Вместо ответа Аленка подошла к Наташе и сжала ее холодную ладонь своею, гораздо более теплой.

– Пошли-ка отсюда, – сказала одна девочка другой.

В квартире Алена усадила Наташу на табуретку, распустила ее пахнущие леденцами и подвальной сыростью волосы и взялась за расческу. Деревянная массажка скользила по блестящим локонам, как лодочка.

– Что они делали? – спросила Алена.

– Ничего. Просто целовали, – сказала Наташа.

– Ну ты и дура! – Алена дернула расческой по Наташиным волосам и тут же испугалась собственной грубости.

Наташа, хотя и зажмурилась от боли, промолчала. Тогда Алена ласково погладила девочку по голове, а потом заплела ее волосы аккуратными колосками.

– Я так хорошо себя чувствую сейчас, – обрадовалась Наташа.

– Почему? – отложила расческу Алена.

– У меня со вчерашнего дня болела голова, а теперь не болит.

С тех пор они виделись постоянно, днем ходили на речку, вечером залипали перед телевизором. Дружба продолжалась месяц, а в конце лета Наташа уехала и больше не вернулась. Сентябрь они обменивались эсэмэсками, но скоро и эта связь прервалась.

Лиса начали видеть в поселке – говорили, что он таскает кур, а однажды его чуть не поймали с жирным гусем в зубах: меченная красными перьями тропка терялась за заводским забором.

Максуд боялся, что люди, жалея свою птицу, не пожалеют и убьют зверя, и он решил отвезти лиса в лес. О машине договорился с заводским водителем, обязанным Максуду за то, что тот не единожды прикрывал запойного пьяницу перед начальством. Оставалось только поймать лиса. Он, по-животному остро чувствуя любую опасность, хотя и безрассудный с домашней птицей, с человеком держался осторожно. Максуд хотел все сделать сам, но, увидев в дверях Галю, которая уже собиралась домой, вдруг выдал ей свою затею. Женщина все поняла и предложила помощь – все-таки лис был их общим.

Выманив лиса, они затолкали его в кроличью клетку, погрузили в дребезжащую машину и поехали к лесу. Солнце уже село, и в лесу было темно, поэтому, когда Максуд с Галей выпустили зверя, он сразу исчез, впитанный чащей.

Лето было дождливым, и в воздухе стоял влажный запах мха и волглой древесины. Глядя перед собой, Галя сказала:

– Это было правильно.

– Дура ты, Галя, – возразил Максуд.

Тот вечер был для них последним. Прошли выходные, а в понедельник она узнала, что Максуд по семейным обстоятельствам уволился.

Тем же днем в брошенном кабинете, где раньше они бывали вдвоем, она нашла на подоконнике подарок, который он ей оставил. Это был маленький блестящий кулон с фигуркой Стрельца – Галиного знака по зодиаку. Когда-то она просила Максуда подарить ей то, что можно носить всегда, а он подумал, что она намекает на кольцо, и они поругались. Она глянула в окно, но небо было пасмурным, и можно было только вообразить, как по ту сторону горящих по вырезу облаков садится солнце. Галя склонила голову и на шейном позвонке застегнула цепочку. Золотая подвеска, которая съела большую часть чужого семейного бюджета, стала для нее вроде нательного крестика, который носят православные.

Мама и дочка снова остались вдвоем. Алена видела, что Галя непривычно грустная, старалась развеселить. Вечерами она забиралась на материнскую кровать, продрогшую от вечной квартирной сырости, и бралась за расческу. Завяжет волосы в узел, закрепит шпильками, и получится цветок вроде черной розы.

К концу девятого класса, пока одноклассницы естественно хорошели, Алена улучшала себя сама. Покрасила волосы в черный, выстригла густую рваную челку, вставила в губу кольцо, подоткнула бровь металлической штангой. Учителя кривились, жаловались Гале, но та только пожимала плечами: учебе же не мешает. Но учебе мешало. Алена возненавидела школу, и все ее тетрадки были заполнены не диктантами и уравнениями, а рисунками диковинных красавиц с цветами в волосах. Классная сказала прямо: «Давай думай, куда пойдешь, потому что учиться в десятом классе тебе смысла нет – только статистику портить».

Стали думать, и однажды, бросив взгляд в зеркало, Галя совершенно серьезно сказала: «Тебе в парикмахеры надо».

Алена без труда поступила в районный колледж и быстро овладела всеми инструментами: расческами, щетками, ножницами, щипцами, машинками для стрижки волос, бритвами, фенами. Освоившись с этим, перешла к материаловедению: шампуням, бальзамам, составам для химической завивки, гелям и лакам. Потом научилась делать стрижку, завивку, окраску, укладку волос. Галя тоже увлеклась волосами: нашла у себя один седой волос, потом другой. Начали ее змеи серебриться, шептать, что красоту потерять – одно мгновение, и у нее появился новый ухажер, электрик Саня.

Саня был длинный, худой и эластичный, он напоминал скорее тень, чем живого человека. Александр – победитель, это с греческого, но Саня Александром был только по паспорту, и за ним числилась только одна победа. Как-то он пошел на почту за пенсией матери, купил лотерейный билет и выиграл сто тысяч рублей. Тут же, в местном магазине, под косым взглядом продавщицы Лили, он купил брауншвейгскую колбасу и другие гостинцы и заявился с ними к Гале. Вдруг получив много денег, он почувствовал себя способным если не на все, то на многое, и, мигом откликнувшись на этот позыв, его податливое тело распрямилось и приосанилось. Смахнув с плеча толстую косу, Галя поблагодарила за продукты и стала готовить обед. Саня разулся, по-хозяйски прошел в комнату и включил телевизор.

Алену Саня избегал. Неизвестно, как он повел бы себя, окажись в его власти ладненькая шестнадцатилетка вроде тех девочек, что собираются вечерами на детской площадке и, придерживая сигаретку красными коготками, пробуют на вкус озорные слова. Но андрогинная Алена с недобрым взглядом его пугала, и, столкнувшись в коридоре, он шарахался от нее, как от больной.

Алена с легкостью уступила Сане телевизор, но доносившиеся из спальни тихие всхлипы и скрип не давали ей спать, так что по утрам она злилась.

– Подстрижешь, может, Саньку? – просила Галя, запуская пальцы в его копну волос.

– Сама стриги, – огрызалась Алена, снимая с крючка над мойкой ножницы, которыми Галя обычно обстригала рыбьи плавники. – Ножницы дать?

Выигранные Саней деньги закончились быстро, но, избалованный однажды счастливой случайностью, он не спешил искать постоянную работу, вправлял соседям поломанные розетки и устанавливал новые телевизоры. Поначалу Галю это устраивало, но время шло, и она стала замечать: заплеванную раковину, которую только помыла, грязь на полу, который только вытерла, пустой чайник, который только наполнила водой, и, наконец, пустой холодильник. Озадаченная своей беспомощностью, она пробовала говорить, регулируя настройки тона и громкости, но каждый раз натыкалась на монолит Саниного непонимания. Он в упор не видел ни беспорядка, ни проблемы.

– Обман ожиданий, – как-то сказала Галя.

Они с Кирой возвращались с завода. Днем получили зарплату, накупили продуктов – ручка пакета резала ладонь.

– Ты про что? – глянула Кира.

– Когда долго все не так, как тебе хочется, любовь проходит.

Кира поменяла руки.

– И чего тебе хочется?

– Да не знаю. – Галя коленкой подтолкнула пакет. – Сгущенки с черным хлебом!

Она жалела, что дорога от завода до дома такая короткая. У подъезда она даже вздохнула. Хотя пакет был тяжелым, Галя предпочла бы идти дальше. Саня сидел перед телевизором, смотрел новости. На табурете перед ним стояла тарелка с обедом.

– О, зайка! А я макаронов наварил. Только кетчуп не нашел.

Он улыбался, когда смотрел на нее, это раздражало. Галя дернула уголком рта:

– Я купила.

Ночью, когда они лежали в спальне и Саня перебирал ее ползучие локоны, ей вдруг очень захотелось сделать ему больно. В задумчивости она потеребила цепочку и спросила:

– Нравится мой кулон?

Она начала свой рассказ осторожно, но быстро вошла во вкус. К концу так расчувствовалась, что на глазах выступили слезы. Она вжала лицо в подушку, чтобы Саня не заметил. Когда он робко погладил ее по плечу, ей стало стыдно. Днем, пока она была на заводе, Саня написал ей в эсэмэске «я скучаю». Вечером она застала его в кухне, где он жарил рыбу по фирменному рецепту, в майонезе. Рыба была вкусной, и Галя почти не расстроилась, что придется отмывать кухню. Вечером, готовясь ко сну, она сняла цепочку со Стрельцом и убрала в шкатулку. Может, что-то и получится. Когда они занимались сексом, она представила, что их видит Максуд, и от этого возбудилась сильнее.

Алена в семейные дела не вникала. В колледже готовились к конкурсу причесок: наконец девочки получили возможность сделать что-то посущественнее химзавивки. В тетрадке Алена нарисовала грозную лесную воительницу с цветами и ветвями в волосах. Она насобирала в лесу разлапистых веток, отмыла и отполировала их шкуркой до янтарного блеска, сложила наподобие короны и украсила цветами из сада. Носить такой венец могла только одна девушка – бывшая одноклассница Лена, крепкая грудастая брюнетка с вострым носиком и большими, как у новорожденного, голубыми глазами – ее совершенно детское лицо не шло телу. По Лене все время кто-то страдал, но она никому не отвечала взаимностью.

Лена жила через два дома и проводила вечера на детской площадке под окнами. Алена нашла ее на качелях. Лена раскачивалась, уперевшись ногами в землю. Короткая юбка смялась складками, металлическая цепь отпечаталась на обнаженном бедре. Когда Алена рассказала про конкурс, Лена смерила ее взглядом и вместо ответа спросила:

– А фоточки будут?

Теперь Лена приходила к Алене дважды в неделю, садилась на табурет перед зеркалом и терпеливо ждала, пока та колдовала над волосами: расчесывала, делила на пряди, сплетала с магазинными, которые давали нужный объем, собирала, подвешивала на торчащие рогами ветки, украшала лентами и мхом. Наконец все было готово, и в зеркале вместо Лены появилась лесная колдунья. Лена вздрогнула:

– Как-то жутковато. – Потом добавила: – Но красиво, блин.

Алена улыбнулась. Она так долго хотела стать красивой и вдруг с облегчением поняла, что красивыми рождаются.

В день конкурса она стояла за портьерой и кусала ногти, чего не делала с детства. Глубоко вдохнула, потом медленно выдохнула, и так трижды. Теперь все зависело только от моделей. В ожидании выхода Лена и другие девочки с тяжелыми париками сползали по стене. В белом свете люминесцентных ламп они были как выхваченные фарами ночные животные, слабые и дезориентированные.

– Бу? – Лена вытянула из крохотного рюкзачка горлышко бутылки, и стекло блеснуло, подмигивая.

– Это что?

– Да так, дядя Максим задолжал.

В бутылке был настоящий портвейн, хотя и с крепким духом грибной браги. В девяностые Ленин дядя перегонял иномарки, потом эмигрировал в Европу. Чем он там занимался, никто в семье не знал, но приезжал всегда с заграничными гостинцами. Лене он привозил трусы и косметику.

Пока никто не видел, они сделали по глотку. Портвейн разлился по желудку, ударил в голову. Затопленная светом сцена походила на корабельную палубу, старые доски стонали под натиском высоких каблуков. Лена была великолепна. Сложная прическа уравновесила ее фигуру, сделала завершенной. На конкурсе Алена стала третьей, но это было неважно. Час спустя они сидели в кафе «Кафе», высасывая из трубочек сладкую густоту молочного коктейля с запахом ванили, и безостановочно хихикали. Потом пошли домой. Наполовину опустевшая бутылка все еще лежала в рюкзаке, и Лена скинула с плеча лямку, чтобы ее достать.

– А знаешь, Максим скоро опять приедет, на папин юбилей. А знаешь, что еще? Я из дома убегу к тому времени. Потому что иначе… Иначе я его убью.

Она рассказала Алене, как с самого детства дядя заставлял ее мерить трусы в обмен на подарки и как влепил по щеке в прошлый раз, когда она впервые его не послушала; как, перепуганная, она выдала это маме, а та только посмеялась: «Трусы не жопа, а жопа не брильянт».