Когда они в первый раз занимались сексом, он думал, что она притворяется – ну не могут от такой нескладной возни быть оргазмы, но ей в самом деле нравилось. У нее в горле пересохло, и, когда она зигзагом пошла в кухню выпить воды, врезалась в дверной косяк. Он рассмеялся, поверил. Кира тогда только рассталась с парнем и не искала ничего серьезного, но забеременела. Когда она сказала об этом Славе, он долго молча смотрел на нее, потом хлопнул по столу и заключил: «Решено – рожаем», и для убедительности обнял. Когда играли свадьбу, она была уже на четвертом месяце и без всяких УЗИ знала, что родится мальчик.

Сначала Кире просто нравилось думать о Зореве. Мысли путались с фантазиями о яблоневых деревьях и смородиновых кустах. На верхней полке дальнего стеллажа в поселковой библиотеке она нашла книгу про садоводство и с глупой улыбкой листала ее за обедом и после ужина, вместо того чтобы мыть посуду.

Кира испугалась, когда поняла, что хочет его. В тот день она высаживала в грунт подросшие сеянцы мальвы, а он подошел к ней и спросил:

– А грибы ты тоже знаешь?

– Рано еще для грибов.

– Это смотря для каких.

Зорев рассказал, что мальчишкой всегда собирал в мае сморчки. Гриб капризный – растет от силы неделю, только один раз в год и в конкретных местах. Не захочет – не покажется, но если найдешь один – тут же откроется целая поляна. Он хотел проверить старое место, и она согласилась составить компанию. Слава тоже собирал грибы, но другие – подберезовики, белые, иногда солюшки, волнушки и грузди на засолку. Она выучила их ножки и шляпки – пластинчатые и губчатые, а вдруг обнаружив на дне корзины незнакомый гриб, боялась, шла к Славе, уточняла. Он успокаивал: «Это волнушка, а это синенога – закатывай в банку».

В лесу она шла позади Зорева, неуклюже хрустя ветками, спотыкаясь на кочках. Он – другое дело. Как маленькая щепка в лоне реки, плыл, обтекая деревья, почти не касаясь их.

Когда с улыбкой заговорщика он обернулся на нее, она подумала, что он тоже может ее захотеть.

Заскрипела сорока, и Зорев остановился, приложив палец к губам, приказал молчать, потом махнул, приглашая подойти ближе. Когда она посмотрела под сосну, там, куда он указывал, увидела пеструю птицу размером с курицу, но с длинным, как тонкий клинок, клювом. Птица сидела не шелохнувшись – прямо чучелко, и Кире померещилось, что это не она замерла, а время остановилось, но вдруг двинулось крошечное веко, и птица моргнула.

– Вальдшнеп, – прошептал Зорев. Он зажал рукой рот, чтобы задавить подступающий кашель и не спугнуть.

Домой Кира вернулась с пакетом сморчков, счастливая этой находке. Это она увидела возвышающийся над землей первый гриб – белая ножка так и светилась на солнце.

– Я это есть не буду, – сказал Слава.

– Почему? – Грибы лежали на разделочной доске, и Кира коснулась пальцами сморщенной шляпки.

– Травиться еще.

– Они съедобные, вкусные…

– Сказал, не буду.

– Но я собирала, хотела попробовать.

– Кир, я же сказал. Хочешь – ешь.

Кира отвела влажные глаза. Она злилась на себя за слезы, которые возникали даже по незначительному поводу, но ничего не могла с этим поделать.

– Началось. – Слава глубоко вздохнул и вышел из кухни. Ее слезы его обезоруживали, и он никогда не знал, как на них реагировать.

Вдруг Кира ощутила острую жажду. Вытерла слезы, набрала полный стакан и выпила залпом. Когда Женя подрос, она вернулась к разговорам о переезде из Горячего в город, которые не заводила много лет. Слава отмахивался: «Кому мы там нужны, да и на какие деньги? Квартиру продать? А кто купит?» Она замолкала, но только еще больше убеждалась в своем желании. Опуская стакан, с силой ударила по столешнице, и донышко треснуло – едва успела разжать руки, как он развалился на осколки.

Весь вечер Кира не разговаривала с мужем и, когда снова засыпала одна, в отместку вспоминала Зорева и фантазировала о нем. Приятно было вообразить себя другой, живущей иначе.

Так прошло лето, а осенью умерла Галя. Вечером, разобрав лотки с остатками салатов после поминок, Кира взялась драить кухню. Она достала из шкафов и перемыла тарелки и кружки, перетряхнула железные банки, в которые собирала монетки, складывала записки с рецептами. В глубине одного из ящиков она обнаружила два пакета цветочных семян: астры «Сиреневый туман» и «Вундер». Кира купила их весной на почте, но посадить забыла. Она разорвала один пакет и высыпала содержимое на ладонь. Ей стало обидно за эти продолговатые бледные семечки, не пустившие корни, не лопнувшие под натиском буйных ростков, не ставшие прекрасными цветами. Астры цветут долго, сейчас они еще украшали бы угасающий сад.

Ничего не сказав домашним, Кира пошла на ферму. Было уже поздно, но, когда Зорев увидел ее, раскрасневшуюся от быстрой ходьбы, не удивился.

Она заметила на столе за его спиной открытую бутылку коньяка, кивнула:

– Можно мне?

Он сполоснул стопку, налил. Она выпила залпом, из глаз выступили слезы.

– Спать будешь крепко, – сказал Зорев.

– Я пока не хочу спать. – Кира взяла его руку, приложила к своей щеке. Рука была теплая и пластичная, как резиновая грелка.

Они поднялись наверх, туда, где планировалась спальня. Крыша была покрыта только частично, и сквозь прорехи между досками можно было увидеть макушки сосен, постанывающих в синеве неба, а присмотревшись, заметить среди деревьев маленькие белесые вихри золы и торфяной пыли. Когда ветер сильный и сосны ноют уже без всякого притворства, в полный голос, вихри несутся по лесу, оставляя ожоги на земле, деревьях, животных.

Кира легла на диван, который был здесь единственной мебелью, и закрыла глаза. Зорев осторожно опустился рядом. Он хотел было разложить диван, но она не позволила – нравилось упираться носом в его ключицу, вдыхать запах любимого тела. Ее собственное тело было набухшим как опара, и, когда Зорев гладил ее по волосам, спине, плечам – по всему, до чего мог дотянуться руками, – ей казалось, что оно продолжает вскипать, расти. Это было почти невыносимо.

– Ты теперь моя? – спросил Зорев.

Кира улыбнулась. Она протянула руки к темному небу. Ветер ласкал борозды ребер. Маленький цветок, который до того она прижимала рукой, распрямился.

– Это что? – Темными пальцами Зорев коснулся тонких лепестков.

– Не трогай. – Кира отстранилась.

Он хотя и нерешительно, но убрал руку:

– Почему?

– Просто. Все остальное можно, а это нет.

С дерева сорвалась какая-то птица: раздался и тут же растворился в ночи шелест больших крыльев.

– Кир, ты? Куда ходила? – крикнул из зала Слава, когда она вернулась домой. – Сделаешь чайку?

Она зажгла плиту, поставила чайник. Села на табуретку, уставилась на синий огонь. Потом заварила чай и понесла в зал.

– Что ты смотришь?

– Да так, боевик. Садись.

Слава лежал на диване, Кира села на край. На экране была погоня, стреляли. Картинки так быстро сменяли друг друга, что она почувствовала тошноту, закрыла глаза. Сидела так какое-то время, а когда Слава уснул, убавила громкость и ушла в спальню. Засыпая, она видела пошатывающиеся сосны, заново переживала блуждания по телу горячих рук. Уткнувшись лицом в подушку, то ли стонала, то ли плакала. Мысли путались в голове, и она ощущала то радость, то отчаяние, которые сражались между собой, как воины в Женином «Мортал комбате».

Новых заказов на препараты не было, поэтому женщины выдавливали прорезанные в картонных листах заготовки и складывали из них маленькие серебристые коробки. Потом они фасовали в эти ящички сладкие белые шарики и клеили этикетки гомеопатических лекарств.

– Девки, обедать идем? – вдруг вскинула голову Жанна.

Откуда-то она всегда точно знала, сколько времени, даже смотреть на часы ей не было нужно. Кто-то пошел в магазин, вскипятили чайник. Кира не пила чай на работе: вся вода на заводе была дистиллированной – такой чистой, что казалось, наоборот, в ней полно всяких примесей. Другие привыкли, а Кира не смогла. Но в этот раз она тоже отхлебнула из кружки. Чтобы перебить вкус, положила побольше сахара, но чай все равно получился ужасным. Пересилив себя, сделала еще глоток – так хотела пить. Это не помогло. Во рту все равно было сухо, язык прилипал к небу. Машинально Кира отвернула кран и подставила ладонь лодочкой под струю воды. Было так приятно, что она засучила рукава и намочила предплечья. В тот день она не обедала, но после смены долго стояла в душевой, покрываясь водой как пленкой, а дома, раскладывая макароны с тушенкой по тарелкам, чувствовала себя такой сытой, будто уже умяла целую кастрюлю.

Дом Зорева достроили к зиме. Работа еще оставалась, но он отложил ее на весну и всех распустил. Слава устроился сторожем в школу и дежурил через день, ночуя на раскладушке в учительской. Когда он возвращался утром, Кира торопилась на завод, а когда приходила она, уходил Слава.

В декабре еще один розовый цветок появился внизу живота. В январе и феврале новых цветов не было, зато в марте распустились сразу два: розовый за правым ухом, и бледно-фиолетовый на внутренней стороне локтя.

Зима развеялась как тягостный сон, который утром уже и не вспомнишь. Ранней весной Кира накопала еще мерзлой земли и, когда та оттаяла, распределила ее по пластиковым коробам. В землю опустила семена и накрыла до поры пластиковым пакетом наподобие теплички. По утрам подходила смотреть: показались ли ростки, развернулись ли листья. Когда земля уже достаточно прогрелась, Кира прибралась в саду и высадила на холме новые цветы. Это были астры, которые теперь напоминали Кире о Гале. Она решила устроить для них отдельную клумбу и любовно украсила ее камешками с речки.

Иногда в сад приходила Алена, которая со смертью Гали стала жить одна. Хотя формальным опекуном девочки была бабушка, она контролировала скорее ее расходы, чем ее саму. Алена молчаливо глядела в белые просветы между темными стеблями, не увлекаясь ничем конкретно, но уходила с каким-нибудь цветком или букетом, которые вплетала в прически на юбилеи и другие праздники. Иногда Кира прерывала оседающую на пунцовых лепестках тишину и заговаривала про Женю, который дружил с Аленой и Леной по принципу общего двора.

Бывало, ночью она тихо вставала с постели и садилась на край Жениной кровати, касалась покрывала, гладила ладонью скатавшийся ворс. Бывало, мальчик просыпался, поднимал на нее сонные глаза, спрашивал чуть взволнованно:

– Мам, ты чего не спишь?

– Хочешь, мы с тобой будем жить в красивом городе? С кинотеатром и каруселями, может, даже планетарием, – шептала Кира, но сын ее уже не слышал, спал.

Открытые окна жадно вдыхали горизонт, а вместе с ним – свежий необъятный аромат цветов.

Иногда в сад приходила практикантка Альфия. На заводе она приглядывала за подопытными животными, кормила и чистила клетки, и ее кожа сочилась теплым кислым запахом – как сено, измятое горячими животами взволнованных зверей. В отличие от других она не смотрела на сад, а слушала его, для верности закрыв глаза. Анемоны, левкои, мимозы, фиалки, гвоздика, нарциссы, гиацинты, жонкили, резеда, жасмин – тысячи невидимых жизней сливались в единое, постоянно изменяющееся многоголосье.

– Что ты слышишь? – подолгу глядя на нее, удивлялась Кира.

– Всё. Вот, например, мальвы.

В их лепестках с глубокими выемками, объясняла девушка, гуляет ветер, поэтому говор этих цветов похож на зов далеких труб. Совсем другое дело – флоксы, которые трепещут, как непросохшая простыня на веревке. Она слышала и другое невидимое – как впивалась в цветок и глотала нектар маленькая пчела и как горел под кожей сада торф.