Водитель на мгновение замер, ошарашенный. Я сама бы удивилась на его месте: перед ним стояли два бездомных человека и дикий, как волчонок, мальчишка, глядя на него с непреклонностью.

– Ей в больницу надо, – вмешался Потапыч. – Вся избитая, по голове долго били, крови много, и она ничего не помнит. Кто-то избил ее и бросил на свалке.

– Эй, док, выйди, – позвал водитель.

Из машины выглянул врач. Он был нелепого вида: крупный нос выдавался вперед, а на лице сидели огромные очки в толстой оправе, как у героев старых советских фильмов. Несмотря на его строгий и серьезный вид, этот образ казался странным и неуместным. Врач с явной неохотой подошел к нам, бросив на нашу компанию брезгливый взгляд, словно оценивая, стоит ли вообще тратить на нас свое время.

– Кому помощь нужна? – его голос был сухим, но деловитым.

Ему указали на меня. Он быстро осмотрел меня при свете фар, кивнул водителю и указал на носилки.

Меня завели в машину, уложив на носилки. Голова кружилась, и сознание начало покидать меня. Но я сделала над собой усилие, посмотрела в окно, пытаясь удержаться в реальности. На обочине, в свете фар, стояли Потапыч и Тихон. Потапыч перекрестил меня, его губы что-то шептали.

Машина тронулась. Я чувствовала, как теряю сознание, но не могла оторвать глаз от темнеющей обочины, на которой остались мои спасители. Последняя мысль, которая пронзила мое ускользающее сознание, была о том, что в мире еще есть добрые люди. И если мне помогают такие, как Потапыч, значит, и я не совсем пропащая. Я верила, что еще увижу их обоих…

Казалось, все происходило не со мной. Я словно отделилась от своего тела, парила где-то над ним, наблюдая за действиями врачей с удивительным спокойствием. Нет, даже не спокойствием – скорее, безразличием. Как будто все это не имело никакого значения. Я видела, как суетятся люди в белых халатах, как мое тело на носилках везут по ярко освещенным коридорам, но все это казалось каким-то далеким, ненастоящим.

– Срочно в операционную! – командовал один из врачей, лет пятидесяти, с седыми висками и напряженным взглядом. – Черепно-мозговая травма, субдуральная гематома, сломано ребро справа, возможное осколочное повреждение правого легкого. Как вы вообще ее довезли в таком состоянии? Откуда она взялась?

– Ой, не спрашивайте, Савелий Аркадьевич, – ответил кто-то с легким раздражением. – Появилась с маленьким мальчиком и мужиком каким-то на дороге, как из-под земли выросли.

Этот диалог звучал как из другого мира, как будто вовсе не обо мне говорили. "С маленьким мальчиком и мужиком" – это, наверное, Тихон и Потапыч. Странно было слышать, как их описывают такими, но в этот момент мне все равно не было дела ни до этих слов, ни до своего состояния. Все происходящее оставалось где-то на фоне, размытое и далекое, словно туман, который медленно обволакивает все вокруг.

– Да ну? На ногах стояла? Не заливай, Тихон. С такими травмами она максимум могла лежать на обочине и дышать через раз, – голос Савелия Аркадьевича звучал отдаленно, словно доносился сквозь густую пелену. Я слышала его, но все казалось нереальным, как в каком-то кошмаре. Я и не знала, что все так плохо. Общалась с Потапычем, ощущая только легкое недомогание. Наверное, у меня был шок…

– Да я не обманываю! Вон, у Александра спросите, он нас привез, – голос Тихона дрожал от нервного напряжения.

– Верю, верю, не кипятись… Вероника, давление и пульс контролируешь?

– Да, Савелий Аркадьевич, давление восемьдесят на шестьдесят, пульс нитевидный, не фиксируется, – ответила молодая медсестра, и в ее голосе уже не было сомнений.

– Плохо дело… За операционной бригадой отправили?

– Да, уже едут, – раздался чей-то быстрый ответ.

– Хорошо. Александр, готовься, будешь ассистировать.

– Савелий Аркадьевич, да я же ни разу…

– Отставить разговоры. Когда-то надо начинать. Готовься.

И пока они суетились вокруг меня, я словно ушла вглубь себя, погрузившись в собственные мысли, которые начали стремительно всплывать, как осколки из далекого, смутного прошлого. Было странное чувство дежавю, как будто я уже была на этом операционном столе. Все это – свет, голоса, страх – казалось мне до боли знакомым. Я уже переживала это когда-то. Но когда? В другой жизни? Возможно, я уже умирала так же, как сейчас, и кто-то спас меня. Может быть, это была другая операционная, другой мир… но ощущения были такими же. Как будто я боролась не в первый раз.

Обрывки воспоминаний начали хаотично мелькать в сознании. Лана… Я видела ее образ перед собой, но она была не просто иллюзией, а чем-то большим, значимым. Лана всегда была рядом, в темные моменты моей жизни, в моменты, когда я умирала. Но почему? Кто она для меня? Я знала, что она моя сестра, но это было все, что я могла вспомнить. Я цеплялась за эту мысль, за этот факт, как за единственную связь с реальностью.

Лана… Это ведь благодаря ей я очнулась на свалке, благодаря ей выжила в подвале. Она всегда находила меня, помогала выкарабкаться, даже если ее не было рядом физически. Я помнила, как ее голос звучал в моей голове, как ее присутствие давало мне силы, когда я уже была на краю. Но почему я не могла вспомнить ничего конкретного? Как будто вся моя жизнь до этого момента была размыта, покрыта туманом, где только Лана осталась единственным ясным маяком.

Я начала искать ее мысленно, словно надеясь, что она снова появится, как всегда, и поможет мне найти выход из этой матрицы.

Кто она, Лана? Почему она всегда спасала меня? И почему это кажется таким знакомым, как будто все это уже происходило когда-то раньше, в другом времени, в другой жизни?

Мир вокруг мерцал, становился то ярче, то тусклее. Голоса врачей все больше отдалялись, словно я уходила в какой-то глубокий, внутренний мир, где правили только мои воспоминания и страхи. Савелий Аркадьевич и остальные звучали как отголоски далекой реальности, в которой я уже почти не существовала.

"Лана… Где ты?" – звала я ее мысленно, чувствуя, как силы постепенно покидают меня.

Да из чего ты сделана?

Наверное, мне наскучило наблюдать за собой со стороны, и я вернулась в свое тело, чтобы открыть глаза. Рядом со мной суетилась та самая Вероника, приятная женщина с ярко-зелеными глазами. Черные, гладко уложенные волосы отливали в свете ламп, а ее движения были плавными, будто она скользила по воздуху. «Пантера», – подумала я, улыбнувшись. В ее лице было что-то хищное: острые скулы, тонкие, точеные черты и напряженная грация, словно она всегда была готова к прыжку.

– Савелий Аркадьевич, больная в себя пришла! – голос Вероники прозвучал неожиданно громко, словно возвращая меня из полусна.

Савелий Аркадьевич подошел к носилкам большими шагами, его лицо казалось сосредоточенным, но в глазах читалось удивление.

– Да из чего ты сделана, подруга? – спросил он с усмешкой, направляя на мои зрачки яркий луч фонарика. – Я, конечно, рад, что ты жива, но такое редко случается. Фамилия? Имя? Отчество? Контакты родственников?

Я попыталась собраться с мыслями, но в голове все было размыто.

– Алиса… Вроде бы, – ответила я с трудом. – Больше не помню ничего. А еще у меня есть сестра Лана. Или… была. Фамилию свою не помню. Имя, возможно, даже не мое. Мне его сказали перед тем, как бросили на свалку.

Савелий Аркадьевич нахмурился, его брови сошлись, выражая беспокойство.

– Кто сказал? Что произошло? Ты понимаешь, что я должен сообщить о тебе в полицию?

Я вздохнула, ощущая, как боль в груди не дает глубоко дышать.

– Я расскажу все, что знаю. Мне терять нечего. Только помню я мало. Расскажу все, но, пожалуйста, спасите меня, – я едва сдерживала слезы. – Я обещала сестре, что выживу любой ценой. Я должна жить. И один человек сказал, что я избранная Богом.

Врач поднял на меня взгляд, его лицо стало более серьезным.

– Избранная, говоришь? В этом я не сомневаюсь, – он кивнул, его тон был спокойным, но твердым. – После таких травм выживают немногие. Но ты будешь жить. Все будет хорошо.

Он коротко кивнул Веронике, давая ей указания, и записал что-то в историю болезни, прежде чем снова взглянуть на меня. В его глазах было что-то вроде уважения, как будто он понимал, что за этой историей кроется больше, чем просто чудо выживания.

Коридор больницы загудел от суеты и многочисленных голосов – приехала операционная бригада. Меня начали везти в операционную. Люди в масках мелькали перед глазами, инструменты на столе блестели в свете ламп. Но что удивительно – я не чувствовала страха. Все это казалось мне странно знакомым. Как будто в другой жизни я уже видела эти медицинские инструменты, имела дело с ними. Это ощущение преследовало меня.

"Я уже проживала этот момент?" – подумала я, пока меня катили по коридору.

А может, вся моя жизнь мне просто снится? Может быть, я застряла в одном из своих жутких воспоминаний и теперь не могу выбраться? Нет, это слишком… Но почему я не могу вспомнить свою собственную жизнь? Что со мной произошло?

Я начинала злиться на себя за эту беспомощность, за пустоту в памяти, которая заполняла меня изнутри. Почему не могу вспомнить ничего важного, кроме имени Ланы? Яркий свет прожектора ослепил меня, словно пытаясь стереть последние мысли. Где я? Кто я?

– Обратный отсчет, – услышала я голос Вероники, которая склонилась надо мной. Ее зеленые глаза на миг стали четким фокусом моего сознания. Начали считать.

– Десять… Девять… – цифры плыли в воздухе.

Я почувствовала, как разум медленно погружается в туман. Савелий Аркадьевич склонился надо мной, лицо его слегка расплывалось, а позади мелькнула знакомая фигура Вероники. Затем смешно появилось лицо Тихона – его огромный нос выглядел настолько нелепо, что я даже успела мысленно улыбнуться.

Первый раз за последние сутки мне было по-настоящему спокойно и легко. "Может, я на пути к свободе?" – пронеслось в голове.

Отрывочные воспоминания нахлынули волной, атаковали мой измученный мозг. Лица – размытые и беспокойные – мелькали перед глазами, но ни одно из них я не могла разобрать. Картинки сменялись слишком быстро, слишком неясно, вызывая невыносимую боль. Казалось, мое сознание отчаянно пыталось собрать воедино кусочки моей забытой жизни. Но все было как в тумане, и этот процесс, вместо ясности, приносил только страдания.

С огромным усилием я открыла глаза, но тут же их закрыла – даже приглушенный свет ночника показался мне яркой вспышкой, пробивающейся сквозь веки. Смотреть на него было невозможно. Я не помню точно, но, наверное, в этот момент я начала стонать. Как в каком-то полусне, я почувствовала, что рядом тут же оказалась Вероника, та самая «пантера».

– Настоящий борец, умница, – услышала я ее успокаивающий голос. Она быстро и уверенно затянула манжету на моей руке, чтобы измерить давление.

– Савелий Аркадьевич… – прохрипела я, пытаясь осознать, что происходит.

– Савелий Аркадьевич спит, – сказала Вероника, наклонившись ко мне. – Сутки от тебя не отходил, лично дежурил. Это после семи часов операции. Скоро вернется. Говорит, что за двадцать лет в больнице таких пациентов, как ты, у него не было. У тебя же сердце два раза останавливалось на операционном столе. Думали – все, конец… А теперь, поверь, жить будешь точно. И долго. Савелий Аркадьевич обещал, а он слов на ветер не бросает.

Я слушала ее, как в тумане, едва понимая смысл сказанного. Семь часов операции? Сердце останавливалось? В моей голове это звучало, как что-то далекое, будто говорили не обо мне. Но что-то в словах Вероники вселяло странное чувство спокойствия.

Я с трудом смогла выдавить из себя только скупое «спасибо». Внутри меня бурлила невероятная благодарность, но у меня не было сил выразить ее словами.

– Сколько я была без сознания? – спросила я, словно чужим голосом.

– Почти двое суток, – спокойно ответила Вероника, ее голос звучал деловито, но с оттенком заботы.