Шаги за дверью становились все ближе, знакомые, тяжелые, с добавлением невнятных пьяных голосов, которые время от времени взрывались дьявольским хохотом. На этот раз их было трое. Я услышала, как кто-то споткнулся, послышался звук удара, затем новая волна смеха. Дверь резко распахнулась с грохотом, и меня охватил парализующий страх. Я замерла, тело напряглось до предела, но сердце предательски колотилось в груди так сильно, что казалось, вот-вот вырвется наружу. Этот гул в ушах от стука сердца, казалось, был оглушающим, как будто они могли услышать его, просто подойдя ближе.

«Будь, как будет, – подумала я, чувствуя, как по телу разливается холодный пот. – Если выживу, значит, кому-то это нужно. Значит, в этой жизни я еще что-то должна сделать, еще не завершила свой путь». Каждый момент мог стать последним, но именно это держало меня на грани – страх и слабая надежда, что еще не все потеряно.

– Эй, Серый, проверь нашу постоялицу. Крепкая гадина, третьи сутки не дохнет. Из-за нее только и сидим здесь. Полиция, того гляди, с проверкой нагрянет, – раздался грубый голос одного из них.

Шаркающие шаги, тяжелые и осторожные, направились к углу, где раньше лежала я. Я почувствовала, как все тело напряглось, будто от одного этого звука сердце могло остановиться. Кто-то громко вздохнул, приближаясь к мешку, в котором теперь находилось тело девушки.

– Готова. Закостенела уже. Давай мешок, запакуем ее… Тяжелая сучка. Герман, помоги, – прозвучал его раздраженный голос.

– Пойду, свет включу, не видно ни черта, – отозвался третий, тот самый Герман, с ленцой в голосе.

– Совсем крышу снесло от выпитого??? Полиция рядом кружит. Сваливать надо. Пакуем и уходим, – резко перебил его второй. В его голосе было столько нервного напряжения, что оно передалось и мне, усилив страх.

– Не подумал… – начал оправдываться Герман, явно смутившись.

– Хозяин потом за тебя подумает пулей в голову, – злобно прошипел первый. – Давай быстрее.

Я затаила дыхание, слушая их разговор и стараясь не шевелиться. Сердце стучало так громко, что казалось, они могли услышать его в любую секунду. Я ловила каждое слово, пытаясь понять, что происходит, но с каждым моментом все казалось только запутаннее. Они собирались «упаковать» тело девушки, а потом быстро смыться. Я знала, что времени у меня оставалось совсем немного.

Я вслушивалась в каждый звук, в каждое слово, но понимание ускользало. Чем больше я слышала, тем больше вопросов возникало. Кто они? Что происходит? Но одно стало очевидным – среди этих троих был тот, кто пытался спасти мне жизнь. Возможно, даже ценой своей собственной. Но почему? Этот вопрос тревожил меня больше всего. Зачем ему это?

Я попыталась представить, кем мог быть этот человек. Может быть, он считал себя моим должником? Или что-то связывало нас в прошлом, о чем я не помню? Странно, но мысль о том, что он может быть другом Лазарева, мелькнула лишь на секунду. Нет, это невозможно. Лазарев давно бы явился сюда сам, разорвал всех на куски и спас меня, если бы знал, где я. Он бы не оставил все на чужие руки. Значит, он не знает, где я. И это не его человек.

Но тогда кто?

Мои мысли резко оборвались, когда кто-то внезапно схватил меня за ноги и дернул с такой силой, что боль пронзила все тело. Я с трудом удержала крик, стиснув зубы, но голова закружилась от боли и неожиданности. Меня тащили по полу, и каждый удар головы о холодный, жесткий бетон отдавался оглушающей болью в висках. Сердце колотилось так яростно, что казалось, оно сейчас вырвется из груди. Перед глазами плясали черные круги, все вокруг закружилось в безумной спирали.

Тело бесконтрольно болталось в мешке, ноги тащились по полу, а я чувствовала, как постепенно теряю связь с реальностью. Боль в голове становилась невыносимой, словно что-то разрывалось внутри, с каждой секундой подступая все ближе к краю безумия.

Вот ступеньки… Одна… Две… Третья… Я попыталась сосчитать их, но до пяти дойти не успела. Все вокруг погрузилось в темную, вязкую пустоту, сознание резко отключилось, как будто кто-то выключил свет внутри меня.

Мир исчез, оставив меня в безмолвной тьме.

Говорят, если тело не чувствует боли при пробуждении, значит, оно больше не принадлежит миру живых. Но мне было больно абсолютно все. Каждая клеточка тела кричала от усталости и боли.

Но я ощущала боль. Сильную и безумную. Эта боль пронизывала меня до самого основания. Казалось, не осталось ни одной клетки, которая не страдала бы от усталости и мучений. Моя кожа горела, как будто ее тысячекратно царапали грубой бумагой, мышцы ныли, будто их вытянули до предела и оставили так на грани разрыва. Кости казались хрупкими, каждая из них отзывалась тупой, глухой болью, как будто они вот-вот могли сломаться под давлением. Каждое движение, даже самое незначительное, будто разжигало огонь внутри меня, и казалось, что сама моя плоть сопротивляется существованию.

Умереть, наверное, было бы проще. Исчезнуть, раствориться в темноте, забыть боль и холод. Но я жила, и каждый вздох напоминал об этом, каждым острым ощущением возвращая меня в реальность. Снаружи кожа горела огнем, а внутри меня при этом пробивал дикий озноб, такой сильный, что зубы стучали сами собой. Холод, который я испытала, лежа на бетонном полу подвала, словно проник в самую глубину, под кожу, обволок мышцы ледяными цепями, парализуя движения. Казалось, он сковал не только тело, но и волю, оставив меня лишь оболочкой, существующей в мире боли.

Существовать в бесконечном круговороте боли

Последние часы моей жизни пронеслись перед глазами, как хаотичные вспышки, отрывки картин, мелькающие перед внутренним взором. Все смешалось: лица, крики, боль – все это было настолько неясным, что я не могла сложить их в одну историю. Я пыталась вспомнить, как оказалась здесь, но сознание бунтовало, отказывалось возвращаться в этот кошмар. Каждый раз, как я пыталась сосредоточиться, боль накатывала волнами, стирая все, что могло напоминать о событиях прошлого.

Сил не было даже на то, чтобы размышлять. Оставалось только одно – выживать в этот момент. Существовать в бесконечном круговороте боли, усталости и отчаяния. Я не могла думать о будущем или о том, что будет дальше. Вся моя реальность сжалась до одного мгновения, наполненного болью, где прошлое и будущее теряли значение. Все, что оставалось, – это холод и слабый огонь жизни, который еще тлел где-то глубоко внутри.

Рядом трещал костер, его тепло с трудом пробивалось сквозь густую пелену холода, едва касаясь моего озябшего тела, но даже это слабое тепло казалось спасением. Хотя оно не могло согреть меня полностью, оно было единственным, что напоминало о жизни.

Вокруг витал отвратительный запах – смесь гари и зловония, словно я находилась на свалке, где все гниет и разлагается. Этот удушающий смрад забивал легкие, делая каждый вдох мучительным. С каждой секундой он становился все невыносимее, добавляя еще один слой к отчаянию, которое и без того поглощало меня целиком. В этом запахе было что-то разлагающее, словно сама реальность рядом со мной умирала, гнила, как и я.

Я медленно открыла глаза и огляделась, насколько это было возможно. Подо мной лежал грязный матрас, настолько изношенный, что, казалось, он прожил тысячу чужих жизней до того, как оказался здесь. На мне была старая рваная фуфайка, пропитанная потом и пылью. Меня охватило чувство брезгливости, но смешанное с легким ощущением благодарности – как бы там ни было, сейчас я была в меньшей опасности, чем в том ужасном подвале. Это давало мне шанс. Шанс набраться сил, чтобы снова начать бороться за свою жизнь.

“Эй! Проснись! Открой глаза! Хватит уже спать!” – знакомый голос Ланы прорвался в мою голову, как будто кто-то резко включил свет в темной комнате. Эти слова были словно спасательный круг, вырвавший меня из глубин забытья.

Лана… Моя Лана. Она снова здесь, со мной. На мгновение сердце сжалось в радости от ее возвращения. Но затем накатила пустота, а следом за ней – страх. Лану я помню. Кажется, помню. Но кто я? Как меня зовут?

Последние обрывки воспоминаний всплыли в голове, как рваные фрагменты фильма: как я тащилась по полу, как залезала в мешок, прикинувшись мертвой. Потом ступеньки… Боль. Острая, пронизывающая боль, когда голова ударялась о каждую ступеньку. Меня волокли за ноги. Это ощущение я никогда не забуду. Но что было до этого?

Вспышка. Записка. В ней говорилось, что я – Алиса. Значит, меня зовут Алиса? Или это имя подложили специально? Как я вообще оказалась в том подвале? Они ждали, что я умру, но не стали убивать сами. Почему? Это не похоже на действия профессиональных убийц.

Голос Ланы снова зазвучал в моей голове, пронзительный, настойчивый: “Давай же, сестренка. Думай, вспоминай! Кто-то запер тебя там. Кто-то заказал твою смерть. Кому это было нужно?”

Я напрягла все силы, чтобы что-то вспомнить, чтобы пробиться сквозь пелену в голове, но после всего пережитого, память была как разбитое зеркало. Все воспоминания разбегались на мелкие осколки, оставляя меня в мучительном вакууме. Боль в голове становилась невыносимой, словно кто-то тисками сжимал мой череп. От этого я громко застонала, не в силах сдержаться.

Конечно, вот вариант с более насыщенным и литературным стилем:

– Очнулась, значит? Сильно жить хочешь, видно. Подружек твоих крысы уже доедают, а ты, похоже, счастливый билет вытянула, – раздался резкий, словно удар, голос, разрывая темноту вокруг меня. Его слова обжигали, словно ледяной ветер, но осознание того, что я еще жива, промелькнуло в голове, как слабая искра.

Я попыталась ответить, но горло пересохло, и голос вышел совсем чужим, слабым и хриплым:

– Где я? – слова едва сорвались с губ, и тут же меня накрыло волной удушающего кашля, словно огонь прошел по внутренностям, сжигая их изнутри. Каждое движение отзывалось болью, и я чувствовала, как все внутри сжимается в болезненной судороге.

– Где? Ха! – его смех был сухим, безжалостным. – На свалке городской, девочка. Тут таких, как ты, много бывает. Давай, выкладывай, кто ты и откуда. Почему в мешке тебя сюда привезли? Я, конечно, бомж, но мужик правильный. Вижу ложь – сразу сдаю по назначению… куда следует.

Я закрыла глаза, стараясь хоть как-то собрать мысли, но голова была пустой, словно там просто не осталось ничего. Воспоминания бились о края сознания, но не могли проникнуть внутрь. Что ответить? Что сказать?

– Я… ничего не помню, – с трудом выдавила я, чувствуя, как паника подступает все ближе. – Мне сказали, что я Алиса… но я не уверена. Не знаю, правда ли это…

Он замолчал, переваривая мои слова. Было тихо, лишь ветер гулял по свалке, разнося запахи разложения. Затем его голос прорезал тишину:

– Как это – ничего? Совсем ничего не помнишь? Хм… Ладно. Время у нас есть. Отдыхай пока. Я тебе чай сделаю. Алиса, говоришь? Ну, значит, Алиса. А я Илья Потапыч. Можешь просто Потапычем звать, или Ильей. Не важно, я не гордый, – в его голосе сквозила странная смесь суровости и некоей грубоватой заботы, которая сбивала с толку.

– Спасибо, Потапыч… – прошептала я, сил уже не хватало ни на что другое.

– Да я-то что… Тихона благодари. Он тебя нашел, – произнес Потапыч, и в его голосе прозвучала легкая насмешка, будто этот факт его забавлял.

– Кто такой Тихон? – спросила я, с трудом выдавливая слова сквозь боль.

Потапыч рассмеялся, но ничего не ответил. Вместо этого он тонко просвистел через беззубый рот. В ответ послышались быстрые шаги, топот, приближающийся все ближе.

– Мальчик?! – мое изумление вырвалось прежде, чем я успела обдумать вопрос.

– Да, мальчишка. Живет тут, прячется. Сбежал из приюта, – усмехнулся Потапыч, ласково потрепав по голове мальчишку лет семи, который появился передо мной. Темноволосый, с колючим взглядом, он с интересом уставился на меня, словно прикидывая, что я из себя представляю.

Мальчик показался мне пугающим. В его глазах светилось что-то темное, опасное. Он напоминал маленького убийцу, у которого вместо пальцев – ножи. Такой убьет, не моргнув. Одним лишь взглядом он пронзал меня, как кинжал. Я невольно поежилась и зажмурила глаза, пытаясь избежать зрительного контакта. Этот ребенок пугал меня до глубины души, и я чувствовала, как страх сжимает сердце.

– Да ты не бойся его. Если зла в тебе нет – не тронет, – спокойно сказал Потапыч, будто успокаивая кого-то перед встречей с диким зверем.