника тоже делилась на две части, каждая из которых была заправлена за ухо – правое или левое. А вот придраться к рукам преподобного мистера Дайсуорси не смог бы даже самый придирчивый критик. Кисти были очень красивыми – хорошей формы, белые, полные, мягкие. Ногти тоже выглядели просто великолепно – чистые, ухоженные, розовые. Поскольку он улыбался даже во время чаепития, могло показаться, что священник – очень приятный человек. Собственно, он улыбался практически постоянно. Недоброжелатели говорили, что он растягивает губы в улыбке нарочно, стараясь сделать свой крохотный рот шире – дабы он выглядел более пропорциональным на большом круглом лице. Впрочем, подобные замечания отпускали только люди злые и завистливые, те, кому не удавалось достичь того ореола славы и популярности, который не покидал мистера Дайсуорси, где бы он ни появлялся. Он действительно был известным и уважаемым человеком – этого не мог отрицать никто. В маленьком городке в графстве Йоркшир, где он жил большую часть времени, его просто обожали женщины основанной им секты. Они собирались целыми толпами, чтобы послушать его пылкие проповеди, и, когда он заканчивал говорить, практически бились в истерике – настолько остро и глубоко их нежные души воспринимали его изобличительные публичные выступления и его учение. Мужчины проявляли большую сдержанность в выражениях своего восхищения, но даже они всегда готовы были признать, что «он прекрасный человек с добрым сердцем».

Он выработал привычку в нужный ему момент «заболевать», а лечение его недугов требовало смены обстановки. Когда это случалось, его почитатели с готовностью собирали деньги, необходимые для того, чтобы их любимый пастырь мог отдохнуть и расслабиться в выбранной им части мира. В этом году, однако, он не стал обращаться с просьбой к своим прихожанам собрать ему, как обычно, средства на очередное путешествие. Это объяснялось тем, что священник небольшого норвежского городка Боссекоп, обслуживающий местный приход, добрый, но слабый здоровьем пожилой человек, зимой застудил легкие. По этой причине ему потребовалось срочно сменить климат и как следует отдохнуть. Он лично знал Дайсуорси как ревностного последователя лютеранской веры, который к тому же в молодости прожил несколько лет в Осло, где обучился норвежскому языку. Исходя из этого, занедуживший священнослужитель пригласил Дайсуорси на время своего вынужденного отсутствия принять под свое крыло местный приход. Он предложил Дайсуорси временно поселиться в его доме, где имелась прислуга, а также пользоваться его экипажем, в который запрягали низкорослую лошадку. Кроме того, гостю обещали выплату довольно внушительной суммы за его помощь. Это предложение преподобный Чарльз охотно принял. Хотя Норвегия не была для него совершенно незнакомой страной, тот регион, где находился Альтен-фьорд, ему посещать не приходилось. Он сразу же почувствовал, хотя и не мог бы объяснить причину этого, что сам воздух этого места благотворно воздействует на его здоровье, тоже не слишком крепкое. Кроме того, мистер Дайсуорси счел, что хотя бы один раз предпринять летнее путешествие, не прося своих прихожан оплатить его поездку, будет полезно. Это будет выглядеть как весьма щедрый, почти благородный жест с его стороны.

Женщины из его прихода, провожая его, рыдали. До его отъезда они вязали ему носки, шерстяные кашне, теплые тапочки и прочие вещи, которые должны были сделать жизнь их обожаемого проповедника более комфортной и одновременно служить напоминанием о его почитателях, пока он будет находиться вдали от них. Однако мистер Дайсуорси, правду говоря, почти не думал об этих самозабвено любящих его людях. Ему было слишком хорошо в Боссекопе, чтобы тосковать по маленькому неказистому провинциальному городку в Йоркшире, из которого он на какое-то время уехал. Он прекрасно обжился в колоритном, красивом доме местного священника. Прислуга прилежно выполняла все пожелания нового хозяина. Предоставленный Дайсуорси фаэтон отлично вмещал его громоздкое тело, а невысокая лошадка оказалась весьма спокойной – она безропотно везла его туда, куда он ее направлял, никогда ничего не пугаясь и ни от чего не шарахаясь. Да, преподобный Дайсуорси чувствовал себя комфортно на новом месте – чего, собственно, и заслуживал такой добродетельный дородный человек, как он. Единственной работой, которой ему приходилось заниматься, были две еженедельные воскресные проповеди. Прихожане его оказались людьми простыми, спокойными, дисциплинированными. Они слушали его очень внимательно, хотя и не демонстрировали при этом проявлений восторга. Их невозмутимость, впрочем, его нисколько не огорчала – он читал проповеди ради собственного удовольствия. Ему больше всего на свете нравилось слышать звук собственного голоса, особенно когда он произносил гневные филиппики в адрес Римско-католической церкви. Сейчас, когда он наливал себе третью чашку чая, добавлял в нее сахар и сливки и размешивал их, покачивая головой, его мысли снова потекли именно в этом привычном направлении. Священник вынул из кармана у пояса какой-то небольшой блестящий предмет и положил его на стол перед собой, продолжая качать головой и улыбаться снисходительной, мудрой улыбкой с оттенком превосходства. Предмет оказался символом христианской веры – распятием, сделанным из серебра и перламутра. Казалось, однако, что оно не вызывает в душе мистера Дайсуорси никаких святых чувств. Напротив, он смотрел на него с выражением молчаливой насмешки, граничащей с презрением.

– А распятие-то католическое, – пробормотал он себе под нос, отхватив от тоста один кусок и собираясь откусить еще один. – Выходит, девушка католичка, а значит, безнадежно проклята Богом.

Священник снова улыбнулся. На этот раз улыбка получилась более мягкой, словно мысль о том, что на ком-то лежит вечное проклятие, почему-то доставляла ему удовольствие. Развернув свой смоченный дорогим одеколоном льняной носовой платок, он тщательно вытер им толстые пальцы от остатков масла с поджаренных тостов. Затем, осторожно подняв перед собой на вытянутой руке распятие с таким видом, словно оно раскалено и жжет кожу, Дайсуорси осмотрел его со всех сторон. На обратной стороне было выгравировано несколько слов. Сделав над собой усилие, преподобный Дайсуорси прочел их вслух. Надпись, выполненная на латыни, гласила: «Страсти Христовы, укрепите меня. Тельма».

Дайсуорси снова покачал головой с выражением смиренного веселья на лице.

– Безнадежно проклята, – опять пробормотал он. – Если только не…

Он так и не договорил, и соображения, которые пришли ему в голову, так и остались не высказанными вслух, так как его мысли приняли более фривольное направление. Закончив чаепитие, священник встал из-за стола, достал маленькое карманное зеркальце и с одобрительным выражением лица осмотрел свое отражение в нем. Кончиком носового платка он осторожно смахнул крошки с уголков губ, теперь уже снова сложенных благочестивым бантиком. Затем он тем же платком убрал кусочек масла, каким-то образом прилипший к кончику носа. После этого он снова, теперь с еще большим удовлетворением оглядел себя и, убрав зеркальце, позвонил в колокольчик. На зов тут же явилась высокая, крепкого сложения женщина с равнодушным, невыразительным лицом, словно вытесанным из дерева, так что трудно было даже представить на нем выражение каких-то эмоций.

– Ульрика, – мягко сказал мистер Дайсуорси, – вы можете прибрать со стола.

Ульрика, не отвечая, принялась методично собирать чайные принадлежности. При этом не было слышно ни звяканья тарелок или блюдец, ни лязганья металлических приборов. Аккуратно сложив все на поднос, женщина уже собиралась выйти из комнаты, но мистер Дайсуорси внезапно окликнул ее:

– Ульрика!

– Да, сэр?

– Вам когда-нибудь раньше доводилось видеть такую вещь? – поинтересовался он и поднес к ее лицу распятие.

Женщина вздрогнула, и в ее глазах внезапно промелькнул ужас.

– Это ведьминский амулет, – глухо проворчала она, и ее и без того бледное лицо побелело еще больше. – Сожгите его, сэр! Сожгите, и силы покинут колдунью.

Мистер Дайсуорси снисходительно рассмеялся.

– Моя дорогая, вы ошибаетесь, – вкрадчиво произнес он. – Ваша истовость в вопросах веры и праведное следование религиозным заповедям в данном случае сыграли с вами злую шутку. На свете есть тысячи заблуждающихся людей, которые поклоняются таким вещицам, как эта. Зачастую они очень мало знают о нашем великом Господе. И это печально, очень печально! И все же, хотя они, увы, не принадлежат к избранным и, что совершенно очевидно, обречены на вечные муки, их нельзя назвать ведьмами и колдунами, Ульрика.

– Она точно колдунья, – ответила собеседница, и в ее голосе прозвучали жесткие нотки. – Будь моя воля, я бы сказала ей это прямо в лицо и посмотрела бы, что с ней тогда случилось!

– Ай-ай-ай, – весьма дружелюбным тоном произнес мистер Дайсуорси. – Времена ведьм и колдунов прошли. По вам видно, Ульрика, что вы – женщина не слишком образованная, немного темная, так сказать. Вы незнакомы с последними учениями лучших богословов.

– Может быть, может быть, – сказала Ульрика и, повернувшись, пошла к двери, но затем остановилась у самого порога и пробормотала: – Есть люди, которые знают, что она ведьма, но есть и такие, кто этого не понимает.

Выйдя из комнаты, Ульрика резко захлопнула за собой дверь. Мистер Дайсуорси, оставшись в одиночестве, снова улыбнулся. Просто удивительно, насколько это вышла мягкая, беззлобная, можно сказать, отеческая улыбка! Затем он подошел к окну и выглянул на улицу. Было семь часов пополудни. В любом другом месте уже наступил бы вечер, но в Боссекопе в это время года до сих пор было светло и все вокруг выглядело как днем.

Ярко сияло солнце, и в саду перед домом священника бутоны роз оставались полностью раскрывшимися. На каждом листке и травинке сверкала капелька росы. В воздухе с каждым дыханием легкого ветерка отчетливо ощущался чудный сладкий запах фиалок. Время от времени издалека доносился крик кукушки – несмотря на расстояние, он слышался удивительно ясно.

Стоя у окна, мистер Дайсуорси мог частично видеть за деревьями главную улицу Боссекопа. Она была неширокой, застроенной невысокими домишками, непритязательными снаружи, но просторными и уютными внутри. Вдали поблескивали воды фьорда. Оттуда, с моря, дул тот самый освежающий бриз, который нес с собой цветочные ароматы. На лице мистера Дайсуорси, только что напившегося чаю и насытившегося тостами, по-прежнему оставалось довольное выражение – все, что он видел, действовало на него успокаивающе. Со вздохом удовлетворения преподобный устроил свое массивное тело в легком, но глубоком и удобном кресле и погрузился в благочестивую медитацию.

Медитировал он долго, плотно закрыв глаза и приоткрыв рот. О том, что в его голове действительно происходит мыслительный процесс, можно было судить по безудержному, с оттенком торжества, сопению, которое издавал крохотный холмик на его лице, который лишь из вежливости можно было назвать носом. Внезапно сладкие грезы преподобного прервал звук шагов нескольких человек, которые, судя по всему, медленно шли по протоптанной в саду тропинке. Привстав с кресла, священник увидел четверых мужчин, одетых в белые фланелевые костюмы. Все они были в легких соломенных шляпах, украшенных голубыми лентами. Мужчины неторопливо двигались по тропинке к двери его дома, временами ненадолго останавливаясь, чтобы полюбоваться цветами, которые попадались им на пути. Лицо мистера Дайсуорси заметно покраснело от возбуждения.

– Джентльмены с яхты, – негромко пробормотал он себе под нос и стал торопливо приводить в порядок воротничок и галстук. Затем он пригладил разделенные пробором волосы и заправил их за уши.

– Вот уж не думал, что они придут, – продолжил он рассуждать вслух. – Ну надо же! Это ведь сэр Филип Эррингтон собственной персоной! Нужно срочно раздобыть какие-нибудь закуски и напитки.

С этими словам мистер Дайсуорси торопливо покинул комнату, на ходу отдавая приказания Ульрике. Прежде, чем визитеры успели позвонить в дверь, он сам распахнул ее перед ними. Стоя у порога и вежливо улыбаясь, он горячо поприветствовал гостей, не забыв при этом особо отметить, какой честью для него является тот факт, что сам сэр Филип Эррингтон внезапно решил наведаться в его скромное жилище. Эррингтон вполне учтиво, но не без юмора дал понять, что комплименты священника чрезмерны, и позволил проводить себя и своих друзей в лучшую в доме комнату. Это была гостиная, небольшое помещение с окнами, выходящими на густо поросшую яркими цветами лужайку.

– Прекрасно, – прокомментировал Лоример, небрежно присаживаясь на подлокотник софы. – Какое уютное место. Думаю, вам здесь очень комфортно?

Радушный хозяин, обливаясь потом, легонько потер ладонью о ладонь.

– Я благодарю небеса за то, что здесь все полностью удовлетворяет мои скромные потребности, – смиренно ответил он. – Роскошь – это не то, что нужно простому служителю Господа.