К эскадронам смерти и прочему террору против собственного населения неизбежно приходит любой диктатор, какими бы благими намерениями он ни руководствовался на своем пути к власти и пребывая в ней. Тот, кто изучал историю итальянского фашизма, знает про кровавый путь, им пройденный, про фашистские трибуналы и бессудные расправы, про милитаристский угар, про то, что правящая партия составляла перед выборами свой список кандидатов, в который просто не включали врагов режима (эх, не изобрели тогда еще «умное голосование»!). И про то, что Бенито Муссолини втащил-таки свою страну в войну, к чему приходят почти все диктаторы, потому как рано или поздно их желание перестроить мир перестает умещаться в рамках своей страны и флюсом выпирает наружу – в виде бессмысленной войны с соседями. Обычно война оправдывается стремлением «защитить соотечественников», восстановить «историческую справедливость» и прочей идеологической мишурой, на которую массы клюют как младенец на яркую погремушку.

Собственно говоря, за то, что Бенито не удержался и втравил-таки свою страну в бесполезную войну, которая неизбежно привела к падению уровня жизни, итальянцы его и повесили. Так часто бывает – сидящие на троне начинают какую-нибудь небольшую кампанию, как маленькую победоносную войну, в надежде укрепить трон славными победами, но пожар войны неконтролируемо разгорается, и в нем сгорает сам диктатор. Приятно… Правда, справедливость требует отметить, что так бывает не всегда. Скажем, у испанского фашистского диктатора Франко хватило ума не ввязываться в мировую бойню, и он усидел во власти аж до 1975 года!

Надеюсь, вы со мной согласитесь, что каждый фюрер достоин своей виселицы. И никакие былые заслуги («а зато при нем цены снижались…», «строились автострады…», «космонавта в космос запустили…», «индустриализацию сделали…») не являются оправданием диктатуры любого цвета – от красного до коричневого – по уже указанной выше причине: для запуска астронавтов, внедрения пенсий и строительства плотин с каналами не обязательно делать это на костях. Другие страны строили свои металлургические комбинаты вполне рутинно и с меньшими издержками.

Но мы как-то слишком сильно забежали вперед в нашем рассказе о юности одного итальянского публициста, горевшего идеями счастья для всех и сразу – да так, чтобы никто не ушел обиженным. Надо сделать несколько шагов назад и вернуться в начало века.

Наш герой, только начавший тогда свой жизненный путь, уехал из Италии в Европу. Он пожил в Швейцарии, где познакомился с Лениным, а позже, как пишут некоторые источники, побывал даже в Вене, где мог познакомиться с другими примечательными фигурами двадцатого века. С кем же? И почему мог? Потому что в одно и то же время, по одним и тем же венским улицам ходили небесталанный, но нищий австрийский художник, не поступивший в венскую художественную академию; а также революционер, прибывший из Кракова с фальшивыми документами на имя Ставруса Пападопулоса; а также неистовый, похожий на Дон Кихота пламенный русский революционер из Одессы Лейба Бронштейн; а также незаметный югославский гастарбайтер, работавший на автозаводе, которого звали Иосип.

Гитлер. Сталин. Троцкий. Иосип Броз Тито.

Все они ходили по одним и тем же венским улицам в одном и том же 1913 году. Последний год счастливого безмятежья. Последний год «длинного девятнадцатого века», как этот удивительный период называют историки. Из перечисленных лиц знакомы между собой были только Сталин и Троцкий, на квартиру последнего и приехал по фальшивому паспорту худой усач с рябым лицом. И все перечисленные бедные молодые люди даже предположить не могли, что станут вершителями судеб миллионов, правителями стран и будут творить историю.

Муза истории Клио, оказывается, иногда выкидывает подобные шутки, сводя таким вот образом в одном месте будущих тиранов, чтобы потомки поразились причудливости мировых судеб.

У всех этих тощих молодых людей город оставил в душе свой неизгладимый след… Что же представляла собой та довоенная Вена начала века, столица казавшейся незыблемой Австро-Венгерской империи? Космополитичная Вена была похожа на торт своей пышностью и имперской красотой. Художники и писатели; бесчисленные кофейни, в которых читались газеты и велись горячие разговоры о грядущей революции и устройстве будущего мира; знаменитый доктор Фрейд, произведший революцию в психологии, о котором судачила и знала вся Вена, а потом узнает и весь мир; здесь широко и всеми обсуждались новомодные научные веяния – открытие радия, рентгеновские лучи, кружащая голову теория относительности, модный марксизм. Все такое интересное!

Монументальной империей монументально правил император Франц Иосиф. Он тоже казался вечным, при нем родились три поколения жителей империи – император сидел на троне почти 70 лет, он воцарился еще в 1848 году, при нашем Николае I и правил аж до 1916 года, став таким образом современником четырех русских царей. Кстати, резиденция императора находилась неподалеку от двух кафе, которые любили посещать Троцкий и Фрейд.

Для Сталина, который попал в Европу прямо из дремучей российской ссылки, откуда дал деру в 1912 году, великолепная Вена навсегда осталась праздником в душе – весенний воздух терпимости и свободы, царивших тут, запах кофе и пирожных, гуляющие пары под зонтиками, красивый город, интересные люди. Впечатление Сталина от имперской столицы было столь сильным, что потом, через две мировых войны и десятки лет, он приказал не бомбить Вену и не обстреливать ее тяжелыми орудиями, а взять город, по возможности, без разрушений. Историки это даже назвали «культурный штурм». Сентиментальный был человек!

И совсем иные впечатления оставила Вена у Гитлера, который абсолютно нищим художником шатался по ее улицам, рисуя картинки венских дворцов и домов для продажи. Порой он даже ел не каждый день и потому впоследствии писал:

«Вена! Город, который столь многим кажется вместилищем прекрасных удовольствий, городом празднеств для счастливых людей, – эта Вена для меня является только живым воспоминанием о самой печальной полосе моей жизни. Еще и теперь этот город вызывает во мне только тяжелые воспоминания. Вена! В этом слове для меня слилось 5 лет тяжелого горя и лишений. 5 лет, в течение которых я сначала добывал себе кусок хлеба как чернорабочий, потом как мелкий чертежник, я прожил буквально впроголодь и никогда в ту пору не помню себя сытым. Голод был моим самым верным спутником, который никогда не оставлял меня и честно делил со мной все мое время. В покупке каждой книги участвовал тот же мой верный спутник – голод; каждое посещение оперы приводило к тому, что этот же верный товарищ мой оставался у меня на долгое время. <…> кроме редких посещений оперы, которые я мог себе позволить лишь за счет скудного обеда, у меня была только одна радость, это – книги…»

Очень уж будущий вождь немецкой нации любил книги и оперу, такой, понимаете ли, он был культурный человек… И вот недодала ему Вена культуры! И потому позже, уже став диктатором, фюрер грозил: «Вене я не дам ни пфеннига…»

Но тогда, в 1913 году – последнем мирном году – все герои этой главы были бедными молодыми людьми с головами полными благородных идей о переустройстве мира. И хорошо было бы тогда же отправить их всех к господину Фрейду на обследование. Вот только думаю, модный психоаналитик не принял бы эту нищету: к тому времени он брал с клиентов за прием уже довольно приличные суммы – за его дневной заработок можно было две недели путешествовать по соседней Италии. И все потому, что сам он когда-то познал бедность. Фрейд признавался: «Мое настроение очень сильно зависит от дохода за лечение пациентов. Деньги для меня являются веселящим газом. По моей юности я знаю, что дикие лошади в пампасах, пойманные однажды посредством лассо, всю жизнь сохраняют тревогу. Так и я, познав беспросветную бедность, постоянно испытываю страх перед ней».

Позже, когда несостоявшийся пациент Фрейда по фамилии Гитлер пришел к власти и присоединил к своей восстановленной Германской империи Австрию, евреем Фрейдом вплотную занялось гестапо. Гитлер не хотел выпускать великого психоаналитика из страны, но доктор был мировой знаменитостью и консолидированной мировой общественности, в которую входили даже президенты, удалось выкупить Фрейда с его семьей из нацистской ловушки. Перед отъездом гестаповцы потребовали от Фрейда написать расписку, что гестапо с ним обращалось корректно и претензий к службе он не имеет. Фрейд написал, что с ним в гестапо обращались культурно и вежливо, а в конце иронично осведомился, может ли он к этой расписке присовокупить «рекомендую гестапо всем своим друзьям».

Интересно, увидев в своем кабинете молодого прыщавого Гитлера четвертью века раньше, какой диагноз Фрейд бы ему поставил? А рябому Сталину, который потом тоже восстановил рухнувшую империю и даже прирастил ей территории? А неистовому Троцкому, грезившему о мировой империи победившей революции? А самовлюбленному Муссолини, мечтавшему о восстановлении Римской империи? А будущему югославскому диктатору Тито (который, кстати, потом тоже упорно лавировал в поисках «третьего пути», норовя проскользнуть и мимо Сталина, и мимо капитализма, строя свою балканскую микроимперию)?

Интуиция подсказывает мне, что все бесноватые должны иметь в характере примерно одинаковые черты и психологические травмы. Патологические черты их личности отражаются потом на характере всего общества, которым диктаторы руководят. У всех у них в анамнезе травмирующая нищета и оттого комплекс неполноценности. Оный комплекс бывает и у целых народов – униженная Версальским договором германская нация имела тяжелейший комплекс неполноценности, выразившийся потом в поддержке своего фюрера, у коего в прошлом был свой личный опыт униженности и появился соответствующий комплекс. Потеря империи всегда не очень гладко проходит для имперских наций, провоцируя желание «восстановить историческую справедливость» или «защитить соотечественников», оставшихся после распада империи за границами родины.

Мне это странно! Вот, вроде бы, проиграв войну (без разницы, горячую или холодную) империя становится условной веймарской республикой, совершенно нормальной с первого взгляда. В ней проходят выборы, идет бурная политическая жизнь, и людям, вроде бы есть дело только до себя и своего выживания. Но где-то в толще глубинного народа подспудно зреет обида, томится зависть-ненависть к победителям. Она немного сродни зависти провинциалов к жителям Москвы, которые живут богаче и ярче, чем в их родных урюпинсках. Она сродни зависти мировых окраин к Америке и Европе. И это всегда зависть, перемешанная с нелюбовью, а иногда даже и с ненавистью. Хочется и жить так же хорошо (как в столице или в Америке) и вместе с тем изменить ее под свой привычный дикий уклад. Приехавшие в приличные страны жители мировых кишлаков, поправив свой уровень жизни, все равно ненавидят принявшую их страну и выходят на разного рода пропалестинские демонстрации, бурно радуются в соцсетях, когда дикари совершают очередной теракт против форпоста цивилизованного мира на Ближнем востоке – Израиля. Но стоит только израильским полицейским прийти домой к ликовавшей в соцсетях палестинке, которая приветствовала убийство евреев, чтобы выселить ее обратно в арабскую Газу, как она поднимает вой и начинает заламывать руки – почему-то не желает ехать к своим единоверцам, которых столь искренне поддерживала! Хочется и на елку влезть, и задницу не ободрать. И жить хорошо, как при либеральной демократии, и дикость свою не растерять, густо замешанную на ненависти к «развратному западу». Отсюда, кстати, и возникает тот самый поиск несуществующего третьего пути…