Мужчина сказал: «Вы знаете, девчонки, все циклично». Я взяла случайную книгу с выкладки у окна – Тове Дитлевсен, ее я еще не читала. Я погуглила: первую повесть она издала в 1941-м, а родилась в 1917-м, если вычесть на калькуляторе одно из другого, получаются мои двадцать четыре. Я заерзала. Нужно было что-то делать. Увольняться, перестать тратить время. Или уезжать. Зачем уезжать? Покалывало в подушечках пальцев. Я взяла третий кофе и открыла пустую заметку. У меня нет ни одной идеи. Я не понимаю, где люди их берут, как они просто придумывают что-то, не мучаясь, что наврали в первую очередь себе, что присваивают чужой опыт. Нужно документировать. Я написала: «Не знаю, о ком написать». Я снова прислушалась к компании за соседним столиком, теперь они обсуждали нового Пелевина. Я написала: «Человек всю жизнь изучал снежинки, но переехал в тропическую страну». Это смешно, такое уже тысячу раз было. Я взяла телефон, открыла Инстаграм^[3] и свайпнула. Свежее лицо Яны рассказывало, что теперь есть специальный телеграм-канал, где она распродает свои вещи – все очень дешево, потому что срочно. Я открыла наш диалог – в последний раз мы списывались пару месяцев назад.

Я писала: «Это просто пиздец, я очень хочу уехать, я тут задыхаюсь, но у Кирилла работа. А я без него не поеду же. Вы как?»

Яна отвечала: «У нас такая же ситуация, Олегработу не бросит, а порознь стремно, да и какойсмысл. У меня тоже ощущение, что все на светеуехали и только мы остались, так что ты меня очень успокоила. Мы тоже тут будем».

Я писала: «ДА!!»

Яна лайкнула сообщение.

Теперь она продавала тарелки, которые лепила сама, кривую разноцветную вазу, старые кошачьи лотки, ковер, держатели для плакатов и очиститель воздуха. Я написала, что могу зайти за вазой прямо сейчас, потому что мне по пути, потом написала большое сообщение с вопросами о том, куда они едут и как так вышло, но стерла – подумала, что не хочу ничего знать, зато, наверное, захочет Яна – этого я боялась. И Яна хотела. Когда мы встретились, она взяла меня теплой рукой чуть выше локтя и спросила, не передумали ли мы оставаться, и я собиралась ответить, что «мы» больше нет, а про отъезд я совсем ничего не знаю, у меня нет финансовой подушки, планов и реального повода уезжать, я теперь живу в квартире психолога, а если выяснится, что Кирилл сейчас, после нашего расставания, решил уехать, я высунусь из окна и буду кричать три часа. Вместо этого я сказала: «Думаю все-таки бакалавриат получить, выбираю между Францией и Италией. В Италии дешевле, но французский мне больше нравится». Яна выдохнула: «Ну слава богу, я так переживаю за всех, кто остается». Мне захотелось дать ей пощечину, но я пообещала, что к лету мы пересечемся где-нибудь в Европе, – они уезжали в Мальмё, Олег получил офер и не задумываясь бросил работу, которую ни за что не хотел бросать. Я взяла вазу, которая в реальности оказалась намного больше и шершавее, чем на фото, и ушла, чувствуя спиной Янин взгляд, а за углом остановилась и погуглила: «визы во Францию», но все это выглядело сложно и дорого, а главное, совершенно непонятно, зачем мне это нужно и могу ли я хотя бы представить себя одну в другой стране.

По пути домой я пыталась посмотреть на Питер взглядом человека, который вот-вот уедет. Не будет обшарпанной стены, не будет рыжего кота во дворе музея Ахматовой, не будет этого долгого светофора и приятного чувства, что жара вот-вот спадет, а темнее не станет – наступит вторая, ночная смена дня, свежая и хулиганская. Тосковала бы я, если бы, как Яна, распродавала сейчас свои вещи? Я не знаю. Я как будто вообще ни к чему не привязана – тоска по Кириллу исчерпалась задолго до того, как я от него съехала, я не скучаю по маме, отцу и Сибири, я, возможно, немного скучаю по чистому пышному снегу, но и это так, просто чтобы саму себя успокоить. Это должно пугать меня, но я не знаю, что чувствую. Я не знаю, что чувствую.

В коридоре обувался тоненький парень с большими коровьими глазами и длинными ногтями. Он в упор посмотрел снизу вверх на меня, на вазу и сказал: «Вау, какая красота!» Мне захотелось подарить ему вазу, удивить его, быть таким человеком – тем, кто не раздумывая дарит вазу незнакомцу, но я представила, как неловко это будет, и подумала, что его, наверное, сильно травили в школе и теперь он рассказывает об этом Юлианне, плавает в этом, а потом весь чешется с ног до головы, но наслаждается зудом. Мне захотелось узнать подробности. Юлианна пошутила: «Скоро со всеми моими клиентами подружишься», я ответила, что у нее с каждого, наверное, материала на целую книгу, а Юлианна непонятно улыбнулась, легко похлопала себя по щекам, видимо переключаясь после сессии, и стала разливать зеленый чай из дорогого глиняного чайника. Вазу я поставила на коричневый письменный стол в своей комнате, который уже зарос чеками, монетами, проводами и грязными тарелками. Я включила подкаст про скулшутинг, положила телефон на полку с шампунями и встала с головой под горячий душ. Возможно, у меня и есть повод уехать – набраться опыта, посмотреть мир, пережить что-нибудь очень одинокое и безвыходное, не такое, как здесь, – по-настоящему одинокое. Только в чем тогда будет честность, если я сделала это специально. Возможно, не надо торопиться писать, нужно настояться, созреть. Набоков, например, написал «Машеньку» в двадцать шесть, это значит, у меня еще целых два года.

3

По вторникам Юлианна читала час вместо сорока минут, потом надевала кроссовки, брала непромокаемую ветровку, клала в поясную сумку книгу и бутылку с водой и шла в парк смотреть на птиц. Ее не было до самого вечера. Я продержалась один вторник. Во второй я выждала полчаса и зашла в ее комнату. На икеевском комоде стояли керамический будда и благовония, на книжной полке были Лакан и Булгаков, какие-то книги по саморазвитию и планированию, учебники по психиатрии. На столе лежал маленький черный блокнот. Все было чистым. Я зачем-то легла на кровать и тут же вскочила – открылась дверь, Юлианна зашла быстро, видимо, что-то забыла, мы столкнулись прямо в проходе, и она только секунду не улыбалась, а потом улыбнулась, как обычно, а я сказала, что хотела закрыть окно, потому что прочитала, что будет дождь, и она протиснулась мимо меня и ответила: «Хорошо, Вера», а меня затошнило.

Я прислушалась. В квартире никого не было. Я поправила одеяло. Когда ключ в двери, ее невозможно открыть снаружи, поэтому я вставила его в скважину и зашла в кабинет. На полу лежал ковер, в углах стояли два кресла, перед одним – прозрачный журнальный столик, а на нем коробка платочков и кувшин с водой. Я села в кресло со стороны платочков, здесь, наверное, сидят клиенты. Юлианна сидела передо мной с маленьким черным блокнотом и уже что-то 
записывала, хотя я ничего еще не сказала.

Мне нужно знать, что вы пишете обо мне в блокнотике.

Просто отмечаю некоторые ваши фразы и состояния, чтобы ничего не упустить, ответила Юлианна и снова что-то записала.

Кирилл мне написывает все эти дни, говорит, нужно подтвердить заявление на «Госуслугах», оно сгорает за сутки и ему приходится создавать новые, он не понимает, хочу я разводиться или нет, ему тяжело и он ничего не понимает, а я не могу вспомнить пароль, его нужно восстановить, но я почему-то не могу этого сделать.

Вы передумали разводиться?

Юлианна хотела залезть мне в голову, но все это было плохо и неправильно, потому что это я должна была залезть в ее. Я подумала о том, сколько людей на этом месте признаются, что не любят партнеров, не хотят общаться с родителями, ненавидят работу, ничего не чувствуют к детям. Я забралась на кресло с ногами.

Про свадьбу мама узнала только через две недели – я молча прислала ей фотографии. Было страшно, что она будет отговаривать меня и заставит сомневаться, но она, конечно, не собиралась. Эти два года были истеричными для меня и утомительными для Кирилла. Я уже заметила, что Фромма он не прочитал дальше тридцатой страницы и на самом деле не собирается снимать свое кино – ему нравилось только думать о том, как он это делает. Иногда он придумывал несуществующим фильмам названия и верстал афиши, на которых была его фамилия. Чем больше это раздражало меня, тем сильнее я вцеплялась в Кирилла. Нужно было помочь ему, вдохновить, стать причиной, по которой он добьется всего, о чем мечтает. Мы же семья. Мы – семья, и Кирилл тоже хотел помочь мне. Он говорил: «Напиши заявку на сериал, и я покажу кому надо», и я обещала, что напишу, но ничего не делала. Я представляла, как Кирилл, который правда в меня верит, отнесет заявку серьезным коллегам в серьезную студию и они спросят: «Ты серьезно?» А он встанет перед выбором: защищать меня или не лопнуть от стыда, и что-то между нами навсегда изменится. Мне было приятнее знать, что такая возможностьпросто есть. Он говорил: «Давай я помогу теберазогнать идею», но мне было стыдно предлагать что-то и замечать ту секунду его взгляда, когда он думает, как бы отреагировать, чтобы не обидеть меня, я представляла, как повисает маленькая пауза, и представляла, как я умираю, задыхаюсь сразу после, впитываюсь, как улитка в кошачий наполнитель. Мне попадались видео про пары, которые прыгают на кровати, держась за руки, а под ними – схемы, как именно нужно обсуждать проблемы, чтобы оставаться счастливыми даже через пять лет. Я пересказывала все Кириллу слово в слово – про границы, откровенность, языки любви, мы орали друг на друга, а потом он садился на диван, надувал щеки и медленно-медленно, очень громко выпускал воздух. Надувал и выпускал. Надувал и выпускал. Я слушала, скребла мокрые ладони и ждала, пока он перестанет.

Я вертелась рядом с Кириллом ночью, и мне казалось, что все это уже было. Он был не таким, как раньше: холоднее, спокойнее, и я спрашивала, в чем дело, а он отвечал, что мне все только кажется, что я придумываю, и я чувствовала стыд за то, что совсем не вижу разницы между реальностью и фантазией, я стала совсем заколдованной, и чем больше наши с Кириллом реальности расходились, тем меньше я понимала, какая – настоящая и какой из них мне нужно соответствовать. У него на работе были женщины. Актрисы, художницы-постановщицы, режиссерки. Иногда я просила его айпад, чтобы посмотреть кино в ванной, и он, конечно, спрашивал, что за кино, и я, конечно, отвечала что-нибудь умное, а сама пролистывала каждый его диалог в Телеграме, как сериал, я всегда помнила, где остановилась в прошлый раз, я проверяла избранное, галерею, проверяла, не появилось ли новых приложений и новых друзей в приложении с астрологическими прогнозами. Я всегда была начеку. Его давняя подруга родила дочь и попросила Кирилла стать крестным. Он пошел на подготовительные курсы, такие, оказывается, бывают, и я видела, как между ним и крестной матерью пробегает искра, потому что религия сближает. Я видела, как он спит с подругой, потому что она растит младенца одна и ему жаль ее, а жалость очень возбуждает. Мы трахались мало и тихо. Я подсчитывала: в первый год он хотел меня четыре раза в неделю, теперь – один. Когда он спал, я брала его телефон и проверяла историю браузера. Я боялась, что найду там порно с сюжетами, которых никогда не смогу повторить, но никогда ничего не находила, и тогда я смотрела такие сюжеты сама, мне казалось, если я сделаю это первой, то застолблю место и ему не придется.

Мне не нравились его книги, его скучные большие руки, я старалась вставать первой, чтобы не чувствовать его дыхания по утрам. Он был взрослый, и все у него было по полочкам, все было уже решено и разложено, и в этом порядке под меня было выделено четкое, очерченное место, куда я должна была встроиться. До меня у него было несколько долгих отношений. Я сидела на ужине у его родителей, в красивой интеллигентской квартире в дореволюционном доме, резала куриную грудку на кусочки, чтобы есть прилично, и думала, что этим ножом могла пользоваться последняя бывшая Кирилла. Я нашла ее по лайкам в глубине его Инстаграма^[4], нашла их совместные фотографии, которые она не удалила, нашла в нашем шкафу свитшот, в котором он был на этих фотографиях. Я понюхала плотную ткань – пахло обычным порошком, но это было уже неважно. Я так боялась, что Кирилл разлюбит меня, что на всякий случай разлюбила его первой.

Я каждый день представляла, что он не вернется с работы. Просто никогда не вернется. И я смогу тогда, оскорбленная и подавленная, пару месяцев плакать и жить в долг, а потом возьму себя в руки и начну новую жизнь, потому что даже таким меня не сломаешь. Однажды он ушел выкидывать мусор. Его не было минут двадцать, хотя мусорка прямо во дворе, и я представляла, что он меня бросил. Я немного поплакала, я чувствовала боль, по-настоящему, я не притворялась, я даже впилась ногтями в икры, колючие от сбритых неделю назад волос. Но потом услышала шаркающие шаги – Кирилл прихрамывал после подростковой футбольной травмы – и расстроилась, что мой сценарий не сбылся.