Раньше Алена не напивалась, так что проскочила в комнату незаметно. Это оказалось несложно: Саня ругался с Галей на кухне.

– Я просто хочу, чтобы ты сказала в лицо.

– Я уже сказала.

– Не это.

– Я все сказала.

– Просто скажи.

– Я тебя не люблю!!! Доволен?

Саня выбежал из кухни, быстро обулся и ушел, хлопнув дверью. Галя утешала себя тем, что правда пыталась. Из комнаты Алены доносилась иностранная музыка – страстная и тревожная. Навалилась усталость. Надо было пойти узнать, как прошел конкурс, но Галя не двигалась с места. Сидела, пыталась вспомнить, чем Саня ей понравился, но мысли ускользали. Когда она все-таки заглянула к дочке, та спала, завернув ноги в угол покрывала. Галя села рядом, наклонилась поцеловать. Лицо Алены было совсем рядом: на лбу воспалился прыщик, тушь осыпалась с ресниц и лежала на щеках черными крапинками, обветренные губы шелушились белыми чешуйками. Она чмокнула дочку в щеку, потом забралась в кровать и тихо легла рядом.

Саня заявился ночью. Щелкнул замок, и Галя проснулась. Стараясь не разбудить Алену, она проскользнула в коридор, а оттуда в кухню.

В окне висела громадная бляшка луны, и было так светло, что Саня отчетливо видел очертания Галиных грудей под рубашкой. Он был пьян. Охмеленный нежностью, он притянул ее к себе и только теперь заметил крошечного золотого Стрельца, уже натянувшего тетиву. Уязвленный, Саня пришел в бешенство. Он схватил первое, что попалось на глаза, – висевшие над мойкой ножницы. Через секунду щелкнули стальные лезвия, и на пол разомкнутым кольцом упала, застыв неподвижно, черная змея – Галина коса.

Следующие пять дней Галю все время тошнило, но больше всего мучили суставы, которые распухли и болели. Вызвали врача, он измерил температуру и прописал покой и много жидкости. Потом на руках появились пятна. Когда они распространились на шею и грудь и множественные красные узелки начали покрываться чешуйками, вызвали скорую. Галю положили на обследование в районный центр, но в больнице никак не могли поставить диагноз, а без него не держали. Когда ей стало немного лучше, отпустили домой. В отличие от врачей Галя прекрасно знала, что с ней случилось, и винила во всем Саню, лишившего ее косы, а с ней – жизненной силы. Алена успокаивала мать, гладила по голове, повторяя знакомый с детства стишок:

Поле к зернышку,
Свет к солнышку,
Темя к гребешку,
А волос к волоску.

Она ухаживала за ней вместе с Леной, которая теперь бывала у них чаще, чем у себя. Лена и предложила примерить Гале конкурсный парик, и тогда Алена достала из ящика стола отрезанную косу и приладила ее к собранной из веток конструкции. Заготовку пришлось переделать. Вместо того чтобы закреплять ее на голове, вплетая в живые волосы, она сделала убор, который держался сам. Галя в нем была похожа на мертвую невесту из тимбертоновского мультфильма, который Алена очень любила. Обтянутые кожей скулы и большие, на пол-лица, грустные глаза.

Тем вечером электрические провода порвались от сильного ветра, и двухэтажка провалилась в темноту. В буфете на кухне Алена нашарила свечи и старую керосинку – подожженный фитиль зачадил черным, но потом оправился, вздохнул, и пламя застыло на тонкой веревочке уже совершенно ровное, как бумажное. Расставленные на серванте свечи множились в отражениях зеркальных створок, плясали по серым стенам. Галя сидела на кровати, опершись на подушки, в высокой короне из веток, с черной змеей, обвивающей голову. Девочки сидели в ногах: Алена заплела Ленины волосы в тяжелые полукольца, подоткнула их сухими, бог знает с каких времен сохраненными розами.

Когда в дверь позвонили, воздух дрогнул, как стекло в расшатанной деревянной раме. Вооружившись керосинкой, Аленка пошла открывать. На пороге, в кромешной подъездной темени, стоял Саня.

Его лицо, подсвеченное прямым светом, казалось плоским – как маски актеров в японском театре кабуки. Но потом вдруг рот поплыл вниз, а глаза, сплюснутые опухшими щеками, расширились до размера пятирублевой монеты. Саня попятился назад, столкнулся спиной с дребезжащими перилами и бросился бежать по лестнице. Оступившееся в темноте тело кубарем покатилось вниз, а вписавшись в стену, поднялось и снова понеслось наутек, крича перед собой: «Ведьмы!» Финальным аккордом грохнула тяжеленная подъездная дверь. Завороженная этим спектаклем Алена опомнилась, только когда все смолкло, и тогда же увидела, что все это время за ее спиной стояли две инфернального вида темные фигуры: с цветами и ветками в волосах и лицами, искаженными дрожащим пламенем свечи.

Галя умерла через три дня. Готовить ее к похоронам Алене помогала Кира. В лесу она набрала сосновых веток и заварила их кипятком. Сосновый дух напитал комнату, вобрал в себя плотный запах умершего тела. Галя, свежая и прекрасная, лежала в гробу в атласном платье, самом нарядном из всех. Голову ее обвивала толстая черная змея – отрезанная Санькой коса.

Земля сочилась гнилой сыростью и копотью. Сад потемнел. Некогда ярко-зеленые листья приобрели холодный серый оттенок. Из цветов остались только белые хризантемы и пара запоздалых георгинов – упрямые костерки в горстке пепла. Подвязанная к жерди закостеневшая виноградная лоза растеряла листья и выглядела мертвой. В день похорон выпал снег – не первый, но теперь было ясно, что он пролежит до весны. Пока Кира осматривалась в поисках цветов для букета, Алена стояла на дорожке, тупо уставившись в темную зелень. Кира заметила, что край джинсов у девочки потемнел, и сказала:

– Ты, наверное, ноги промочила. На кладбище поедем – замерзнешь.

Она присела перед клумбой и срезала два алых цветка. Уложив их на колени, уперлась ладонями в землю и закрыла глаза. Хотела прочитать какую-нибудь молитву, но не вспомнила слова, поэтому сказала про себя: «Как ты укрываешь собой корни цветов и трав, так и рабу Божию Галку прими, мать-земля».

Потом они спустились с холма к дому, где во дворе на двух табуретах стоял сиреневый гроб, и началось прощание. Когда батюшка обнес всех кадилом, Алена взяла у Киры георгины и вложила их в материнские руки. Цветы очень шли голубому Галиному платью. Гроб укрыли лапником, который кидали по всей дороге до самого кладбища.

Процессия была недлинной – в поселке судачили про ведьм. Впрочем, сам Саня, неосторожно в сердцах бросивший этот глупый слух, пришел. Эластичное его тело смялось, как погнутая проволока. Из запавших глаз вытекали слезы, и он попеременно смахивал их рукавом. Видела Алена и другое странное: когда приехали на кладбище, из леса показался зверь – рыжее пятно на грязном снегу. Сопровождавшие ее Кира и Лена, впрочем, ничего такого не заметили, так что, может, и померещилось.

Глава третья

Кира приходила на ферму после смены, которую заканчивала в пять. Цветки календулы уже сворачивали свои лепестки – как точные часы, они всегда делают это в одно и то же время. Обычно она ходила в одиночестве по мятой траве, отсчитывала расстояние мерной лентой, вбивала колышки, натягивала нитку.

Как-то к ней подошел Зорев:

– Славка говорит, ты все цветы знаешь?

– Ну не все, – ответила, затягивая узелок, Кира.

Зорев выдернул из травы тонкий как волос стебель, к которому крепились три широких лепестка в виде сердца.

– Вот это что?

– А это… Это кислица. Попробуй.

Зорев посмотрел на нее, не понимая.

– Да не бойся ты. – Кира оторвала лепесток, положила на язык и пожевала: – Кислая. Неужели не знаешь?

Зорев сделал как она, долго жевал, потом улыбнулся:

– Вот теперь вспомнил. Мать показывала давно, когда маленький был. Она, как и ты, все травки знает. В детстве чем меня только не пичкала. Помню, заставляла пить отвар из одуванчиков. Такая мерзость!

– А зачем?

– Притупляет чувство голода. Я толстый был. – Зорев захохотал.

Кира поморщилась. От смеха у него в горле запершило, и он долго откашливался, потом вытер рот рукавом спецовки и серьезно сказал:

– Я так долго тут не был, что забыл уже, как жить.

– В Горячем? – уточнила Кира.

– Не на войне.

Потом Зорев иногда снова подходил к ней, каждый раз с новыми цветками. Она называла: мать-и-мачеха, гусиный лук, анемона желтая, анемона белая, калужница, фиалка, а это ты уже показывал, неужели забыл?

Как-то вечером Слава рассказал Кире, что Зорев накинулся на одного из рабочих. Тот даже не понял, в чем провинился, как в него полетел молоток. Кира не поверила:

– Может, он в шутку?

Один раз Кира видела, как Зорев схватил работавшего у него парня за шкирку, протащил до калитки и бросил у дороги, потому что они не смогли договориться. Она не придала значения. В ее мире насилие было нормой. Когда Женя был помладше, Слава прикладывал ладонь к его затылку, свободной рукой оттягивал указательный палец, а потом отпускал. Раздавался щелчок, мальчик начинал хныкать.

– Ага, молотком запустить. Хорошие шутки. – Слава почесал сгоревшую шею. – Тебе долго там еще возиться? Может, пора завязывать, а?

Когда Кира закончила с планом и подготовила землю, они с Зоревым поехали в город на садовую базу, чтобы купить саженцы. Там погрузили в машину карликовые яблони, краснолистные клены, алычу и вишню, а когда поехали обратно, зарядил такой ливень, что пришлось остановиться посреди проселочной дороги и заглушить мотор. Печка работала плохо, и в салоне было холодно. Зорев вытащил фляжку.

– За рулем разве можно? – недоверчиво посмотрела Кира.

– А это и не мне.

Дождь застучал с новой силой, и Кира поежилась.

– Глоток хотя бы сделай, ты же замерзла.

Она взяла фляжку. Сделав несколько коротких глотков, почувствовала, как жар разливается по телу. В горле было горько, но на губах осталась ягодная сладость.

– Вкусно.

Маленькой она часто играла под скрюченной яблоней, пока бабушка занималась грядками. День за днем Кира наблюдала, как распускает длинные усы клубника, как завязываются огурцы, как пухнут дыни. Однажды началась сильная гроза: ветер крутил деревья, гремел металлическими ведрами, дождь набросился на землю как зверь, в почерневшем небе скалились молнии. Они укрылись в домушке – дряхлом металлическом вагончике, который стоял в углу огорода. Внутри на двух скамейках были расстелены мешки, сушилась лущеная фасоль, дозревали помидоры. Бабушка разломила один, похожий на цветок с вздутыми лепестками, и протянула Кире. Нашелся спичечный коробок с солью. Помидор был сладкий и сочный, по рукам текло. Кира ела его и смотрела в портал двери. Снаружи – треск, гром, нездешний свет, внутри – тепло и нестрашно.

– Как хорошо!

– Чего хорошего-то? – улыбнулся Зорев.

– Просто сидеть вот так хорошо.

Взявшись за ручку стеклоподъемника, Кира впустила в салон влажный морок, подставила ладонь под жирные капли. Скоро дождь затих, и Зорев завел мотор.

– Что-то я пьяная. – Кира взглянула на него и сразу отвернулась. – Я быстро пьянею, потому что вообще не пью.

– Не переживай так.

Чтобы Кира не промокла, он подвез ее до дома, но она все равно стояла под дождем и смотрела, как Зорев разворачивается. Потом поднялась в квартиру, скинула ботинки.

– Ты напилась, что ли? – изумился, выглядывая в коридор, Слава. – Красота! Раздевайся давай.

В комнате гремел футбольный матч.

– И че, ты не спросишь ничего, да?

– А че тут спрашивать? Давай раздевайся.

– Где была? С кем пила?

– Раздевайся, говорю.

В спальне она стащила с себя кофту и повалилась на кровать, а когда Слава стал укрывать Киру одеялом, потянулась к нему, вцепилась в резинку треников.

– Кир, ты нормальная? – отнял ее руку Слава. – Проспись, а.