Мужчина достаёт телефон, смотрит на него, потом перезванивает по тому, незнакомому номеру с “сорок” в финале. Абонент недоступен. Вот те раз. Ну, жена не звонит, не хватилась его – да и ладно, можно ещё чуть-чуть прокатиться.

Трамвай скрежещет по рельсам, мужчина уже не один в салоне. Кругом болтают. За его спиной слышно:

– А она взяла салфеткой и выдернула. Во, видишь.

– Вижу.

– И что теперь делать?

– Ничего, ты скоро мужиком станешь. Как все молочные выпадут, так и мужик.

– А мы ежа потом погладили.

В окне проплывает самый длинный дом в Москве, “Титаник”, так его дразнят. Трамвай мимо него не идёт.

– Куда лезешь! Цепляется он! Ты чё, не слышишь? Брысь на хрен! И подножку свою забирай!

Сзади тот, что молочным зубом хвалился, фыркает и заливается смехом, как погремушка. Какая-то шантрапа скалится на остановке и что-то прячет в рюкзак. Вот это да, вот это девчонка в жилетке, отбрила кого-то.

Трамвай стучит дальше, извиваясь, минует Свято-Данилов монастырь. Будто началась настоящая Москва, а не Чертаново. Подумать только, тридцать восемь остановок до Чистых прудов, словно два разных города.

Приходит смс: “Вам звонили”. И снова тот незнакомый, но словно уже и не чужой номер.

Следом звонок. В трубке молчат. Молчат долго.

Мужчина с телефоном у уха, от которого жарко вискам, рассматривает окрестности. Он в центре лет двадцать не был. А зачем?

Подле него, хотя полно свободных мест, плюхается парень. И тоже с телефоном. Мужчина слушает молчание и лёгкий шелест в своей трубке: вроде листья, а может, и книгу листают. Ну или, не знаю, река? Сосед, раскрыливши колени, прижимает его силой молодости к окну и говорит в свой телефон:

– Алё? Да-да. Ага. А?.. Ага, ага… А-г-а… Ну прям!.. Что?.. А-а-а… Ага. Да… Визитки. Ага.

Мужчина пытается оттеснить соседа – тот отяжелел и напрягся как монумент, видимо, обдумывает разговор. Вдруг вскакивает, пробегает до конца салона и на остановке сходит.

Жуков проезд!

Батарейка на телефоне уже меньше половины показывает, мужчина нажимает на отбой: какого, собственно, хрена он должен слушать шипенье чужого ему человека. А может, знакомого? Вдруг всё-таки сын… на велосипеде… сшиб кого-то… да так, что только шелестеть и может… Пальцы мужчины, отбросив смеситель туда, где сидел этот с визитками и агаками-аками, набирают номер сына. Мужчина помнит все цифры наизусть, просто отстукивает по клавишам на экране, они чуть вибрируют в ответ.

Гудок прошёл, и сбросили. Смс: “Не могу, на встрече, всё норм, позже”.

Мужчина перечитал ещё раз, будто это шифр. И успокоился. Жена всё твердит: “Мальчик работает”. Мальчику сорок. Молочные зубы лет в десять растерял, мужик, значит.

Следующая – Павелецкий вокзал!

И правда, башня видна с остатками солнца на ней. За окном проплыла и вдруг встряла афиша. Лолита, что ли? Тощая стала, стриженая, в пиджаке плечистом… 15 ноября. Концерт.

“Концерт? – бормочет мужчина. – Бабка, дед, отец, отцов брат, дядя Юра, жили тут, на Павеляге. Я сам в школу ходил и даже покуривал тут же. Коммуналка была, но просторная. Снесли, расселили. Точнее, расселили, потом снесли. Вот она, дрязга-то, квартирный вопрос. Дядя Юра вселился в отцову квартиру новую, пришёл на час раньше, сказал, что он и есть Петров, на имя не поглядели, так и получил ордер. Мол, жена позже придёт, всё шмотки пакует. А сам неженатый. Отец пришёл позже с женой – селиться некуда, занято. Всю жизнь с дядь Юрой из-за той квартиры не разговаривал. Дядь Юра так и помер бобылём, кактусы разводил редкие, все окна полками перегородил, этажерок, горшков понаставил кругом, а сам спал на кушетке. Мать его навещала. Сердобольные какие-то бабы всё же. Или были сердобольные… Вот Лолита моталась бы так на трамвае с кастрюлей борща и котлетами? Да сказала бы, сам разбирайся с братом своим охреневшим! Или за метры московско-центральные его люто бы возненавидела. Теперь в той квартире дядь-Юриной сын проживает. До работы далековато ему, но что делать. Как ещё раз он написал в сообщении? «Не могу, на встрече, всё норм, позже». Да он и похож получился на дядь Юру. А в сорок стал – полная копия. Такой же бирюк и жениться не хочет. Аквариумы вместо кактусов установил. Угорает по рыбкам. Нежизненно? Может, концерт? Как хотите зовите…” – с таким вот монологом мужчина трясёт головой, возвращается в салон, а трамвай тормозит и пищит. Потом трогается. Едет.

Всё едет и едет. Стучит и стучит.

Новокузнецкая, 24. На стене какие-то девицы и усачи вылеплены, вроде как из окон торчат, смотрят на мужчину. Мол, и куда ты попёрся со своим худым смесителем? Рынок-то уже всё, тю-тю, закрылся. Не в центре же смесители искать, тут у нас, дядя, кофейни да шмотки. Ну, цацки ещё на витринах блестят.

Яузские ворота!

В трамвай входит мать с ребёнком, сдёргивает с него шапку, и белые волосы точно пальмовые листья стеблями по сторонам рассыпаются. Жёсткие, прямые. Тот, что ежа гладил, оживился сзади и громко так говорит:

– А ещё там мышь в домик залезла и закрылась. Круглый такой, как гнездо!

– Лучше в окно смотри.

А там – река. Трамвай по мосту так гладко идёт. За рекой, в сероватой дымке, – башни Кремля. Кругом кирпичных стен осенняя перезрелая зелень. Река белёсая, будто густая. Ничего в ней не отражается. В трамвае все притихли, торжественно стало, мужчина наш усы примял пальцами, мать белобрысому сыну пригладила чуб.

Обсуждают, что по ту сторону высотка-сталинка, и таких в Москве семь всего. Мужчина никогда не был внутри высоток, да и снаружи разве что пацаном бегал, опять же когда на “Павелецкой” жил. Хотел авиаконструктором стать, в кружок ходил. А ещё всё вспоминал (и жену развлекал этой историей), как Петька, ещё один пацанёнок из кружка, в гости позвал. Стол накрыт с салфетками, вилки-ножи. Горничная. Мать Петькина называла её “Даша, помогает по хозяйству”. Почему-то больше всего супница запомнилась. Никогда он больше супниц не видел в жизни. Что мать из кастрюли разливала борщ, что жена теперь. А тут – супница, белая, мелкие незабудки на ней, а ручки кучерявые, посеребрённые. Потолки в той квартире были, конечно, высокие. Петька дома, небось, запускал свою модель. Хотя вряд ли. Добра столько – переколотить страшно… Петька поступил в МАИ, а он на завод пошёл, потом в заочный, потом плюнул. Сын родился.

Снова звонок. Громкий почему-то. Тот номер, он его почти выучил.

Не берёт трубку, но и звук выключить не хочет – вдруг жена позвонит.

Трамвай катит по бульварам. Решётка такая чёрная, основательная, охранительная, словно кто бульвары эти утащит.

Солнце вот только зашло. Точнее, где-то в деревне, на открытой местности, да даже в Чертаново оно ещё светит, пожалуй, а здесь – юрк за высотку, и закат.

Памятник чей-то спиной к трамваю. Конечно, бульвары главнее.

За телефонным звонком почти не слышно названия остановки. А нет, слышно.

Покровские ворота! Следующая Большой Харитоньевский переулок. По требованию.

Мужчина уже не может заткнуть свой телефон, тот звонит и звонит. А трамвай всё стучит куда-то к прудам. Как будто здесь весна или юг, даже Крым. Куртки у всех нараспашку, тётки цветами торгуют. На бульваре цыганка с арбузом. Её хочется рассмотреть, но трамвай уже с ней разминулся. Нырнул между кафешек и того дома с чудищами. Так сын называл, когда ездил сюда к репетитору: “Дом с чудищами, и Ольга Андревна там к месту весьма”. Остроумный рос парень, жаль, что пропал на работе. Ему бы жениться, а в целом… Мужчина опять посмотрел на смеситель в руке: вот она – жизнь, проржавела и лопнула.

Ещё раз сыну набрал.

Смс: “Давай завтра”.

Жена не умеет писать сообщения, вечно просит настучать что-то сыну вместо неё, а он обижается: вот ещё тоже. Сын мог бы и позвонить матери, знает ведь, что она не писатель. А может, не знает? Всегда за себя и за мать он ему и строчил.

– По требованию сходите?

– Ну да, – отвечает мужчина.

– Это у вас, что ли, телефон названивает?

– И что?

– А то, выключите, задолбал… – усталая хрупкая женщина.

Сойдя, они двинулись в разные стороны, забыв диалог в трамвае, будто прочитанную газету.

Мужчина набрал жене, придумывая сказать, что смесителей нету. И тот мужик, у которого всегда берёт, сегодня не торгует: наверное, в отпуске, что ж, потому в кухне без смесителя сегодня придётся. Но после гудка услышал странное: “Абонент не может ответить на ваш звонок, попробуйте перезвонить позднее. Если хотите оставить ему сообщение, говорите после сигнала. Бип”.

И тут же, едва нажал на отбой, – тот звонок.

Мужчина стоит над Чистым прудом. Хочет швырнуть телефон, по которому ни с кем не поговорить, прямо в воду.

– Не курю, – отвечает косматому парню на просьбу, хотя, когда зубы заноют, не прочь был и закурить. Но с собой сигарет не носил.

– Угостить? – предлагает косматый.

А нет, показалось.

Мужчина вдруг поднял смеситель повыше – да и швырнул его в пруд. Распугал породистых уток. У него в Чертаново крякают другие, будто попроще, серее, пестрее, тут – палево-рыжие, мандаринки или как их там называют.

У Грибоедова сел на ступеньку, выдохнул.

Телефон опять зазвонил.

Снова шипение. Потом знакомое, нежное, властное, нужное:

– Дайте я, тёть Дусь! Да не наговорю на тыщу. Тихо! Погодите! Алё? Вы зачем мой телефон украли?

Новый трамвай, “трёшка”, прогрохотал и чуть пискнул, притормозив.

– Алиночка, ты?

А из трубки сквозь шипенье жена тараторила, что думала, будто из сумки вынули в “Пятёрочке”, к соседке пошла, и вот они час уже названивают и не могут дозвониться. Кто-то снимает и ничего не говорит.

– А мой телефон тогда где?

– В спальне, где телек смотрел, пока этот грёбаный кран не сорвало… – Жена всё уже знает, на то она и жена, но решает спросить очень ласково: – Купил хоть?

– Не очень.

Он просто пошёл по бульвару. Вот топал и топал. Вдыхал-выдыхал. А новый трамвай обогнал его. Крюк – и поехал обратно, в Чертаново. Всего-то час десять дороги. Мужчина решил прогуляться по центру. Серёжки найти для жены. И больше ему в этот день не звонили.

Анна Шипилова
Игра в шарики

“Не волнуйтесь, сейчас поедем обратно”, – ответил машинист. Я не вышла на конечной, думала, после неё есть ещё станция, и уехала в депо. Был поздний вечер буднего дня, я была одна в вагоне и не заметила, что и в соседних никого нет. Поезд остановился в тоннеле, свет погас. Я почувствовала, как тоннель давит на меня со всех сторон, что я здесь заперта – страшно не было, просто странно. Я позвонила машинисту и сказала, что не успела выйти. Через несколько минут свет включился, и поезд тронулся в обратном направлении. Я открыла заметки в телефоне и начала записывать. Привычка – фиксирую разговоры и отдельные слова, ситуации, которые происходят со мной и вокруг, детали – зелёные ногти женщины в красном пуховике.