– Сам посуди: они стареют и умирают, а новых нациков уже не делают – ну, как минимум недостаточно быстро. Зато ребят вроде тебя прибавляется из года в год. Демография определяет будущее. – Она улыбнулась, пожав плечами. – Может, если подождем пару лет, они сами друг друга перебьют. Больно они это любят.

Видимо, я поморщился, не сдержавшись.

– Прости, неправильно выразилась. Это все ужасно, конечно, но…

– Ничего, – сказал я. – Просто я знал убитого.

– Ой, блин. Слушай, прости…

– Не, не, ничего, правда. Перед этим он сам пытался меня убить.

– Погодь… – До нее наконец дошло. – Ох, черт. Прости. Я не поняла сразу. Это такая жесть, слов нет. Ты как, нормально? Ну, морально?

Я снова поморщился.

– Типа того. Вроде. Долго объяснять.

Она кивнула на членов совета, обсуждающих что-то с прокурором и секретарем.

– Время есть. Расскажи, если хочешь. А не хочешь – не надо.

Мы не общались с ней даже в школе, что уж говорить про последние годы, но она всегда мне импонировала, да и после выпуска мне было довольно одиноко.

– Ну, что тут сказать. Просто… – Я втянул носом воздух. – Дедушка умер примерно в то же время. У меня, кроме него, никого не было, и я его не сильно-то и любил, но теперь остался совсем один в его доме. Не знаю, что теперь делать. Я думал год поработать на «Новый Зеленый курс», но сначала надо разобраться с домом, а там так много дел, что я вообще не представляю, с чего начать.

– Ох, блин. Тяжко. Денег хоть хватает?

Я пожал плечами.

– Да вроде. Похороны я оплатил со счета дедушки, а так пока подрабатываю в пользу «Нового Зеленого курса», чтобы на еду хватало. Но это временное решение. Я просто никак не могу взяться за дело, в итоге и дом простаивает, и не поехал никуда, и в универ документы не подал.

– Сходи к психологу. Тебе непросто пришлось.

– Я общался с ними онлайн, вроде как помогало. Может, стоит еще сходить.

– Думаю, стоит. – Она схватила меня за плечо и дружески встряхнула. – Может, просто нужно взглянуть на ситуацию с другой стороны? Смотри, я вот до сих пор живу с родителями, и я их люблю, конечно, но на стены лезу. А насчет «Нового Зеленого курса» – понимаю, работа тяжелая и неблагодарная, но не забывай, что ты меняешь мир к лучшему. Собственными руками спасаешь наш город, нашу цивилизацию, наш вид!

– Да ты вылитая Хартунян, – рассмеялся я, и она рассмеялась в ответ. Хартунян вела у нас НЗК, и ее уроки часто сводились к проповедям. Иногда их было слышно в соседних кабинетах. В началке и средней школе дедушка запрещал мне туда ходить, ссылаясь на закон о свободе убеждений, но в старших классах я уже сам все решал, и уроки Хартунян нравились мне безумно.

Милена, видимо, это мнение разделяла, потому что тут же напустила на себя вид нашей учительницы:

– Вы – первое поколение за последние сто лет, которое не боится будущего. Вы хоть представляете, насколько это чудесно?

Я рассмеялся. Типичная Хартунян с ее цитатами, и Милена пародировала ее просто отменно.

– Скучаю по ней. Обожал ее уроки.

Милена покачала головой.

– Да вон же она, – сказала она, и я действительно разглядел учительницу, которая сидела через несколько рядов от нас. – Мисс Харт! – позвала Милена, и та, обернувшись, узнала нас, просияла и рассыпалась в поцелуйчиках.

– Так непривычно видеть учителей вне школы, – сказал я.

– Привыкай, раз остаешься в Бербанке. Мир тесен.

На этой ноте мэр начала заседание, и разговоры сошли на нет.

* * *

Сто. Лет.

Столько шло заседание.

Сначала разобрались с обычными городскими делами: историческое общество Бербанка (исключительно белое) требовало запретить многодетным семьям (исключительно темнокожим) достраивать дома, чтобы с удобством там разместиться; обсудили давний план по сокращению углеродного следа аэропорта и перепрофилированию земли; обсудили другой план, на этот раз по внедрению в Бербанке новых калифорнийских правил закупок – а затем перешли к публичным выступлениям, где сначала на сцене пять минут позорился МАМКИНХОХОТАЧЧЧ, а за ним еще два отвратительных комика, среди которых был МАМИНХОХОТАЧЧЧЧ, окончательно запутавший толпу похожим ником и искренней ненавистью к рыжему коллеге.

Потом выступать вызвали нас – сначала тех, кто записался заранее, а затем, когда заседание перешло к вопросам трудоустройства, всех остальных.

Поскольку к микрофону допускали в порядке живой очереди, а на входе сторонники Великой Америки и сторонники НЗК перемешались, наша сторона организовала групповой чат, чтобы в режиме реального времени редактировать тезисы выступающих. Я собирался рассказать, что вырос в Бербанке, но не надеялся найти здесь хорошую работу и собирался ехать в Сан-Хуан-Капистрано, но выступавший до меня старикан из возрождателей долго распинался, какие они хорошие и как помогают городу, поэтому вместо этого я вышел и перечислил весь собранный народом список фигни, которой на самом деле наши оппоненты страдали (например, под видом «горячих обедов для пенсионеров» они просто напивались по субботам всей братией).

Впрочем, я был не против высказать общее мнение вместо своей истории. Пятью минутами разноса я заработал аплодисменты и парочку мрачных взглядов со стороны стариков, среди которых были и друзья дедушки.

С колотящимся сердцем я вернулся на место. Милена, сжав мою руку, поздравила меня с выступлением, и я тихо ее поблагодарил. Через час настала ее очередь, и она рассказала обо всей проделанной ею работе, о том, как много пользы она принесла обществу, и о том, как сильно им не хватало людей. Ее сменили другие ораторы, потом следующие. Оставшиеся в вестибюле выступали по видеосвязи, и в итоге закончили мы почти в три часа ночи.

После этого мэр объявила голосование. Все предложения по распределению рабочих мест, внесенные за последние три месяца, объединили в две большие группы: пакет НЗК и пакет республиканцев, и обе стороны претендовали на сто процентов рабочих мест. Это был прецедент – до этого никто так не делал, и раз одна сторона попыталась, вторая последовала за ней. И вот наступил решающий день. Победитель получал все, проигравший оставался ни с чем. Если выиграем мы, республиканцы останутся без пригретых местечек, отобранных у НЗК, и долго так не протянут.

В зале воцарилась тишина. Сначала голосовали за предложение республиканцев, требовавших отдать им все рабочие места до единого. Я знал, что они проиграют, еще до голосования. Без вариантов. Иначе город подняли бы на смех. Старики совсем с ума посходили.

Разумеется, совет проголосовал против – четыре к одному, потому что Клейборн трусливо воздержался. Старики стенали и ругались. Из вестибюля по видео донеслись крики. Мэр призвала к тишине, а полицейские пошли тихо беседовать с парой самых громких.

После этого на голосование вынесли наше предложение, и неожиданно с ледяной уверенностью я осознал, что мы тоже проиграем. За все время, что мы планировали и продвигали нашу кампанию, ни разу я не думал о том, что проиграть могут все.

Но если Клейборн снова воздержится, то все решится печально: двое проголосуют «за», двое «против», зайдут в тупик, и вопрос отложат на пару месяцев. Скажут, что дадут сторонам «прийти к компромиссу», и тогда республиканцы, испугавшись проиграть, предложат отдать часть мест им, а часть нам. И так и поступят. Ну конечно. Тогда недовольны будут все, и советники с мэром не загубят себе карьеру.

Твою мать.

Ладони вспотели. Подмышки тоже. В зале было душно и жарко. Старики яростно перешептывались, косясь в нашу сторону. Среди них были друзья дедушки. Они знали, где я живу.

Твою мать.

Зачитав предложение для протокола, мэр объявила голосование. Два члена «против». Кто «за»?

Две руки.

Сердце колотилось в ушах. Я уже готов был расстроенно застонать, но тут… Клейборн поднял руку.

Хаос.

Судя по крикам восторга и ярости, не один я опасался патовой ситуации. Но Клейборн усмехался себе под нос, опустив руку. Быстро попрощавшись, советники выскользнули из зала в сопровождении полиции. Милена обняла меня, потом обнял кто-то другой, а потом я сам обнял кого-то (как оказалось, мисс Харт!), потом еще и еще. Безумный усталый смех разносился по залу, люди прыгали и улюлюкали, а полицейские трясли народ и выпроваживали на улицу. В вестибюле мы слились с теми, кто наблюдал за трансляцией, и вместе нас стало так много, что я даже не видел дверей, ведущих на улицу, а потому до последнего момента не замечал, как сильно там поливает. Ручьи хлестали по водостоку и омывали тротуар, и я попытался остановиться, вернуться в сухой вестибюль, но толпа вытолкнула меня под ливень. Я моментально вымок. Полицейская в дождевике схватила меня и потянула в сторону, чтобы пропустить напирающих сзади. Второй полицейский помогал у второй двери, чтобы республиканцы не пересекались с нами (хотя я впервые позавидовал их козырькам).

Через несколько минут две группы забили лестницу, тротуар и парковку. За хлещущим ливнем разглядеть что-либо было сложно, но когда я обернулся на стариков, то заметил парочку дедушкиных приятелей, которые буквально пожирали меня глазами, да с такой ярой ненавистью, что я оступился.

Меня поймала Милена; подобралась ко мне сзади в толпе.

– Все нормально? – заорала она, перекрикивая дождь и голоса.

– Да, – ответил я. – Просто те мужики – друзья моего дедушки. Они в бешенстве и знают, где я живу.

– Блин, – сказала Милена. – А где ты живешь?

– Фэйрвью, рядом с Вердуго.

– О, близко. Пойдем, найдем ребят, чтоб проводили тебя домой.

Так я обзавелся личным почетным караулом.

* * *

Поначалу старики шли за нами, но отстали, когда мы перешли шоссе и выбрались из центра города. Моих сопровождающих тоже становилось меньше квартал за кварталом, и вскоре мы с Миленой одни пробирались сквозь ливень.

– Спасибо, – сказал я, перекрикивая дождь, когда мы остановились на переходе на Олив-авеню.

– Да не за что. Я недалеко здесь живу, на Голливуд-уэй. Все равно пришлось бы идти в эту сторону.

Милена оказалась хорошей девушкой. На Фэйрвью она свернула вместе со мной. Время клонилось к четырем, и у дома я пригласил ее заглянуть в гости. На секунду подумал, что мы можем оказаться в одной постели – идея одновременно потрясная и ужасная, учитывая безумную ночку. Да и Милена была жутко красивой, пусть и не совсем в моем вкусе.

Но.

– Я всего на минутку, ладно? Обсохнуть и до туалета дойти. – А потом, на пороге: – На всякий случай: я ни на что такое не намекаю. Просто устала.

Поэтому я ответил:

– Да, конечно, я все понимаю. Слушай, может, на ночь останешься? Дедушкина спальня пустует, белье я там поменял, матрас перевернул после его смерти… – Я услышал, что говорю, и прервался. – Ну, или можешь лечь на диване.

– Да, на диван соглашусь, – рассмеялась она. – Спасибо, Брукс.

Там она и легла, переодевшись в старую дедушкину пижаму, и мы проспали до полудня, а потом вместе приготовили славный завтрак и выпили кофе.

– Слушай, Милена…

Она отвлеклась от телефона и взяла чашку с кофе.

– А?

– Ты не подумай, я ничего такого не предлагаю, но переночевать с кем-то было приятно. Серьезно. Одному тут было тяжело. Наверное, в основном из-за смерти дедушки, но благодаря тебе я понял, что во многом мне было просто одиноко. Спасибо, что осталась. Знаю, ты живешь с родителями, но если вдруг понадобится где-то переночевать – диван всегда свободен. И я правда так думаю, без всякого умысла. Честно.

– Я тебе верю, – сказала она и отставила чашку в сторону.

Полчаса спустя мы решили, что будем жить вместе.

От дедушкиной комнаты она категорически отказалась – понимаю, было бы неловко спать там, где только что умер старик, даже (особенно?) если он был не самым приятным человеком.