16 поездок. Маршруты московские в рассказах современных писателей (страница 7)
Солнце взошло и накрылось одеялом-тучей, словно счастливо передумало куда-то идти. На улице всё ещё бежали люди к метро – им повезло куда меньше, чем солнцу. Пританцовывая, прошёл Микки Маус: несколько раз Катя видела, как он курит на детской площадке, откинув на спину плюшевую голову. Кажется, он рекламировал секонд-хенд поблизости – нужно будет туда зайти. Вдалеке синел электробус крохотным чернильным пятнышком, как если испачкать палец жидкостью для заправки печатей. Он ехал в сторону дома, а домой не хотелось, не было места, куда бы хотелось. Надо позвонить сиделке.
Катя повернулась: на её столе лежал забытый дикий перстень, а клиента А87 всё ещё не было. Она сердито схватила перстень и, шепнув Ольге из окошка двадцать, что через минуту вернётся, спустилась на первый этаж. Охранник у музея трудовой славы посмотрел на неё, удивлённо распахнув заспанные глаза.
– Здрасьте, женщина в красном берете вышла? – крикнула ему Катя.
– Здрасьте, не видал.
Катя выбежала в одном рабочем бежевом свитере, прямо вот так, без пальто – в раннюю грязную весну. В такую погоду за природой подсматриваешь: голые берёзы задрожали от ветра, окатили дождём – наверно, Катя их застала врасплох. Женщины видно не было. Перстень нужно отдать охране, положить его на верхушку горы из миллиона прочих забытых вещей – ненужных, раз никто их не ищет. Добавить его в протокол и забыть. В протоколе всегда будет место для нового, в отличие от Катиной головы. В голове всё занято, а потому уберите всё, что тревожит.
Катя прошла немного вперёд, выискивая красный цвет. Вот вывеска “Магнита”, вот застрявший в лысых ветках красный пакет, вот ребёнок в красном комбинезоне стоит в центре лужи. Побыть бы и Кате наконец плохой девочкой, выкинуть перстень в мусорку. Катя подняла его к глазам и рассмотрела: какой-то странноватый, явно дешёвый винтаж.
– Екатерина!
Катя обернулась: зимняя женщина рассеянно улыбалась, сидя на лавочке у пустой пятиэтажки под снос, и кормила взъерошенных голубей. Катя подошла к ней, кутаясь в невидимый шарф, неожиданно чувствуя, что злится всё больше.
– Возьмите ваше кольцо, вы его забыли!
– Я оставила кольцо специально, знала, что вы мне его принесёте. – Женщина смотрела как начальница, для которой Катя выполнила важное поручение. – Вы хороший человек. Я хотела поговорить с вами без камер и прочих ушей.
– Господи, о чём?
– О том, что вернёт вам вашу жизнь.
– Тогда я пойду работать, до свидания.
– Тогда я вернусь и устрою скандал.
– Меня ждёт А87. Меня из-за вас оштрафуют!
– Я устрою скандал.
– Говорите!
Женщина кинула снова хлеб голубям и явно не спешила рассказывать.
– У вас кто-то умер? – спросила она.
– Нет.
– У вас кто-то болеет?
– Может быть.
Кате вдруг показалось, что они поменялись местами и теперь ей как будто бы нужно отвечать на неловкие вопросы, а женщина – на своей территории. Она спрашивает, но у неё нет монитора, нет табло и регламента, а только голова, и в этой голове – хаос.
– Я начну издалека.
– Пожалуйста, не надо издалека. Скажите сразу так, чтобы близко.
Женщина устало подняла к небу глаза, словно попросила у бога терпения.
– Год назад я подошла к схеме метро и удивилась её размерам. Я поняла, что пользовалась только теми станциями, по которым мы ездили вместе с мужем, особенно когда он заболел. Я не могла ни запомнить, ни узнать новые. И новых поездов МЦД я боялась, не могла уехать на дачу. Ждала привычные зелёные электрички. А транспорт я знаю, я всю жизнь водила трамвай 46, хотя, как появились новые трамваи, не работаю…
Катя натянула рукава свитера так сильно, что они полностью закрыли ладони. Голубей слеталось всё больше. Наверное, если сидеть долго и кормить их без остановки, то слетятся все голуби ЮВАО.
– У автобуса поменяли номер, и я не смогла в него зайти, – продолжила женщина. – Я привыкла, что был номер 63, а он стал М7. Они постоянно меняют номера маршрутов, и я только сейчас поняла, что специально, чтобы люди тренировали зеркальные нейроны и не сдавались. Я всё-таки села в этот автобус, поехала, посмотрела из окна на те места, в которых давно не была, и в моей голове словно тоже зажглись новые станции, как на схеме метро… Понимаете?
В МФЦ часто приходят безумцы. От их вида Кате с такой же частотой становится грустно, но теперь для грусти не было никакого места. Грусть просто ходила вокруг, стучала в запертые окна и двери.
Не отпускал только запах. Те самые сладкие духи, которыми пользовался кто-то важный, очень давно. Уйдёшь – потеряешь, так и не вспомнишь. Вот дача: дикие незабудки в траве, раскачивающиеся перед грозой колокольчики. Мамин хлопковый сарафан, пояс развевается на ветру. Крохотной рукой, перепачканной гуашью, Катя поднимает колокольчик – в нём от дождя прячется шмель, а на лапках у него оранжевая пыльца.
– Есть такая точка, в которой время и место достигают гармонии, – женщина словно ехала с горки на велосипеде – всё теперь, не остановиться, а она накручивала для чего-то педали, и впереди возвышалась кирпичная стена. – Мы уходим от неё по ошибке, из глупости и вредности, но никогда не поздно вернуться. И эту точку всегда можно отыскать снова, это конкретное место. И мы все были там когда-то в детстве, а потом многие из нас ушли, и вот цель нашей жизни – вернуться. Мне так жаль, что я вернулась совсем недавно, а кто-то не вернётся никогда, но как будто если не уйдёшь, не потеряешься, то не сможешь потом ценить все эти чудеса. Я хожу сейчас по городу и сама не верю своему счастью, что нашла, и будто всё вокруг выстраивается в нужном порядке…
Катя посмотрела женщине в прозрачные странные глаза и увидела в них искреннюю любовь просветлённого проповедника, не ведающего о том, что творит. Когда Катя пошла не туда? До того как ей исполнилось четыре, её часто возили на ту самую дачу, а потом стали возить реже. Наверное, тогда всё лучшее с Катей и произошло, сразу же после рождения, а потом началось то, что она называла в мыслях то фортом боярдом, то конным забегом.
– Что вы вообще говорите? – спросила Катя очень тихо и втянула ещё раз носом аромат духов. – Зачем?
– Вы не видите, потому что не верите, но мир ведёт человека за руку, а потом человек убегает, и мир перестаёт заботиться, теряет его из виду. Надо вернуться на нужный маршрут, и тогда человек перестанет быть одиноким…
– Хорошо, а теперь я пойду.
– Вы обязательно почувствуете, если будете знать, что конкретно ищете. Сейчас я просто подхожу к карте метро и вожу рукой по ней, – женщина прикрыла глаза и выставила руку. – Еду туда, где пальцы становятся горячими, и нахожу там для себя что-то. Кто-то ориентируется на запах, кто-то – на звуки и знаки. Что было бы с трамваями, если бы они ходили в неправильные стороны? Вот так и вы едете, не по рельсам, а по траве…
– Возьмите ваше кольцо, – сказала Катя и положила его женщине на колени.
Развернувшись, она пошла к МФЦ. Конечно, ей теперь выпишут штраф, и совершенно заслуженно.
– Вот как важно быть на нужном месте, посмотрите в небо! – крикнула женщина в спину. – Вы теперь не сможете это забыть, не отвертитесь, никогда! Не сможете жить так же, как раньше!
Катя остановилась, посмотрела наверх – терять нечего. На небесном ватном одеяле кружила стая птиц, формируя в полёте округлые узоры.
– Мурмурация! Скворцы вернулись домой, – женщина вытряхнула голубям остатки хлеба. – Вот что значит доверять миру, чувствовать себя с ним в безопасности, что бы ни происходило. Только так можно вынести что угодно. Только так!
Катя сердито обернулась. Женщина надела кольцо и медленно пошла куда-то – осторожно, бережно понесла в себе остатки разума, с удивлением глядя по сторонам. Исчезал сладкий запах: перед глазами стоял расплывчатый узор верблюжьего одеяла. Шкатулка с пуговицами, солнце в ящике с постельным бельём, книжная полка. Прогулка в летнем парке, когда у дуба делали насечки, проверяя, на сколько выросла Катя. Как же хотелось тогда расти, прожить день, чтобы вырасти, чтобы выше и выше.
Катя вернулась в здание, в третий раз за утро поздоровалась с охранником. Он поздоровался с ней в ответ. Позвонить сиделке, зайти в аптеку, решить, когда укладывать маму в больницу, позвонить врачу. Мурмурация. Скворцы, значит. Здесь правда много скворцов, весной они прилетают худые и уставшие после рабочего перелёта.