Наконец мы добрались до Петрограда. Госпиталь, в который я попал, находился в здании Политехнического института. Я оказался одним из первых Георгиевских кавалеров, поступивших сюда на лечение. Сестры и санитарки Красного Креста наперебой старались заполучить такого героического пациента в свое отделение. Но я безразлично относился к этим знакам внимания и проявлениям симпатии, так как чувствовал себя настолько плохо, что испытывал только одно желание – оказаться в мягкой постели. Долгие месяцы я не спал на кровати и не принимал ванны. Когда меня из горячей ванны аккуратно перенесли в упоительно чистую постель, мне показалось, что я на небесах, и каждая сестричка казалась мне ангелом на земле.

Глава 3
Мне бы в небо!

Я оказался в просторной палате, где со мной лежало еще около сотни солдат. Хотя наши ранения не считались серьезными, мы надеялись, что нас не отправят на фронт в ближайшее время. Все мы старались создать видимость, что еще не полностью выздоровели, в расчете на то, что выздоровление займет еще несколько месяцев. Доктора быстро поняли наши уловки, но, не желая конфликтов, докладывали начальству: «Хотя пациент и идет на поправку, процесс выздоровления продвигается медленно».

Сестра милосердия, в которую я влюбился, оказалась дочерью секретаря Великого князя Александра, основателя российской авиации. Мы часто беседовали о его усилиях по развитию воздухоплавания в нашей стране и о подвигах русских военных летчиков. Меня захватывали рассказы о их приключениях, и я был готов выпрыгнуть из своей больничной койки и отправиться в летную школу. Отважные молодые парни в щегольских мундирах производили на меня глубокое впечатление. Я начал мечтать о полетах и решил подать прошение о поступлении в военную авиационную школу, как только моя нога заживет.

Однако боль в ноге становилась все сильнее, и я понимал, что что-то идет не так. Когда я спросил доктора, что происходит, он ответил, что необходима ампутация. Это известие пронзило мое сердце страхом и означало, что моим планам пришел конец. Врач равнодушно отреагировал на мой отказ от операции, его мнение не изменилось, даже когда я выразил сомнение в его компетентности. Он продолжал настаивать на своем. Хотя специалисты сделали все возможное, вероятность дальнейшего воспаления раны оставалась слишком высокой. Передо мной стоял выбор: потерять ногу или умереть. Не самая приятная перспектива! Но я все же не хотел верить врачу. Он был еще молод и, вероятно, благодарил небеса за возможность проверить свои теоретические знания на практике. В мирное время ему пришлось бы ждать такого случая годами. Метод молодых докторов в сложных ситуациях заключался в одном – резать! По всей видимости, мой врач хотел попрактиковаться в проведении ампутации и не собирался упускать такой прекрасный случай.

Все эти дни меня не отпускала кошмарная мысль об инвалидности на всю оставшуюся жизнь. Ночами я не мог заснуть. Когда сестра приходила поправить мне подушку, я радовался, что есть хоть кто-то, кому я могу излить свою душу. Сестры милосердия, очаровательные юные дамы, добровольно приходившие на помощь, утешали нас. Бородатые мужчины не стеснялись плакать при них и относились к ним как к своим матерям, хотя на самом деле они годились этим девушкам в отцы.

Очевидно, моя сестра милосердия была знакома с привычкой нашего молодого доктора сразу прибегать к ампутациям. Однажды она поддержала меня, сказав: «Твоя нога не в таком уж плохом состоянии, чтобы ее ампутировать». Ее слова, учитывая ее знания о ранах, наполнили меня счастьем. Я решил бороться за сохранение ноги. Если мне дадут хотя бы несколько дней отсрочки, и это не ухудшит мое состояние, возможно, я получу шанс сохранить ее. На следующий день я сообщил врачу, что отказываюсь от ампутации. Он страшно разозлился и заявил, что снимает с себя всякую ответственность. Две недели я дрожал от страха, но затем пошел на поправку и даже начал неуверенно ковылять на костылях. Доктор признал свою неправоту.

В этот период слово «революция» стало звучать повсеместно. Волна общественного недовольства нарастала. Госпитали, где упавшие духом люди боялись отправки на фронт, стали благодатной почвой для работы многочисленных революционных агитаторов, которые умело использовали создавшийся психологический климат. Новые теории о том, что правящий класс, развязавший войну, не способен управлять страной, быстро приживались в этой среде. Вечерние часы проходили в бурных политических дебатах. Серьезные, хорошо образованные молодые люди, присаживаясь на мою кровать, спрашивали, за что я воюю и какова цель войны. Их прямые и четкие аргументы в спорах, абсолютно точные замечания демонстрировали, что они достигли огромных успехов в деле революционной пропаганды. Страдающие раненые солдаты с удовольствием слушали подобные речи. Агитаторы переходили от койки к койке, из палаты в палату. Позднее эта работа стала еще более организованной. Революционеры держали раненых в курсе событий на фронте, но приносили мало хороших новостей. Русские отступали. Каждый знал это, хотя газеты старались изо всех сил поддерживать воодушевление.

Дни, проводимые в госпитале, я коротал в коротких неспешных прогулках по всем этажам и залам. Операционная представляла собой пустое помещение с деревянными столами, на которые укладывали пациентов. Не хватало обученных хирургов и антисептических материалов, недоставало эфира и хлороформа, и мне нередко доводилось видеть, как солдата оперировали без анестезии.

Но среди этой боли и трагедии находились и мгновения счастья, покоя. Сестры милосердия имели хорошее чувство юмора, они были хохотушками. Это действовало на нас отвлекающе, учитывая, что многие из нас не потеряли желания смеяться.

Каждое утро нам измеряли температуру, и мы старались поднять столбик термометра как можно выше, потому что от этого зависело наше питание. Чем тяжелее состояние пациента, тем лучше его кормили. Сестричка, засунув нам градусники подмышку, уходила на пару минут. Тотчас мы его вынимали и сильно терли о шерстяное одеяло, а затем вновь отправляли подмышку.

– Хм, какая высокая температура, – удивлялась моя сестра. – Что с тобой случилось? Тебя что-то беспокоит?

– Я чувствую себя сегодня не очень хорошо, – отвечал я.

Хотя я шел на поправку, сестра все же говорила, что я еще очень слаб. Наконец-то к столу подадут отборные блюда!

У наших сестер милосердия были поистине золотые сердца.

Время бежало быстро, и вскоре мне предстояло покинуть госпиталь. Я торопился, так как хотел попасть в авиацию. Удастся ли мне? Я обратился за помощью к своей сестре и спросил, не сможет ли ее отец замолвить за меня словечко. Я заверил ее, что не боюсь возвращаться обратно в окопы, но считаю, что в авиации смогу сделать для моей Родины гораздо больше, чем в пехоте. Она рассказала обо мне отцу, который даже пришел навестить меня и пообещал помочь.

Я написал прошение, и в тот же день мои бумаги ушли в Военное министерство с приложенным письмом от секретаря Великого князя. Я понимал, что придется подождать некоторое время, пока мои бумаги пройдут по всем официальным инстанциям. Важно было получить ответ до того дня, когда я выпишусь из госпиталя и окажусь в действующих частях на передовой.

Настал день моего выздоровления. Попрощавшись с друзьями и сестрой милосердия, я отправился в 76-й запасной батальон, квартировавший в Нарве. Я продолжал надеяться, что до моего отъезда в полк получу предписание о переходе в авиацию.

Сначала меня отпустили в отпуск. Я увидел, как гордятся мной отец и мать, когда в форме и с Георгиевским крестом 4-й степени на груди вошел в родной дом во Владимире. Они давно простили мне мой побег.

Мать разными способами пыталась удержать меня от возвращения на фронт.

– Что ты, матушка, – говорил отец, и голос его дрожал. – Ты же понимаешь, что Иван должен вернуться.

Да, мне скоро предстояло вновь покинуть родной дом, но теперь я был не столь решителен. Получить награды – одно, но выжить – совсем другое. Я уже стал героем, но теперь под крестом на груди затаилось чувство страха.

Я и теперь часто вижу перед собой своих родителей в день разлуки. Мать плакала, ее глаза покраснели. Отец не показывал своих эмоций. Он был консервативен и считал своим долгом отдать своего сына, самое дорогое, что у него есть, для великой цели – защиты Родины.

Последовавших в России событий он не пережил. В 1920 году отец умер от тифа.

Месяц отпуска – счастливейшее время, проведенное с семьей. Но ночами я не мог спать. Меня не отпускал ужас перед возвращением на передовую. Услышав, как мать поднимается по лестнице и входит в мою спальню, я закрывал глаза. Когда она склонялась над кроватью, я с радостью целовал ее, но просил дать мне выспаться. Роль героя, которую я играл во Владимире, была мне невыносимо тяжела. Здесь же я еще раз твердо решил пойти в авиаторы.

Когда отпуск закончился, мне следовало вновь отправиться из Владимира в Нарву. Вечер перед отъездом прошел в необходимых сборах. Я погладил форму, набил вещевой мешок – все было собрано. Ночью я не сомкнул глаз.

Прибыв в Нарву, я получил приглашение посетить оперный театр. Представляли «Жизнь за царя»^[3]. И хотя этот спектакль – чистая пропаганда, день прошел замечательно. После тягостей фронта и страданий в госпитале вечер в театре остался для меня незабываемым.

Я мечтал уйти из пехоты. Наиболее страшное для меня воспоминание – грязь в окопах. Мое желание уйти в авиацию росло. Я ежедневно размышлял о тренировках на аэродроме. Прежде я ничего не знал о самолетах и совершенно не имел представления о чувствах первых летчиков, отважных ребят, вершивших историю в самых первых воздушных боях. И вот наконец в полночь я услыхал, как дежурный выкрикивает мое имя. В одно мгновение я вскочил с постели. Он вручил мне запечатанный конверт из Увофлота. Я торопливо его разорвал и с трудом сдержал вопль радости. Мне предписывалось явиться в 1-й авиационный парк.

Слава богу! Петроград, авиация! Сестра милосердия! О, эта сестра милосердия! Я не мог и мечтать о большем! Наверное, так чувствовала себя Золушка, когда приехала в хрустальной карете на сказочный бал. Как мне завидовали мои однополчане! Как велико было мое сострадание к людям в серых солдатских шинелях, которых утром ожидал поезд, увозивший их на западный фронт! Мой поезд отправлялся на восток, в Петроград.

Наступил новый этап в моей жизни!

Глава 4
Первый полет

Когда я был маленьким, меня очень привлекала семья скворцов, которая жила в начале лета в лесу недалеко от нашего дома. Я часто убегал туда и целыми днями наблюдал за ними, чтобы не пропустить ничего интересного.

К счастью, птенцы росли очень быстро, и вскоре они уже сидели в ряд на краю гнезда, а их родители суетились вокруг в поисках еды. Однажды самый крупный из малышей, кувыркнувшись, выпал из гнезда и, громко пища, упал на землю. Его мать-скворчиха, убедившись, что с ним все в порядке, полетела прочь. Малыш беспомощно последовал за ней, сначала больше прыгая, чем взлетая. Но, глядя на нее, он быстро научился летать самостоятельно. Через несколько дней, когда и другие птенцы стали уверенно пользоваться своими крылышками, вся семейка перебралась вглубь леса.

В то время, когда я учился летать, мы были похожи на этих птенцов. Начинающий авиатор сначала осваивал приборы своего самолета, а затем должен был подняться в небо – один! Полет скворца несложен и длится недолго – от гнезда до земли. А юному пилоту предстояло сначала разбежаться и взлететь, а затем суметь вернуться на летное поле!

Первые уроки заключались в том, что я сидел позади инструктора в открытой гондоле и повторял за ним все движения. Для этого приходилось, перегнувшись через его плечо, держать свою руку поверх его кисти. Когда я решил проявить самостоятельность и потянул ручку управления на себя, аппарат круто ушел вверх. Я испуганно вдавил ее обратно, и мы чудом не задели верхушки деревьев.