– Простила, – безжизненно и устало проговорила мамочка, и, продолжила, объясняя. – Его твой брат обожал и боготворил. И для тебя он тоже был хороший отец. Он уверял, что у него с ней было только однажды. А после это именно Андрей настоял на том, чтобы не появляться на даче. Я простила. И ни разу не упрекнула. Но не было ни дня, чтобы я не помнила об этом.

– Мам, я не знаю, что сказать.

– Скажи, откуда у тебя синяки на шее?

– Это Роман неудачно прихватил, – созналась и хотела скрыть отметины, приподнимая воротник и перебрасывая волосы, но не успела.

– Неудачно это как? Не придушил до конца? – злилась мама.

Она подошла и, отбросив мои волосы, внимательно разглядывала горло, осторожно прикасаясь к отметинам прохладными пальцами.

– Дети вошли и увидели, – призналась я, морщась и чувствуя себя крайне неловко.

– Что увидели? – спросил папа.

Он вышел из душевой весь распаренный и, вытирая мокрую голову полотенцем, вопросительно посмотрел на нас.

Глава 10

– Ой, пап, не обращай внимания, ерунда! – я поднялась навстречу отцу под неодобрительным и тяжёлым взглядом мамы.

Сделала несколько шагов, подошла к окну и, перекинув суетливо волосы вперёд, непроизвольно стараясь спрятать синяки, заговорила абсолютно на другую тему:

– Мам, пап, мы со следующего сентября впервые разлучаем детей. Определили их в разные классы. Может быть рано и зря? Что-то я засомневалась в выбранном решении. Аришке будет сложно без Артёма. И Тёмка без нашей звезды совсем закроется в своём панцире. Может, переиграть всё пока не поздно?

– Не кипишуй! – Ответил мне папа внушительно.

Он подошёл к маме, приобнял её и, поцеловав в висок, устроил её на кровати, присаживаясь по-хозяйски рядом. Естественным и отработанным за долгую жизнь движением.

– Тёмка наш отлично выступил на городской олимпиаде. Он проявляет недюжинные способности и завидную гибкость мышления. У него пытливый технический ум. Будет преступлением не развивать такие природные данные, – обстоятельно заговорил отец, неторопливо раскладывая по полочкам все за и против и продолжая, – Нашей Аришке рядом с ним учиться – это только мучиться. Зачем? Мне кажется, что с её складом мышления и характером уйти в чисто женские дизайнерские дела – будет в самое яблочко. С помощью нашей талантливой бабушки грешно пройти мимо такой возможности. Так что всё мы сделали верно и вовремя! Поняла, кнопка?

Папа ещё раз прикоснулся губами к маминому виску. Так нежно!

– Просто очень жалко, что так резко заканчивается у них детство, – сказала, отворачиваясь и скрывая предательские слёзы.

– Милая, детство, так или иначе, по-любому бы закончилось. Не вини себя! – ответил мне мой великодушный папа, зевая.

Мама очень выразительно молчала, поджав губы. А я, воспользовавшись подвернувшимся случаем, оставила родителей одних и сбежала к себе в комнату.

Шагнула ещё сегодня с утра бывшую нашу с мужем спальню, закрылась и, оглянувшись вокруг себя, безвольно опустилась на заправленную постель.

На ещё вчера ночью бывшую нашу семейную постель…

Во мне всё противилось происходящему. Картинка не складывалась в голове. Такого просто не могло быть! Это не в логике поведения моего мужа, не в его характере, ни в его сути. Всё произошедшее не укладывалось в моём сознании. Роман не мог так поступить с нами! Мой Рома, каким я его знаю… каким я его знала…

Когда же он изменился? Что произошло? Почему? В чём я виновата?

А если нет в его переменах моей вины, то отчего так ноет и тянет сквозняком в груди?

Во мне кипело и дрожало невысказанное. Несказанные слова толпились, наталкиваясь друг на друга, обиду сменяла тоска и боль. Горечь разочарования наплывала на непонимание и недоумение. Как? Как он мог так растоптать нас? Когда мы для него стали обузой?

Но слёз не было.

Жёлчное, мутное и неповоротливое чувство рождалось во мне, шевелилось склизким комком в желудке. Тяжёлым, неподъёмным куполом накрывая меня. Отсекая краски мира. Замыкая на себе.

Вспомнила нашу последнюю ночь и меня передёрнуло от омерзения!

Вскочила, позабыв недавнюю слабость, и судорожно заметалась по спальне, собирая, сдирая постельное бельё с кровати и брезгливо отбрасывая от себя в сторону Ромкину пижаму. Свернула все в ком и бросила в углу комнаты. Затем потянулась к верхней полке, доставая свежий комплект, и прикусила губу от боли в плече.

Я не хотела спускаться вниз. Боялась наткнуться на кого-нибудь. Просто на сегодня мой лимит общения с ближними – критически трещал и грозился лопнуть. Но видимо, придётся идти.

Мягко ступая тапочками по полу, стараясь не наступить на седьмую скрипучую ступеньку нашей лестницы, я пробралась на кухню и откопала в холодильнике мазь от растяжений и боли. Прихватила мешки для мусора, дезинфицирующее средство, арсенал для мытья ванной. Нагрузилась, словно ишак и потопала к себе на второй этаж, шурша полиэтиленом и позвякивая неудачно подвернувшейся шваброй.

– Ты собралась ночью в золушку играть? – насмешливо проговорила мама совсем рядом со мной, и я вздрогнула от неожиданности.

– Мам!

– Не мамкай, а давай я помогу тебе донести! Хотя бы двери открою, муравей ты мой, – насмешливо сказала моя мамочка и, пропуская меня вперёд в нашу спальню, спросила, прищурив глаза:

– Ну, рассказывай, что это на тебя нашло?

Я сгрузила свою ношу прямо на пол рядом с горой содранного мной постельного белья и, охнув от боли в плече, попросила:

– Раз уж ты не спишь и шастаешь по дому, помоги мне намазать плечо.

– Ась… ты или крестик сними или… – мама, не торопясь, открутила крышку с тюбика мази и затем нежно прикоснулась к моему плечу, размазывая холодную пахучую субстанцию по коже.

– Зачем тебе моющие средства и щётки, если ты спустилась за обезболивателем? – спросила она.

И первая тихонечко хихикнула в кулачек, морщась сквозь смех:

– Фу, как пахнет!

И я, глядя на неё сначала улыбнулась, а после не смогла сдержать немного истеричный смех. Он прорывался из меня, фырканьем и всхлипами, снося все преграды. Щекотал у меня в груди, булькал в горле, и вот мы с мамой уже откровенно неудержимо смеёмся, обнявшись посреди разгромленной мной комнаты.

И мне становится легче. Я не одна.

Глава 11

– Совсем девки с ума посходили! – ворчал отец, заходя в комнату и продолжая бурчать, – тише вы, детей разбудите! Оглашённые.

Сграбастал нас вместе с мамой в охапку и проговорил успокаивающим мягким голосом, похлопывая меня ладонью по спине:

– Всё пройдёт, кнопка. Всё перемелется, и ещё порадуешься, что повернулась жизнь так, а не иначе. А ты, мать, хватит шататься по дому, и пойдём спать уже!

И под бормотание, что всё бы нам хихикать, да ночами колобродить он увёл маму за собой приобнимая.

А я осталась одна и, бросив всё как есть, уснула почти моментально. Только прикоснулась щекой к свежей, пахнувшей улицей, наволочке и отключилась. Словно упала в невесомость, провалилась в пропасть без дна.

Утро проспала.

По многолетней привычке слушала с закрытыми глазами, как кричат за окном птицы, и шумит ветер, приносит новый день.

Сначала не сообразила, не сразу поняла, почему Романа нет рядом. Только через мгновение вспомнила, и холодом потянуло болью в груди. Ромка разлюбил меня и ушёл. Отшвырнул, как надоевшую старую одежду, словно лишний хлам, как опостылевшую ненужную жену.

Обняла себя покрепче за плечи и, подтянув колени к груди, сжалась маленьким комочком на нашей огромной семейной кровати. Спряталась под тяжёлым одеялом, остро чувствуя одиночество. Сколько ночей, наших жарких ночей помнила эта кровать, эта комната. Как много вложено Романом сил и души в каждую окружающую меня деталь. Он здесь присутствует незримо во всём. Он часть нашей общей жизни и в этом доме о нём кричит мне буквально всё.

Зажмурилась покрепче до светящихся точек перед глазами. Сглотнула саднящим горлом. Старалась дышать, как учили когда-то. На четыре счёта. Старалась не думать сейчас и не вспоминать.

Ромкой, его духом, его руками пропитан весь дом. От кровли до подвала. От системы отопления и разводки электричества, до этой вот несчастной кровати. Чей матрас не входил в дверь, поэтому он появился в комнате раньше, чем рамы в оконных проёмах.

Когда мы приняли решение жить за городом, то Роман сам занимался и сносом старого и строительством этого, нового дома. От проекта до отделки. Я помогала как могла. Пока не родились двойняшки. После уже стало не до стройки надолго.

И как теперь нам всем жить? Как отдирать друг от друга сросшиеся за семнадцать лет души?

Шевельнулась и, неудачно задев плечо, сжала зубы. Болит, зараза!

Как ни прячься под одеялом, как ни баюкай рану в груди, как ни закрывай сплошную дыру в сердце ладонями, а выползать к детям придётся.

Кряхтя, дохромала в душ и, вывернув кран погорячее, долго стояла под упругими струями. Просто дышала и слушала, как разбивается с гулким звоном об кафель стен вода, а после, с шелестом бьётся о стенки кабинки и стекает вниз ручейками. Шумит труба. И воздух становится всё тяжелее и тяжелее, насыщяясь влагой.

 Когда выползла на кухню, застала расходящихся по своим комнатам детей.

Все уже закончили завтрак, а мама мыла посуду. Дети бойко переговаривались с дедом, и в целом, обстановка была спокойная и деловая. Я бы сказала обычная, если бы не острый взгляд мамы в мою сторону. Словно проверка, детектор моего состояния.

Сегодня нужно собрать моих птенчиков в лагерь. В последний раз перетрясти все их сумки, дать самые ценные указания и не забыть положить каждому аптечки, зарядки, деньги, и ещё миллион мелочей в двойном размере. Поэтому некогда заниматься рефлексией, нет возможности жалеть о содеянном или копаться в причинах. Нужно сосредоточиться на главном.

Потом, всё это будет потом. Когда я останусь одна. Не сегодня.

Дети с отцом ушли из кухни, и я села завтракать.

– Мам, – попыталась сказать и закашлялась.

Горло запершило, и звуки у меня выходили хриплые.

Мама резко повернулась и, отбросив от себя губку для посуды, проговорила:

– Я не понимаю твоего желания покрывать рукоприкладство Романа! Зачем? Ты понимаешь, что он не остановится?

Её голос звенел от сдерживаемой ярости. Губы поджаты, а прищуренные глаза сверкают от негодования.

– Я не… – просипела, пытаясь объяснить, но замолчала.

Ох! Как я пойду завтра на работу?

– Собирайся! Едем к врачу! – решительно приказала мама и вышла из кухни.

Пока я завтракала и одевалась, во двор въехал брат на своём танке, а чуть позднее и сам он, недовольной персоной, обозначился на пороге.

– Кнопка, привет! Заболела? А что Ромка тебя не отвёз? – спросил он, падая на диван в гостиной.

– Не рассаживайся, некогда, – ответила ему мама и скомандовала – Едем!

Я посмотрела в сторону детских комнат, но мама, уловив мои сомнения, усмехнулась:

– Дед побудет с детьми. Успеете собраться, ещё весь день впереди!

И, резко развернувшись, решительным шагом промаршировала к Пашкиной машине. А мы с братом, переглянувшись, поплелись за ней.

Пока ехали, мама вкратце пересказала Павлу вчерашние события, и я наблюдала, как мой расслабленный и ленивый воскресный брат на глазах преобразуется в известного адвоката Павла Андреевича. Становится жёстким и собранным. Злым.

Ну, всё. Теперь этот трамвай не остановить. Снесёт на своём пути все препятствия.

В травмпункте мне сделали рентген плеча, подтвердили растяжение. Затем врач тщательно осмотрел горло, обшикал внутри чем-то стоматологическим и выписал ингаляторы. Пашка зорко отслеживал заполнение справки и больничного листа, а я побыстрее вышла из кабинета врача. Мне велели молчать два часа. И смотрели так понимающе – сочувствующим взглядом, что хотелось бежать подальше от скорбно качающей головой медсестры.

Я не жертва домашнего насилия! Нет ведь?

Глава 12

Врач, опрыскав моё горло, велел мне молчать минимум полчаса. И по дороге обратно я отсчитывала минуты. И терпела. Не отвечала.