Почему она не отвергла его тем вечером? Тогда ещё была возможность уйти, тогда была возможность скрыться и никогда больше не встречаться с этим красивым, но таким опасным парнем. Не смогла. Сработал синдром жертвы. Не смогла отказаться от разговора, как, впрочем, и от отношений с ним.

Не смогла. Казалось, от неё вообще больше ничего не зависит. Ни решения, ни сама жизнь. С того вечера жизнь её принадлежала уже не ей, и не ему даже, а какому-то злому року, именно он довлел над ними обоими, лишая воли, подчиняя себе.

Они будто утонули в этих странных отношениях. Они не расставались, а если приходилось, чувствовали, непреодолимую тягу друг к другу. Они захлёбывались страстью и чувствами, но были ли эти чувства любовью в привычном человеческом понимании? Вряд ли. Неправильные, причиняющие боль, токсичные с самого первого дня отношения, необъяснимые для обоих, тяготили и мучили, но отказаться от них не мог ни парень, ни девушка.

Через полгода поженились, продали квартиру, в которую родители отселили подросшую дочь, такой подарок они на шестнадцатилетие ей сделали, продали вторую квартиру, оставшуюся Даше от родителей, купили другую – большую, почти в центре Москвы. Так захотелось Матвею, самой же Даше куда больше импонировали спальные окраинные районы, не такие статусные, но зелёные и не настолько оживлённые. Одну из комнат в новой квартире, по настоянию Матвея, сразу звукоизолировали – парень решил, не посоветовавшись с супругой, организовать в доме репточку. Идея с треском провалилась, остальным музыкантам слишком неудобно было добираться до них, да и не нравилось почему-то, говорили, что атмосфера в доме слишком тяжела. Но для комнаты Матвей быстро нашёл применение – он в ней «воспитывал» жену. Удобно же! Ни звука до соседей не долетает! А воспитывал жену Матвей частенько.

Почему-то именно Дашу он винил во всех своих неудачах. Что бы ни случилось, виноватой всегда оказывалась она. В частности, в том, что музой стать не сумела. Матвей хотел славы, мечтал пробиться на большую сцену, но без собственных композиций о сцене разве что мечтать оставалось, на каверах далеко не уедешь, а хотелось всего и сразу. Он никак не мог отступить, слишком от многого пришлось отказаться ради мечты. Матвей рос в хорошо обеспеченной семье, мальчиком, ни в чем отказа не знающим, но, когда отказался поступать на юридический, как хотел отец, и увлёкся музыкой, родители сняли его с обеспечения, заблокировав все карты. Он взбунтовался, проявил характер, заявив, что добьётся всего сам, без сторонней помощи. Большая сцена стала его навязчивой идеей, но приходилось пока довольствоваться малым, замахнуться на большее не получалось.

Он писал музыку и тексты для песен, но понимал, его композиции не дотягивают не то, что до уровня хитов, даже для исполнения в баре не годятся. Являясь хорошим гитаристом, сам стоящего произведения придумать он не мог, как, впрочем, и остальные.

Время шло, ситуация не менялась. Более того, всё труднее стало найти площадки для выступлений и свою публику. Реклама не работала, раскрутиться с каверами в интернете тоже не получалось, отзывы под постами всё больше негативные появлялись. Ну да, звук хороший, но сколько можно чужие композиции играть? Пора бы и до собственных дорасти.

Матвей очень болезненно воспринимал критику в свой адрес, избалованный мальчик, считавший, что мир вокруг него крутится, был жестоко наказан за собственную самоуверенность, характер, и так непростой, портился день ото дня. И всё свои неурядицы парень нёс домой.

Жену он ненавидел всей душой, но необъяснимая тяга к ней не давала решиться на развод. Когда её не было рядом, Матвей страдал. Физически. Начинала болеть голова, как при сильнейшей простуде ломило тело и суставы, но стоило ей появиться поблизости, всё, как по волшебству проходило. А вот её присутствие не радовало.

И Даше было крайне тяжело находиться рядом с Матвеем. Обычно резкая, даже чуть грубоватая, с ним она становилась забитой и бессловесной. Ну ещё бы! Любое, самое безобидное слово, сказанное ею, могло стать спусковым механизмом, лишающим Матвея тормозов.

Муж бил Дашу. Сильно бил. Однажды дело дошло до больницы, Даше пришлось врать и выкручиваться, выдумывая несуществующее нападение хулиганов. Тогда она потеряла ребёнка… Собственно, Матвей и сорвался из-за него. Он категорически не хотел детей, а тут вдруг жена объявила, что беременна и уж в этот раз на аборт не пойдёт, родит непременно. И тогда его взорвало…

После выписки Даши из больницы, Матвей притих ненадолго, клялся и божился, что никогда больше не тронет, но всё вернулось на круги своя. Снова ругань, побои, снова Дарья старалась стать невидимкой в собственном доме. В эту квартиру Матвей не вложил ни копейки. И покупала, и обставляла – всё Даша, зарабатывала тоже она, трудилась сначала в офисе, позже перешла на удалёнку. Переводы, редактура, курсовые и дипломные работы – она хваталась за всё, просиживала ночи напролёт, будто все деньги мира пыталась заработать. А Матвея такая расстановка приоритетов устраивала. На Даше дом и заработок, на нём… его страсть – музыка. Ею и жил. Ему даже в голову не приходило подкинуть жене денег на продукты, зато требовать еду повкуснее – регулярно. Сколько раз Даша оправдаться пыталась, мол, иногда и сосисками обойтись можно, до зарплаты всего пара дней осталась… не понимал. Не хотел ничего слышать, или же всякий раз повод искал для очередной трёпки.

Очень скоро Даша научилась его ненавидеть. Боялась его до одури, презирала, но уйти, бросить его, такого неприспособленного к жизни, не могла. Растеряла всех приятельниц, не общалась с коллегами, с работы сразу домой бежала, по дороге накупив продуктов в ближайшем к дому супермаркете, ну а дома готовила, стирала, убирала, старалась предусмотреть всё, старалась не давать мужу повода. Не выходило.

Когда Даша перешла на удалёнку совсем тяжко стало. Четыре стены. Изо дня в день. Жизнь, проходящая в клетке… Есть ли выход из заточения? Да, пожалуй. Через окно…

Когда Матвей разбился на мотоцикле, Даша вздохнула с облегчением. Но она и предположить не могла, что со смертью Матвея ничего не закончится. Он и с того света тянулся к ней. Продолжал изводить своим присутствием. Незримым, конечно, но вполне ощутимым.

Глава 5

– Ты что ж, Гришка, снова на погост собрался? – бабушка, уперев руки в бока, загораживала ему выход из дома. – Опять тянет? Смотри… зачастил. А ну как с тобой что, как я одна мальца поднимать буду? Ты подумал?!

– Да нет, ба… – нехотя проговорил Григорий, – Сегодня не зовёт. Тут другое… Сдаётся мне, что девчонка эта – Даша, опять на могилу к мужу пойдёт. Ты понимаешь, добивает он её. Это не просто зов, он не даёт ей покоя, заставляя что-то играть на гитаре. А она не умеет. Совсем. Я не понимаю, что это и почему так происходит, но девчонке помочь очень хочу. Она такая… жалкая что ли…

– Знаешь, внучок, – бабушка ненадолго задумалась, – Я тебе вот что скажу… Не знался бы ты с этой Дашей, дурная кровь у неё, и весь их род проклят.

– Это как?

– Что бабка её – Варвара с мужем мучилась, а он с ней, что мать её непутёвая тоже… теперь вот и до девчонки дело дошло. Думаешь просто так?

– Почему нет? – Гриша пожал плечами. Сказки всё. Ну какие проклятия?! Пусть ещё скажет, что в Дашином роду ведьмы были! Вот он повеселится!

– Да тяжба это. За Валентину, бабку Варькину. Она ведь, будучи ведьмой, столько дел лихих сотворила!

Не удержавшись, всё-таки бабушка озвучила его шальную мысль, Григорий рассмеялся.

– Да прекрати, бабушка. Ну какие ведьмы? Какие проклятия?!

– А такие, внучок. Может слыхал где? Приворотом называются. Варвара-то, когда мужа моего увела, ой плохо с ним жить стала!

– Твоего мужа?! Дашина бабушка? Серьёзно?

Вот так новости! Выходит… Что ж это получается, Дашка сестра ему что ли?

– Точно так, Гриша. Увела, несмотря на то, что лучшими подружками мы были когда-то. Верно, Валентина и нашептала что.

– Да брось! – мужчина только отмахнулся. – Так бывает. Без всякого приворота бывает.

– Не понимаешь ты… Мы хорошо с Игнатом жили. Душа в душу. И деток уж двое народилось, а тут его как обухом по голове ударили. В одночасье изменился. Злым стал, резким… Потом я узнала… Они встречались тайком, а тайком, совсем не значит, что тайно, по деревне быстро слухи поползли. Я домыслы не люблю, напрямик у мужа спросила, что, мол происходит. И повинился он. Сказал, что сам понять не может, просто накрыло будто, и в его мире стала существовать только Варька, остальных скрыл туман. Он вроде и любит меня, детей, но по-прежнему уже ничего не может быть, потому что без Вари он погибнет. Без неё всё равно что без воздуха. Или всё равно, что без души. Крепко я слова его запомнила. На всю жизнь. Говорили мы вечером, а по утру собрала я мальчишек, да и ушла в родительский дом.

– Бабуль, история очень интересная, но причем здесь приворот?

– Да действие его прослеживается. Как Дашина судьба приворотом замарана, так и твоя.

– Так… Давай поговорим с тобой, когда я вернусь. Разговор, похоже долгим будет, а мне снова Дашу спасать.

Не дожидаясь ответа, Григорий обошёл бабушку и вышел за дверь. Не думать. Не рассуждать. Этак и в русалок с домовыми поверить можно! Бабушкины сказки всё!

Антонина вслед за внуком на крыльцо вышла, долго смотрела вслед, зябко кутаясь в пуховую шаль, вздохнула, взялась за ручку двери.

– И на тебе ведь приворот, внучек, – прошептала она, – Вот не знаю только, где и когда привязался… Как бы беды не вышло…

На погосте в эту ночь неспокойно было. Выдалась она тёмной и ветреной, хоть и теплее было, чем накануне, но лезла за шиворот холодная хмарь, сырость пробирала до костей. Григорий помедлил у входа, идти за ограду не хотелось, внезапное чувство страха тормозило его, не давало шага ступить. Откуда этот страх взялся? Сроду Гриша ничего подобного не испытывал. Да и чего бояться на кладбище? Покойников? Они смирные обычно. Лежат себе, никого не трогают. Так отчего же страх выхолаживает нутро? Может звуки, доносящиеся из глубины погоста, так влияют на воображение, что волосы дыбом встают, стоит лишь представить, кто или что может издавать подобные звуки? Григорий прислушался. Фонарь. Раскачиваясь на ветру, скрипит ржавый, старый фонарь, а ещё… Музыка! Да, точно. На сей раз звучит именно музыка, а не стоны измученного до смерти инструмента.

Григорий нахмурился. Неужто Даша за один день играть научилась? Нет, не может быть. Девушка настолько же далека от музыки, как он сам от балета. Невозможно научиться так играть в столь сжатые сроки. Даже если ты гениален. Даже если слухом абсолютным обладаешь. Но и предположить, что на их деревенском погосте может завестись ещё один музыкант, Гриша не мог. Ну не бывает таких совпадений!

Что-то тут не так… Очень хотелось развернуться и уйти, но разве он мог оставить девушку в беде? В том, что Даша снова у могилы того музыканта, сомневаться не приходилось.

И он пошёл. Хрустел под ногами гравий, гудел ветер, раскачивая фонарь. Тот тоже вёл себя нервно, надсадно скрипел и мигал, потрескивая, то освещая кусок кладбища, то погружая его во тьму. Вот ведь! Гриша поёжился. Не из трусливых он, но тут действительно страшно стало. Да не от антуража, а от ощущения нереальности. Так, наверное, проявляет себя интуиция, или же инстинкт самосохранения, когда мозг отдаёт приказ телу: «Беги! Спасайся!», когда опасность ощущается настолько сильно, что воздух кажется пропитанным ею, густым, с запахом металла и жгучего перца и еще чего-то неуловимого, отчего пересыхает во рту и застилает пеленой глаза… Сорваться бы с места…

Но Гриша остался.