Я был уверен, что Леночка этого не переживёт и исчезнет из моей жизни навсегда, но она спокойно сняла югославские шторы и поехала со мной на последней “гармошке” на Курский вокзал. Народу в салоне кроме нас не было, и добрый водила гнал раскачивающийся и виляющий задом “Секешфехервар” по пустой Профсоюзной улице, по Ленинскому проспекту и по Садовому кольцу до самого Курского вокзала. Мы успели вскочить в захаровскую электричку, уходившую в половине второго. Сто тридцать третий километр оказался Тридцать третьим, и ехать до него было меньше часа.

А потом долго ходили по ночному посёлку и искали норвеговский дом. Ночь была ветреная, тревожная, Леночка озябла, но, должно быть, прошедший год, о котором мы не обмолвились ни словом, дался ей не легче, чем мне, и она заметно присмирела и не говорила мне больше о моей никчёмности. Застеклённая терраса светилась на краю мрачного посёлка так же, как светилось одинокое окно слепой старухи на верхнем этаже.

С террасы на нас безо всякого смущения глядела краля с “Варшавской”. И глаза у неё действительно были совсем другие, чем в прошлый раз.

– В жизни всегда есть место для подвига, – промолвил Норвегов, доставая с подоконника большую бутыль самодельного вина из черноплодки. – А я, брат, съезжаю.

– Куда?

– Разводимся мы c ней, – сказал он, показывая на кралю. – А потом женимся и едем на Курилы.

– Почему на Курилы?

– Там икра, рыба красная, бамбук. Погранзона и ни одного “икаруса”.

Мы выпили вина, разожгли в саду костёр и стали рассказывать двум девушкам про шофёра-дальнобойщика и разбитый арбуз, про попугая на Оке и слепую старуху, они смеялись, охали, но верить нам не хотели. Ночь была ясная, звёздная, потом взошла ущербная луна, где-то лаяли собаки, падали в саду яблоки, и было слышно, как далеко гудит московская электричка.

Анна Лужбина
Мурмурация

Катя работала в МФЦ на Новокузьминской, на втором этаже, в двадцать втором окошке. За её спиной – другое большое окно, в нём карандашами стояли аккуратные берёзы. Когда в работе случался перерыв – Катя разворачивалась наоборот, спиной к рабочему окошку, а лицом к большому. Смотрела через приоткрытые жалюзи на весеннее небо, на спешащих к метро людей. Ранняя весна – Катино время года: снег уже почти сошёл, но земля ещё не очнулась.

За окном вещи свободные, безымянные, а здесь, вокруг Кати, любой предмет с длинным номером, написанным чёрным маркером, и она выучила эти номера наизусть. Вот номер на шкафу, вот на кресле, вот на флешке, висящей на шее. На первом этаже, прямо под Катей – музей трудовой славы, в котором всегда выключен свет. Рядом с музеем сидел охранник, полуспящий и тёмно-синий. Катя, проходя мимо, здоровалась с ним по привычке: иногда охранник отходил, и она здоровалась с пустым стулом.

“Уже полгода”, – подумала Катя, глядя на календарь, когда на рабочем стуле развернулась от большого окна к маленькому. За её спиной восходило позднее весеннее солнце, холодное как звезда.

Катя устало посмотрела на посетителя: по электронной очереди с той стороны окошка села зимняя женщина В14. Зимняя, потому что слишком много одежды: Катя вспомнила детскую загадку то ли про лук, то ли про капусту. Вспомнив, удивилась, как загадка пробилась сквозь плотные волны привычных мыслей и цифр. Маленькая хрупкая лодочка: детское, давно забытое воспоминание.

Женщина, залитая красным солнцем, сняла красный берет, и на лбу у неё остался такой же красный неудобный след. А так, во всём остальном, В14 была совершенно обыкновенной. Катя только засмотрелась на её седые лёгкие волосы – подвижные, как зонтики одуванчика, дунешь слегка – и взлетят.

В14 приватизировала старую квартиру, чтобы наконец продать: она несколько раз сказала, что оттягивала приватизацию много лет. Отдала документы, толстую папку с файлами: выбирай что угодно. Катя отложила папку: в первом файле мелькнула чёрно-белая фотография – дурной знак, что папку не перебирали уже сотню лет.

Катя стала сканировать паспорт В14 по правилам, каждую страничку. Надо не забыть зайти в аптеку – в ту большую, что на Михайлова, у остановки 51-го. Перед обедом позвонить сиделке: та попросила приехать пораньше, и Катя отпросилась с работы – не лишили бы из-за этого премии. Без дедовой квартиры в Текстилях точно не хватало бы на лекарства, да и на саму сиделку, нужно было заканчивать вышку, нужно было, а может, и не нужно.

Катя сканировала паспорт, не глядя, одной рукой. Будь В14 помоложе, то точно подумала бы: на любого человека в МФЦ и так есть все данные, зачем сканировать? Почти все думают одно и то же, когда Катя делает одно и то же, и зачем-то озвучивают. Если бы у Кати в МФЦ была власть, она приклеила бы ярко-розовый стикер: мысли без заданного вопроса можно не озвучивать.

– И зачем вам каждую страницу паспорта сканировать? – всё-таки озвучила В14.

– В департамент надо отправить полный комплект документов, – на языке у Кати всегда сидел готовый ответ, подходящий под половину вопросов.

На другую половину лучше не отвечать. Катю вопросы не сердили и не радовали, как и ответы, как и много чего ещё, потому что в этом не было смысла, говори не говори. Хотя когда-то она злилась, представляла, что работает бесом в аду, пусть и в таком теперь удобном – не то, что было.

– Как хорошо сделали – не то, что было, – снова озвучила В14 и огляделась по сторонам так, как оглядываются в богатых гостях.

Катя молчала: может, она – это сон тех вещей, что пылились в музее внизу. Однажды там включат свет, и что-нибудь станет иначе. Ласковые руки поднимут вещи жалостливо, как найденных на дороге котят, протрут вековую пыль тряпочкой и вернут домой.

В14 расстегнула золотистые пуговицы кофты, под ней была ещё одна кофта и крупное старомодное колье. Приготовилась подписывать документы: по-хозяйски подтянула длинные рукава почти до локтей. На пальце блеснуло большое кольцо с зелёным камнем – мужской перстень, огромный и дикий.

– Это муж подарил, – В14 поймала Катин взгляд и подняла руку – зелёный камень блеснул в свете солнца. – Я потому, если честно, и приватизирую только сейчас – не могла с ним договориться. Теперь он умер, и я могу.

Катя осторожно кивнула и шлёпнула на сканы паспорта штамп “Копия верна” – чуть сильнее, чем обычно. Все люди разные и одинаковые одновременно – к этой мудрости Катя пришла сама, когда стала работать с документами и электронной очередью. Мысли посетителей МФЦ всегда шелестят, даже неозвученные, – слишком громкие, они мешают думать своё.

Катя стала заполнять заявление – ту часть, где такие вопросы, на которые все чуть-чуть улыбаются, и работники тоже. Пару лет назад это было даже забавно, но потом она стала чувствовать себя рассказывающей один и тот же анекдот, и не такой уж, кстати, смешной.

– Приватизация квартиры – ваше добровольное решение? – Катя смотрела в экран и специально моргала на счёт, потому что иначе к вечеру пересыхали глаза. Иногда она забывала моргать.

– Да.

– Бывали ли вы в местах лишения свободы?

– Не бывала.

– Вы пришли одна или в сопровождении кого-то?

– Я одна.

– В каком вы настроении?

– Что?

– Они правда спрашивают об этом, извините. Вы грустны, веселы, злы, пьяны?

– Напишите, пожалуйста, что я весёлая и трезвая.

– Вы дееспособны?

– Не очень.

Катя только успела привычно разогнаться и даже зафиксировала на лице улыбку, но тут же затормозила.

– То есть? – она посмотрела снова на дикий перстень, а потом В14 в лицо – та выглядела смущённой, но всё же решительной.

– Я не уверена, что дееспособна.

– Но я могу всё-таки ответить “да”?

– То есть мы ответим нечестно?

– Иначе данное заявление вернут обратно, а вы должны будете прийти вместе с опекуном или представителем, – Катя с сомнением посмотрела на заявление: вероятно, лучше с кем-нибудь посоветоваться. Может быть, у В14 есть дочь, с которой удастся наладить контакт.

– У меня теперь никого нет, так что давайте в данном заявлении ответим нечестно. Был вот муж, а теперь его нет, а больше никого и не было.

В животе кольнуло непрошеное горе, и Катя ощутила сразу же вкус своего: огромное, солёно-ледяное горе, затягивающее в себя всё тепло.

– А что с ним стало? – шепнула Катя, одновременно ругая себя за лишний вопрос.

– Заболел.

– И что вы почувствовали, когда он умер?

– Что проиграла.

Оля из двадцатого окна звучно чихнула, Катя очнулась и шлёпнула ещё пару печатей.

– Я отвечу, что вы вменяемы.

Женщина кивнула и заговорщически посмотрела по сторонам.

– Да, давайте сделаем, как вы говорите, Екатерина, – она тоже вернулась к обычному голосу.

Катя заполнила оставшиеся галочки сама – решила на всякий случай больше ни о чём не спрашивать. По имени, хоть оно и написано огромными буквами рядом со званием старшего специалиста, Катю не называли почти никогда.

Заявление женщина подписала так, как их подписывают все: делая серьёзный вид, что прочитала и что-то в нём поняла. Для подписи сняла перстень и, положив его рядом с собой, размяла недовольные пальцы. Катя снова взглянула на перстень: что же это был за мужчина, который подарил жене такую дичь? Понимал ли он, что умрёт раньше, чем она? Долго ли он болел, почувствовала ли она себя после освобождённой?

– А как мне вас отблагодарить за эту нечестность? – спросила вдруг женщина и подмигнула.

– Поставьте вот здесь зелёный весёлый смайлик, тем более что вы веселы и трезвы, – Катя указала на маленький экран, где можно было выбрать реакцию на обслуживание. – Хотя я просто делаю свою работу. А ещё здесь, кстати, камеры.

– Я продам квартиру и уеду в большое путешествие, – женщина улыбалась игриво, по-детски, и явно чувствовала себя теперь намного свободнее. – Хочу приватизировать, получить, чтобы потом снова отдать, понимаете? Мы с мужем думали, что когда не своё, то куда надёжнее. Я вообще всегда боялась, хотя всю жизнь водила трамвай, вот вроде бы что безопаснее трамвая, а боялась. Даже когда укладывалась спать, то мылась, убиралась – вдруг вызывать скорую помощь, а что-то нечисто? Теперь ничего не боюсь. Ещё хочу покрасить волосы в рыжий цвет, я всегда мечтала.

– Это здорово, – осторожно ответила Катя. – Вам пойдёт.

– А вы вот плохо выглядите, над вами будто висит чёрное облако, Екатерина, а вы ещё так молоды.

Катя со всей силы шлёпнула печать.

– Такое сейчас время.

– Какое?

– Непростое. А вы приходите через две недели, – она взяла белую папочку и сложила в неё второй экземпляр заявления, – нам придёт договор от Департамента городского имущества, его нужно будет подписать, для этого придёт смска – без смски не приходите, потому что из департамента позвонят и скажут, что нужно идти, но они всегда звонят и говорят неправильно, поэтому мы стали рассылать смс, и вот, пока не придёт смс – нельзя приходить.

– Я поняла.

– Это хорошо.

– Поняла, что надо делать.

Женщина задумалась о чём-то и надела красный берет. На Катю пахнуло духами, давно забытым сладким ароматом. Невозможно вспомнить, у кого были такие духи: Катя увидела выцветшие обои в своей детской комнате и то, как впервые попробовала ананас. Его принесли какие-то отцовские позабытые друзья: блестящий мужчина с чёрными маленькими усами, с ним высокая светловолосая женщина. Все блондинки казались тогда Кате невероятно красивыми. Удивительно, кажется, та блондинка водила троллейбус…

– Это всё. Приходите только по смске, не слушайте департамент, они точно снова позвонят и скажут неправильно, – почти прошептала Катя.

Женщина, кивнув, встала, Катя встала тоже и отошла, чтобы больше не разговаривать. Посмотрела в телефон: не забыть бы уйти пораньше, не подвести сиделку. Шёл другой посетитель – Катя уже увидела его номер А87 на экране электронной очереди. Повернулась к большому окну: в нем отражались номера с табло, спокойный голос произносил те же номера вслух. Катя была уверена, что это голос чудовища, живущего в подвале музея трудовой славы. Когда-нибудь она займёт его место, поднявшись по карьерной лестнице.