– Разумеется, – заявил сержант, – само собой. А вы что думали? – и зачитал им вслух запись в лежавшем перед ним блокноте: – «Разыскивается девушка, Тереза Рогаум. Восемнадцать лет; рост приблизительно пять футов три дюйма; светлые волосы, голубые глаза, белое полотняное платье, в волосах голубая лента. В последний раз видели с парнем по имени Олмертинг, около девятнадцати лет, рост примерно пять футов девять дюймов.

Были и другие подробности, даже более точные и важные. Надо полагать, уже больше часа все полицейские от Баттери до Гарлема и далеко за их пределами обходили длинные улицы и заглядывали в самые темные закоулки в поисках девушки в белом платье с юнцом лет девятнадцати… надо полагать.

Холзи, еще один полицейский на том участке, куда входила часть Вашингтон-сквер, заметил немало парочек в этот теплый летний вечер, с тех пор как ему указали по телефону приметы Терезы и Олмертинга, но ни одна не подходила под описание пропавших. Подобно Магуайру и Делаханти он оставался в известной мере равнодушным ко всем подобным случаям, но около трех часов ночи, когда Холзи изнывал от безделья на углу парка, к нему подошел его собрат полицейский, некий Пейзли, и в разговоре случайно упомянул пресловутую пару.

– Готов поклясться, что видел эту парочку не больше часа назад. Девушка была в белом, и мне еще показалось, что ей не хочется бродить по улицам. Тогда я, признаться, не подумал, но теперь припоминаю. Они вели себя как-то странно. По крайней мере, она. Они вошли в парк здесь, в конце Четвертой улицы.

– Так, может, нам стоит поискать их? – предложил Холзи, которому отчаянно хотелось найти себе занятие.

– Конечно, – быстро отозвался второй страж закона, и они вместе принялись внимательно осматривать окрестности, пробираясь в лунном свете между кустами и заглядывая под каждое дерево. Луна клонилась к западу, и в ее лучах блестящие от росы ветви деревьев светились серебром. Полицейские бродили среди цветов и в зарослях кустарника, искали возле фонтана, затем разошлись, и каждый пошел своей дорогой, продолжая поиски. Наконец после долгих блужданий Холзи остановился рядом с густыми яркими кустами, красноватыми даже в лунном сиянии. Тут до него вдруг донесся неясный шум голосов и звуки, похожие на приглушенные рыдания.

«Что это?» – спросил он себя, подобрался ближе и прислушался.

– Отчего вы никак не успокоитесь? – послышался первый голос. – Вас больше не впустят в дом. Теперь вы со мной, верно? Что толку слезы лить? – Ответа не последовало, но рыдания затихли. Должно быть, девушка плакала беззвучно. – Ну же, довольно. Я сумею о вас позаботиться. Мы сможем жить в Хобокене. Я знаю местечко, где мы могли бы переночевать. Все будет хорошо. – Холзи заметил какое-то движение: должно быть, говоривший потрепал девушку по плечу. – Что толку плакать? Разве вы не верите, что я вас люблю?

Полицейский между тем успел незаметно подкрасться к парочке, чтобы лучше ее разглядеть. Ему хотелось удостовериться, что это те самые молодые люди. С безопасного расстояния при свете луны он смог различить, что они сидят. Скамейка почти полностью скрывалась в высоких кустах. Юнец держал в объятиях девушку в белом платье, крепко прижимая к себе. Наклонившись вперед, чтобы лучше видеть, Холзи заметил, как парнишка целует девушку и обнимает – обнимает так, что той оставалось только уступить, хотя и с некоторой неохотой.

В другое время подобная сценка не показалась бы необычной, но теперь, глубокой ночью, заслуживала внимания. Блюститель порядка заинтересовался и подкрался поближе.

– Чем это вы тут занимаетесь? – внезапно появившись перед ними, воскликнул он, как будто сам не видел.

Застигнутая за предосудительным занятием девушка тотчас вырвалась и густо покраснела, не в силах заговорить. Молодой человек поднялся на ноги. Он заметно нервничал, но все еще храбрился.

– Ну, мы просто сидели здесь, – бросил он.

– Да? Ну, тогда назовите свое имя. Думаю, вы те, кого мы ищем. Олмертинг, не так ли?

– Да, это я, – признал юноша.

– А вас как зовут? – обратился полицейский к Терезе.

– Тереза Рогаум, – ответила та надломленным голосом и снова зарыдала.

– Что ж, вам обоим придется пойти со мной, – коротко заключил Холзи. – Капитан хочет видеть вас. – И он торжественно повел их прочь из парка.

– Зачем? – решился спросить какое-то время спустя бледный от страха Олмертинг.

– Неважно, – раздраженно отвечал служитель закона. – Идемте. Узнаете, когда придем в участок. Нам нужны вы оба. Этого достаточно.

В другом конце парка к ним присоединился Пейзли. В полицейском участке девушке предложили стул. Она безутешно рыдала в тоске и унынии, к которому, впрочем, примешивалась и доля облегчения, оттого что ее спасли от опасностей этого бесприютного мира. Приятель ее, несмотря на юный возраст, держался с вызовом, хотя и настороженно, словно дикое животное, у которого отняли добычу.

– Сходите-ка за ее отцом, – распорядился сержант, и к четырем часам утра старый Рогаум, который за ночь не прилег ни на минуту, а все продолжал беспокойно метаться по комнате, уже бежал в участок.

Бешеная ярость, владевшая им вначале, сменилась глубоким, почти невыносимым горем, но теперь мысль, что дочь его, возможно, жива и невредима, вновь подняла в его душе бурю самых противоречивых чувств, смесь гнева, страха, горечи и множества иных мучительных переживаний. Что ему делать с дочерью, если она жива? Задать ей трепку? Расцеловать? Что еще? Но когда он вбежал в участок и увидел, что его прекрасная Тереза в руках полиции, вдобавок рядом с ней подпирает стену какой-то незнакомый молодчик, тоже задержанный, старый Рогаум едва не обезумел от страха, злости и любви.

Когда же ему сказали, что этого молодого человека задержали вместе с его дочерью, в глазах мясника вспыхнула ненависть.

– Ты! Ты! – воскликнул он, испепеляя взглядом невозмутимого Олмертинга. Затем, пораженный внезапным ужасом, повернулся к Терезе: – Что ты наделала? Ох, ох! – И гневно повторил, адресуясь уже к Олмертингу: – Ты! Ты! – Он наконец почувствовал, что дочь его спасена. – Не смей приближаться к моей дочери! Я все кости тебе переломаю, ах ты, дьявол!

Мясник двинулся было в сторону взятого под стражу ухажера, но тут вмешался сержант.

– Прекратите сейчас же, – спокойно приказал он. – Забирайте свою дочь и возвращайтесь домой, или я отправлю в камеру вас обоих. Нам здесь не нужна драка. Вы меня слышали? И впредь держите свою дочь подальше от улицы, тогда она не попадет в беду. Не позволяйте ей шататься с отчаянными парнями вроде этого молодчика. – Олмертинг поморщился при этих словах. – Тогда с ней ничего не случится. Мы сами накажем виновного.

– Эй, да какая муха его укусила? – хмуро бросил Олмертинг, убедившись, что стычка с мясником ему не грозит. – Что я такого сделал? Он прогнал свою дочь из дому, разве нет? Я просто составил ей компанию: мы дожидались утра, только и всего.

– Да, всё это мы слышали, – ответил сержант, – и тебя мы тоже знаем. Ты лучше помолчи, а не то отправишься в центр города и предстанешь перед судьей. Я не желаю слушать твою болтовню. – И все же он сердито велел мяснику уходить.

Но старый Рогаум ничего не слышал. Он вернул свою дочь. Тереза не умерла, и даже, насколько он понял, добродетель ее не пострадала. Он испытывал смешанные чувства и никак не мог решить, что делать.

На углу возле мясной лавки они повстречали бдительного Магуайра, который еще не сменился с поста и по-прежнему томился бездельем. Увидев, что Рогаум нашел свою Терезу, он обрадовался, но его тотчас обуял дух морализаторства.

– Больше не прогоняйте ее из дому! – изрек он важно. – Как раз это и привело ту, другую девушку к вам на крыльцо, вы сами знаете!

– Что, что? – спросил Рогаум.

– Я говорю, что ту, другую девушку не впустили в родительский дом. Вот почему она покончила с собой.

– Ах, я знаю, – пробормотал себе под нос дородный немец, который и не собирался прогонять Терезу из дому. Он все еще сомневался, как поступить, пока не вернулся с дочерью домой, где их встретила безутешная мать. Заливаясь слезами, она бросилась к Терезе. Тогда Рогаум и решил проявить разумную снисходительность.

– Та девушка была похожа на тебя, – сказала старая мать недоумевающей Терезе, которая ничего не знала о трагедии, разыгравшейся у самого порога их дома, об этом наглядном уроке жизни. – Она выглядела совсем как ты.

– Я не стану пороть тебя сейчас, – торжественно произнес старый мясник, слишком довольный, чтобы думать о наказании, после того как ему довелось пережить самые немыслимые ужасы. – Но больше не уходи из дому. И нечего тебе так поздно бродить по улицам. Я этого не потерплю. А тот бездельник пусть только попробует явиться сюда! Уж я с ним разделаюсь!

– Нет-нет, – со слезами на глазах запричитала тучная мать, гладя дочь по волосам. – Она больше не сбежит, нет-нет. – В эту минуту старая миссис Рогаум воплощала в себе всю материнскую любовь и заботу.

– Но ведь вы не впустили меня в дом, и что мне было делать? – возразила Тереза. – Мне некуда было пойти. Чего вы от меня хотите? Я не собираюсь сидеть дома целыми днями.

– Я с ним расправлюсь! – бушевал Рогаум, изливая весь свой гнев на трусливого возлюбленного дочери. – Пусть только покажется здесь! Я живо упрячу его за решетку!

– О, он не такой уж дурной человек, – сказала Тереза матери. Теперь, после благополучного возвращения домой, она превратилась едва ли не в героиню. – Это мистер Олмертинг, сын торговца писчебумажными товарами. Они живут в соседнем квартале.

– И не смей больше докучать той девушке, – напутствовал сержант молодого Олмертинга час спустя, когда решил его отпустить. – А если вздумаешь ослушаться, мы тебя задержим, и ты проведешь полгода в тюрьме. Ты меня слышал?

– Да не нужна мне она, – грубо, язвительно бросил юнец. – Сдалась мне его драгоценная дочка, пускай забирает ее себе. Чего же он хотел, когда выгнал ее из дому? Лучше бы им не запирать больше дверь, вот что я скажу. А мне до нее дела нет.

– Проваливай! – прикрикнул сержант, и юный Олмертинг поспешил прочь.

Пропавшая Фиби
Перевод В. Агаянц

Они жили вместе в краю, который некогда процветал, хотя лучшая пора его миновала, примерно в трех милях от одного из тех маленьких городков, где население не растет, а лишь неуклонно убывает. Места те заселены были негусто: если и попадалось тут жилье, то не чаще, чем одно на пару миль; повсюду кругом тянулись кукурузные и пшеничные поля да пашни под паром, в иной год засеянные аржанцем и клевером. Их дом был наполовину бревенчатым срубом, наполовину каркасным строением; старую его часть сложил из бревен еще дед Генри. Новую же пристройку, теперь обветшалую, источенную временем и побитую дождями, с щелями между досками, в которых порой подвывал ветер, и сыроватую, хотя несколько тенистых вязов и ореховых деревьев придавали ей живописный и трогательный вид, навевая воспоминания о прошлом, соорудил сам Генри, когда ему был двадцать один год и он только что женился.