Не смотри назад (страница 14)
Я взяла записку в руки и прочитала ее еще раз. «Твой, Феликс»? Если он мой отец, почему он не написал «твой папа»? Меня это сбивало с толку. Что за чертовщина здесь происходит?
Как только мои пальцы коснулись планшета и я начала рисовать, волна воспоминаний обрушилась на меня. Странное чувство захватило меня – я прекрасно рисую, но как же я могла это забыть? Линии, плавно переходящие в образы, возникали с такой легкостью, как будто я всегда это делала. Странно… как можно было потерять что-то, что было неотъемлемой частью меня? Ощущение было будто я вернулась домой после долгого отсутствия. Меня поразила простота и естественность, с которой стилус вел линии по экрану, превращая их в образы, и это чувство было почти пугающим. Я не могла понять, как так вышло, что такой важный кусок моей жизни выпал из памяти. Это словно проснуться и обнаружить, что ты забыл, как дышать.
Следующие два дня я практически не отрывалась от планшета. Рисование стало моим спасением, моим укрытием от хаоса воспоминаний и размышлений. Я проводила на экране часы, погружаясь в создание образов. Они становились реальными, как будто мои пальцы не просто рисовали, а возвращали к жизни то, что я потеряла. Это было почти магией.
Я начала рисовать тех, кто помогал мне. Первыми были Потапыч и Тихон. Я тщательно выводила их образы, стараясь поймать каждую мелочь, каждую черту лица, которая мне запомнилась. Потапыч получился особенно теплым. Его добродушное, хоть и потрепанное жизнью лицо с чуть растрепанной бородой, мудрые глаза, усталые, но полные доброты. Я попыталась передать его улыбку – немного горькую, но искреннюю, ту самую, которую он подарил мне, когда протянул свои последние деньги.
Тихон же получился совсем другим. В его лице была какая-то тревога, что-то настороженное, как у человека, который слишком рано повзрослел. Я рисовала его худеньким, с большими, почти взрослыми глазами, которые смотрели на мир с непонятной смесью страха и силы. Я вывела его тонкие пальцы, осторожно коснувшиеся моего лица в тот момент, когда он подошел ко мне в их импровизированном лагере. Рисуя его, я вспоминала, как он был похож не на ребенка, а на взрослого, на человека, который пережил слишком много для своих лет.
С каждым штрихом я словно возвращала их из той далекой реальности, где они остались. Их лица были моим якорем, тем, что напоминало мне: я жива, я в безопасности, потому что когда-то они были рядом.
Укусил одного из полицейских
Потом я начала рисовать Лану. Такой, какой я ее помнила – образ, который оживал только внутри меня. С каждым штрихом, с каждым движением стилуса по планшету она становилась все реальнее. В ее чертах были одновременно сила и нежность, та непоколебимая уверенность, что всегда вселяла в меня спокойствие, и легкая ирония, которая часто проявлялась в ее полуприкрытых глазах.
Я пыталась уловить этот внутренний свет, который всегда исходил от нее. Ее волосы, чуть растрепанные, но все равно грациозные, плавно спадающие на плечи. Губы, будто только что смеялись или готовились сказать что-то колкое. Я вспомнила ее полную жизни улыбку, ту самую, которая всегда помогала мне верить в себя.
Каждая линия была словно тропинка к моим потерянным воспоминаниям. Я чувствовала, что рисую не просто внешность – я оживляю ее суть, ее силу, которую я всегда ощущала рядом. Взгляд ее глаз – умный и проницательный, но в глубине этих глаз всегда скрывалась какая-то печаль. Возможно, она знала больше, чем говорила мне тогда, или чувствовала боль, которую не хотела показывать. Лана на рисунке смотрела на меня так, как будто все еще была здесь, рядом, напоминая мне, что я должна продолжать бороться.