Митрофан Кузьмич вскочил на ноги, заметался по склепу, ища хоть что-то, чем можно было бы взломать дубовую крышку. Однако ничего, как на грех, ему на глаза не попадалось. Так что купец снова упал на колени, схватил один из обломков гранитного саркофага, выбрав самый острый, и уже занёс его над дубовой крышкой, метя туда, где виднелась заржавленная шляпка гвоздя. «Здесь древесина быстрее всего поддастся», – решил он.

Но тут кто-то словно бы схватил его за запястье, так что он едва не выронил своё орудие.

– И кто, по-твоему, мог бы там дышать – в гробу, который полтора десятка лет простоял заколоченным? – услыхал он чей-то голос.

И только долгие секунды спустя до него дошло: это выговорил он сам! Не простофиля-муж, не отец сынка-недотёпы, а негоциант-миллионщик, который в жизни не пошёл бы на поводу у всяких фантастических идей.

– Да ты и сам видел, кто сейчас шастает по кладбищу, – произнёс всё тот же здравый, рассудительный голос. – Погляди – их персты до сих пор на полу шевелятся.

И голова Митрофана Кузьмича повернулась – как если бы кто-то сдавил её двумя руками и обратил его лицо в сторону двери.

Обрубленные дверным полотном пальцы и вправду всё ещё подёргивались – но как-то вяло, почти что незаметно. Так что больше походили теперь на обломанные прутики с ободранной корой. И Митрофан Кузьмич высвободил свою голову из хватки тех невидимых рук, что её сжимали. У него даже шейные позвонки хрустнули при этом.

А потом он опять обратил взор к отцовскому гробу, из которого помимо стука снова донеслось сухое шелестение, походившее на тихий вздох.

– Нет, – сказал Митрофан Кузьмич твёрдо, – я должен удостовериться.

Он поднял обломок гранита высоко над головой, а потом с размаху вонзил его острый скол в край гробовой крышки.

3

Валерьян Эзопов стащил с себя одежду своего кузена, даже до собственной комнаты не добравшись: Мавра Игнатьевна завела его в маленькую каморку под лестницей, куда заранее принесла его прежнее платье. И Валерьян почти с наслаждением скинул чужую пиджачную пару, которая и подмокла, и местами перепачкалась, пока он метался по кладбищу.

– Ничего, я всё вычищу! – пообещала ему ключница.

Валерьян всмотрелся в её лицо: загорелое, но зато гладкое, почти без морщин – хоть ей уже стукнуло шестьдесят. И невольно передёрнул плечами. Он знал, по какой причине «баба Мавра», как называл её Иван, взялась помогать ему. Но от этого знания на душе у него было муторно.

А ключница прибавила между тем, пока Валерьян переодевался, стоя за дверцей старого, с покоробившимся шпоном, шифоньера:

– Поднимайся к себе безбоязненно – никто тебя не увидит. Софья Кузьминична уехала к портнихе, а Иванушка – тот и со двора-то сорвался!

И она, держа в руках свёрнутое платье Ивана, вышла за дверь. Валерьян даже не успел спросить, куда именно сорвался его кузен.

– Чёртова старуха… – пробормотал он.

Как будто мало ему неясностей и неопределённостей в этом деле – ещё и она решила напустить туману! Тревога снедала его с того самого момента, как он сбежал с кладбища. Сбежал, едва не забыв забрать бесценную книгу в красной обложке. И бросив в размокшей грязи каменья несусветной стоимости, с которыми теперь наверняка придётся распроститься.

Да, при своём бегстве он принял некоторые меры предосторожности. Во-первых, снова намотал цепь на прутья кладбищенских ворот. Во-вторых, прочёл по красному гримуару заклятье, которое должно было не подпустить кадавров – ходячих мертвецов – к этим воротам. А в-третьих, торопливо шагая по Губернской улице к алтыновскому особняку, Валерьян по памяти произнёс несколько заклятий, которые призваны были удержать обитателей улицы в их домах. Не позволить им высунуть носы наружу и увидеть что-то неподобающее. А от бабы Мавры он знал: вечерней службы сегодня в Духовской церкви не будет. И отсутствие прихожан никого не насторожит.

И всё же Валерьян ясно осознавал: контроль над ходом событий он утратил. Он-то планировал поднять только одного кадавра: покойного отца своего дяди. Да и то, по правде сказать, не воспринимал он собственную затею как выполнимую. Обряд мог не сработать. Митрофан Алтынов мог не выпустить своего отца из гроба, даже если бы понял, что тот восстал. Особенно если понял бы это! Да и все устрашающие легенды о поднявшихся из гробов кадаврах могли оказаться чистой выдумкой. С чего бы это они стали неудержимо стремиться к человекоубийству? Любое стремление предполагает наличие эмоций, а эмоции свойственны только живым – отнюдь не мёртвым!

Но вот поди ж ты: вместо одного восставшего покойника он получил их целое кладбище! Да, разумеется, шансы Митрофана Кузьмича выбраться из этой передряги живым теперь падали почти до нуля. И, если бы купец умер, не изменив своего завещания, план Валерьяна сработал бы. Однако возникало много непредвиденных вопросов. Как быть со всеми теми кадаврами, что запрудили сейчас Духовской погост? Не позже завтрашнего утра их обнаружат обыватели, желающие попасть в храм! И что будет, если эти существа всё-таки вырвутся за пределы некрополя? Ведь даже калитку рядом с чугунными воротами Валерьян никакими заклятьями не защитил – просто не подумал об этом.

И самый пугающий вопрос: что он, Валерьян Эзопов, станет делать, если кто-то уличит его в содеянном?

Впрочем, тут же одёрнул он себя, старая ключница уже приняла кое-какие меры, дабы такой опасности не возникло. А в случае чего обещала Валерьяну и дополнительную помощь. Но до чего же не хотелось ему эту помощь от неё принимать!

– Ну, да что уж теперь, – пробормотал он. – Поздно идти на попятный.

И он, распахнув дверь каморки, вышел за порог и направился к лестнице, ведшей на второй этаж алтыновского дома.

4

Иванушка застыл, не дойдя до ворот и калитки шагов пяти. И даже не потому, что не решался идти вперёд: он не решался и пуститься в бегство. Боялся повернуться спиной к этим (псам) чудищам, которые скалили чёрно-жёлтые, гниющие зубы за калиткой – высотой не больше человеческого роста. За незапертой калиткой, ключ от которой так и торчал в замке снаружи! Уж наверняка там его оставила Зина, выманившая Иванушку сюда – на погибель! А он, как последний дурак, к погосту помчался – прямо (в зубы) в руки к вылезшим из земли мертвякам!

И тут до него донёсся голос поповской дочки.

– Ванечка! – кричала ему Зина с колокольни, и голос её звучал с каким-то потусторонним отчаянием. – Они добираются до него! И сюда тоже!

С усилием – как если бы его шею сковали колодками – Иванушка поднял голову, поглядел на балкончик с часами. Зина, которая теперь ясно видела его, ещё раз повела рукой, указывая вниз. Но купеческий сын уже успел увидеть то, к чему она хотела привлечь его внимание. И отцовскую телегу, гружённую воском, возле которой (адские псы) мертвяки доедали сейчас лежащую на боку, растерзанную лошадь. И стоявший на некотором отдалении, за деревьями, фамильный алтыновский склеп, который обложила целая стая тварей с гниющими зубами. И подножие колокольни, где возле низкой дверки, ведущей внутрь, мертвяки тоже топтались. Даже налегали на дверь – хотя и как-то вяло, механически, словно заводные куклы.

Грудь Иванушки сдавило, и всё тело его покрыла испарина. Он ощущал, как в ноги ему врезается острый камешек, попавший под подошву старого сапога. Как бьющее с запада солнце прижаривает ему правую щеку. Видел, как шатровый купол старинной Духовской церкви блестит в предзакатном свете. И слышал даже, как шуршит и проминается песчаная почва под ногами мертвяков, что осаждают калитку. Но вместе с тем он, Иван Алтынов, – это словно бы стал теперь не совсем он.

Иванушка видел себя как бы со стороны: рослого детину с дурацким шестиком-махалкой в руках, в распахнутой на груди белой рубахе, в серых посконных штанах с заплатами на коленях, с клеткой-переноской возле бока. Этот детина хорошо понимал: если он не сделает хоть что-то прямо сейчас, то погибнут они все: и его отец, и черноглазая бойкая Зина, и он сам, Иван Алтынов, малахольный сынок купца первой гильдии. Уверенность в собственной гибели возникла у Иванушки настолько полная, что он даже представил, как его самого будут хоронить: снесут гроб с его телом в фамильный склеп. То-то наплачется тогда баба Мавра!

«А может, и не станет о тебе ни одна живая душа плакать, – произнёс кто-то в голове Ивана. – Отец помрёт раньше твоего, а из всех остальных – ты только одним своим голубям и нужен!»

И эта мысль словно бы что-то сдвинула внутри него. Он снова поглядел на калитку, которая показалась ему слегка размытой, как если бы её укутывало жаркое марево. Зина ещё что-то ему кричала, но её голос странно отдалился. И смысла её слов Иванушка уловить не мог. Листва на кладбищенских деревьях казалась ему теперь не зелёной, а какой-то размыто-бурой. А чугунные прутья ворот как бы истончились, и казалось: воротные створки вот-вот распахнутся под напором (собачьей стаи) своры мертвяков.

Иван сделал шаг вперёд – что-то в нём заставило его этот шаг сделать. А потом – ещё один шаг. Он будто ступал по какой-то блёклой пустоши, где прежде ему ни разу за всю его жизнь бывать не доводилось.

Теперь мертвяки за воротами находились от него так близко, что он без всякого усилия мог бы дотянуться до них концом шеста с белой тряпицей, который так и норовил вывалиться из его вспотевших ладоней.

Дышать Иванушке стало трудно, и его даже слегка затошнило: от запаха разлагающейся плоти, что доносился до него уже совершенно отчётливо. Но паче того – от ужаса, из-за которого желудок купеческого сына будто тисками сжимало.

– Псы, – проговорил он почти в полный голос, – они растерзают меня, как хотели растерзать Эрика. Выпустят мне кишки и будут их пожирать…

Кинофобия – паническая боязнь собак. Вот как это назвал доктор. Вот почему Митрофану Кузьмичу пришлось продать ни в чём не повинную Матильду. Однако доктор, похоже, допустил ошибку. Даже и не собак как таковых Иванушка начал страшиться после нападения бродячих псов на Эрика, а их зубастых морд. И сейчас купеческий сын не мог отвести глаз от десятков раззявленных пастей – с истончившимися губами, со сквозными провалами в щеках, обнажившими заострённые или обломанные, крепкие или гнилые, мелкие или крупные, но уж точно не выглядевшие человечьими зубы.

Неимоверным усилием Иванушка снова толкнул себя вперёд – и очутился уже в трёх шагах от калитки. Ему показалось: ещё немного – и он просто надует в штаны, словно годовалое дитя. Причём это будут отнюдь не Пифагоровы штаны, вечно вертевшиеся у него на языке! И чтобы не позволить этому случиться – чтобы умереть раньше, чем он опозорит себя навсегда, – Иванушка сделал шаг к Духовскому погосту. Потом – второй шаг. А потом – и третий.

Глава 6
Не самоубийца

1

Митрофан Кузьмич сбил гробовую крышку даже быстрее, чем ожидал сам. Может, из-за того, что ему помогали: пока он бил по крышке снаружи острым камнем, изнутри в неё (ударяло мёртвое тело) бил его отец. И всё равно – к тому моменту, как крышка начала сдвигаться вбок, ладони обеих рук Митрофана Алтынова покрывали кровоточащие ссадины. А его льняная сорочка (сюртук он давно сбросил) стала серой от пыли и липкой от пота.

Он почти не слышал, что аккомпанементом к его ударам служат настойчивые постукивания в тяжёлую дверь склепа. И даже не отдавал себе отчёта в том, что нынешний день уже перевалил на свою вторую половину: сквозь витражное окошко над дверью, выходившее на запад, внутрь начали пробиваться солнечные лучи. Так что руки и рубашка Митрофана Кузьмича, пол рядом с ним и разбитая дубовая крышка были окрашены теперь в многоцветные венецианские тона.

Купец налёг обеими руками на крышку, она заныла, застонала – и словно бы с неохотой стала отъезжать в сторону.