И все же Лидия Таннер – это сила природы. Они с моим дедушкой Уолли управляли отелем в течение пятидесяти лет. Они купили участок на берегу моря за бесценок в конце шестидесятых, после того как дедушку ранили во Вьетнаме и демобилизовали из армии. Еще более диким является то, что они были моего возраста, когда построили «Маяк» с нуля. Я не могу представить, как можно построить отель, а затем управлять им в двадцать лет, особенно таким грандиозным, как «Маяк». И еще два года назад собственность на набережной была гордостью и отрадой моих бабушки и дедушки.

Но потом дедушка скончался, а отель был почти разрушен последним ураганом, опустошившим побережье. «Маяк» не первый раз становился жертвой шторма – такое случалось уже дважды, – но, в отличие от прошлого, на этот раз никто в семье не захотел его ремонтировать. Бабушка была слишком стара и устала, чтобы делать эту работу самой, особенно без дедушки Уолли, и я знаю, что втайне она была разочарована тем, что никто из ее детей не захотел взять на себя эту ответственность. Но моя мама и ее братья и сестры не были заинтересованы в спасении «Маяка», поэтому бабушка в конце концов приняла решение продать его. Не только отель, но и свой дом тоже.

Сделка по продаже дома закрывается через два месяца, а «Маяк» вновь откроет свои врата уже в сентябре под управлением нового владельца, вот почему мы вернулись. Бабушка хотела провести последнее лето в Авалон-Бэй, прежде чем переехать на север, чтобы быть поближе к своим детям и внукам.

– Как прошла вечеринка? – спрашивает она, усаживаясь на стул за кухонным столом.

– Нормально. – Я пожимаю плечами. – На самом деле, я там никого не знала.

– Кто ее организовывал?

– Какой-то парень по имени Люк. Он инструктор по парусному спорту в клубе. Там Джой познакомилась с ним. И кстати о Джой, она даже не появилась! Сначала зовет меня на вечеринку, а потом кидает. Я чувствовала себя так, будто явилась без приглашения.

Бабуля улыбается.

– Иногда так гораздо веселее. Идешь куда-нибудь, где тебя никто не знает… – Она выгибает тонкую бровь. – Это может быть весьма захватывающе – переосмыслить себя и сыграть роль на одну ночь.

Я морщусь.

– Пожалуйста, только не говори, что раньше вы с дедушкой встречались в барах отелей и притворялись другими людьми в какой-то странной ролевой игре, чтобы оживить брак.

– Ладно, дорогая. Не скажу.

Ее карие глаза искрятся озорством, придавая ей совсем юный вид. Забавно, что на публике бабушка выглядит такой элегантной и неприступной. Она всегда одевалась так, словно сошла с яхты, щеголяла в этих опрятных женственных нарядах, больше подходящих для шикарного Нантакета, чем для непринужденного Авалон-Бэй. Клянусь, у нее тысяча шарфов от Hermès. И все же, когда она в кругу семьи, ледяная внешность тает, и она становится самой теплой женщиной, которую вы когда-либо встречали. Мне нравится проводить с ней время. И она веселая. Иногда она ни с того ни с сего отпускает непристойную шутку за большим семейным ужином. Она произносит ее резко, со своим тонким южным акцентом, и это доводит нас всех до истерики. Моя мать терпеть это не может. С другой стороны, у нее нет чувства юмора. Никогда не было.

– У тебя появились какие-нибудь новые друзья? – подначивает бабуля.

– Нет. Но это ничего. Я увижусь с Джой, пока буду в городе, а Пейтон, возможно, приедет погостить на неделю или две в августе. – Я подхожу к противням и изучаю ассортимент маффинов. – Знаешь, я все еще жалею, что позволила тебе отговорить меня от поиска работы этим летом.

Бабушка отщипывает маленький кусочек от своего маффина с отрубями. Сколько я ее знаю, ее завтрак всегда состоял из маффина и чашки чая. Вероятно, именно так она поддерживала свою хорошую фигуру все эти годы.

– Кэсси, милая, если бы ты нашла работу, тогда ты бы не смогла завтракать со мной, не так ли?

– Хороший довод. – Я выбираю бананово-ореховый маффин и беру маленькую стеклянную тарелку из буфета, затем присоединяюсь к ней за столом. С моего маффина падает кусочек грецкого ореха, и я отправляю его в рот. – Итак, что мы сегодня делаем?

– Я подумала, мы могли бы съездить в город и осмотреть парочку новых магазинов, которые открылись? Леви Хартли взял на себя смелость обновить весь променад. Его строительная компания обошла все учреждения, пострадавшие от урагана, и привела их в порядок одно за другим. На днях я проходила мимо очень милого шляпного магазина, который была бы не прочь посетить.

Только бабушка Лидия захотела бы пойти в шляпный магазин. Единственная шляпа, которую я когда-либо носила, – это бейсболка университета Брайар, которую раздавали на инструктаже первокурсников, и то только потому, что нас заставили их надеть, дабы присягнуть на верность новому универу. Кажется, сейчас головной убор валяется где-то в глубине моего шкафа.

– Покупка шляп. Не могу дождаться.

Она тихо фыркает.

– Мне еще нужно найти подарок девочкам на день рождения, так что я бы не прочь заглянуть в парочку детских магазинов. О! Есть шанс, что мы сможем заскочить в отель? Я очень хочу посмотреть внутреннюю отделку.

– Как и я, – говорит бабуля, слегка хмуря брови. – Юная леди, которая купила его, Маккензи Кэбот, пообещала, что сохранит наши с твоим дедушкой намерения в отношении этого места, сохранит его очарование и характер. Она присылала мне чертежи обновлений, которые они планировали делать, вместе с фотографиями прогресса. Они и правда доказали ее стремление восстановить все как можно ближе к оригиналу. Но я не получала обновлений с начала июня.

Ее беспокойство очевидно. Я знаю, это самый большой страх бабушки – что «Маяк» станет совершенно неузнаваемым. Отель был ее наследием. Он пережил три урагана, дважды с любовью перестраивался бабушкой и дедушкой. Они вложили в него все, что у них было. Их кровь, пот и слезы. Их любовь. И меня немного раздражает, что ни один из их четверых детей даже не поборолся за то, чтобы сохранить это здание в кругу семьи.

Два моих дяди, Уилл и Макс, живут в Бостоне со своими женами, и у каждого из них по трое маленьких детей. Оба были совершенно непреклонны в том, что не собираются переезжать на юг, дабы ремонтировать отель, который им безразличен. У тети Жаклин и ее мужа Чарли дом в Коннектикуте, трое детей и нулевой интерес к тому, чтобы окунуться в индустрию гостеприимства. А еще есть мама, живущая в Бостоне, у которой все дни расписаны по минутам. Она занята тем, что направо и налево тратит деньги бывшего мужа, что сейчас происходит уже из чистой злобы, поскольку она вышла замуж богатой и независимой. Таннеры стоят миллионы. Но мой бывший отчим Стюарт совершил ошибку, попросив развода, а моя мать – жутко мелочная особа.

Я доедаю остатки своего маффина, а после вскакиваю со стула.

– Ладно, если мы собираемся в город, мне нужно переодеться во что-нибудь более презентабельное, – говорю я, указывая на свои потрепанные шорты и свободную футболку. – Я не могу пойти в этом за шляпами. – Я направляю острый взгляд на бабушкины безупречно отглаженные брюки-чинос, рубашку без рукавов и полосатый шелковый шарф. – Особенно с тобой. Боже мой, леди. Ты выглядишь так, словно собираешься на ланч с Кеннеди.

Она ухмыляется.

– Ты что, забыла мое самое важное жизненное правило, дорогая? Всегда выходи из дома одетым так, будто собираешься…

– …быть убитым, – заканчиваю я, закатывая глаза. – О, я помню.

Говорила же, бабушка иногда бывает мрачной. Но это хороший совет. На самом деле, я часто думаю об этом. Однажды я случайно вышла из общежития в неоново-оранжевых штанах, по которым давно плакала прачечная, а огромная дыра на промежности только усугубляла ситуацию. Когда я осознала это, у меня чуть не началась крапивница при мысли о том, что, если меня сегодня убьют, патологоанатом разденет меня на своем металлическом столе, и первое, что он увидит, будет дырка на моей промежности. Я стала бы единственным трупом в морге с румянцем на щеках.

Наверху я нахожу розовый сарафан и надеваю его, затем заплетаю волосы в косу. Когда я накручиваю резинку на конец косы, звонит телефон. Это Пейтон. Я не перезвонила ей, когда вернулась домой прошлой ночью, но отправила намеренно зашифрованное сообщение, которое, как я знала, сведет ее с ума.

– Кто он? – спрашивает она, когда я включаю громкую связь. – Расскажи мне все.

– Нечего рассказывать. – Я подхожу к туалетному столику и рассматриваю свой подбородок. Чувствую, как где-то под кожей появляется прыщ, но отражение говорит об обратном. – Я познакомилась с горячим парнем, отклонила его приглашение потусоваться с ним на вечеринке и вместо этого отправилась домой.

– Кассандра. – Пейтон в ужасе.

– Я знаю.

– Что, черт возьми, с тобой не так? Весь смысл вчерашнего похода был в том, чтобы встретиться с каким-нибудь парнем! И ты нашла его! Кстати, ты сказала, он горячий?

– Горячее я не видела, – издаю я стон.

– Тогда почему ты ушла? – Ее замешательство звучит скорее как обвинение.

– Я струсила, – признаюсь я. – Он был слишком пугающим! И ты бы видела девушек, с которыми он был, – идеальные, высокие, подтянутые богини. С идеально пропорциональными сиськами… в отличие от кое-кого.

– О боже мой, Кэсс. Прекрати. Ты знаешь, как я отношусь к тому, что ты себя принижаешь.

– Да-да, ты хочешь ударить меня по лицу. Но я ничего не могу с собой поделать. Серьезно, эти девушки были великолепны.

– И ты тоже, – раздается из динамика надтреснутый звук. – Ты знаешь, я реально ненавижу твою мать.

– Какое отношение к этому имеет моя мать? – фыркаю я.

– Ты что, издеваешься надо мной? Я была у тебя дома. Слышала, как она разговаривает с тобой. На днях я говорила об этом со своей мамой, и она сказала, что все это обидное дерьмо обязательно повлияет на твою самооценку.

– Почему ты говоришь со своей мамой обо мне? – спрашиваю я, и к горлу подступает смущение.

Иметь лучшую подругу, мать которой является клиническим психологом, иногда может быть настоящей занозой в заднице. Я знаю Пейтон с одиннадцати лет – мы познакомились вскоре после того, как с мамой переехали в Бостон, – и мать Пейтон постоянно копалась в моей душе, когда я была ребенком. Она всегда пыталась разговорить меня о разводе родителей, о том, что я из-за этого чувствовала, как на меня повлияла критика матери. Бла-бла-бла. Никакой психиатр не нужен, чтобы сказать мне, что существует прямая корреляция между моей неуверенностью в себе и словесными нападками моей матери. Или что она – разъяренная сука. Я слишком хорошо это знаю. В тех редких случаях, когда мы с папой говорили о ней, он признавал, что мама всегда переживала больше о себе любимой, чем о ком-то другом. И после развода стало только хуже, он будто вывернул ее наизнанку. Конечно, на пользу ей не пошло и то, что отец снова женился через полтора года, и теперь у него есть еще две дочки.

– Мама считает, нам нужно заставить замолчать твоего внутреннего критика. Он же ужасный голос твоей матери в твоей голове.

– Я все время затыкаю рот своему внутреннему критику. Лучик надежды, помнишь? – Ведь в то время, как жизненное правило моей бабули состояло в том, чтобы убедиться, что тебя убьют в твоем лучшем воскресном костюме, мое всегда гласило: нужно смотреть на все с положительной стороны. Находить луч надежды в любой ситуации, поскольку альтернатива – барахтание во тьме – неизбежно тебя уничтожит.

– Конечно, Маленькая Мисс Счастье, – насмешливо говорит Пейтон. – Всегда искать лучик надежды – как я могла забыть? – В ее голосе появляются нотки вызова. – Ладно, хорошо. Так скажи мне, где же лучик надежды в том, чтобы позволить красавцу ускользнуть?

Я обдумываю это.

– Он слишком горячий, – наконец отвечаю я.

В трубке раздается смех.

– Это как раз причина не дать ему ускользнуть. – Она издает громкий жужжащий звук. – Попробуй еще раз.