Цесаревич остановился перед застывшими артиллеристами. Его щеки разрумянились от быстрой ходьбы, серые глаза горели. В прогалину средь облаков выглянуло яркое солнце, но светозарная иллюзия, поразившая Алексея в первый день, больше не повторялась. Однако каждый раз, когда он оказывался неподалеку от цесаревича, в груди набухало странное чувство – будто светлая тоска по чему-то безвозвратно утерянному. Так он себя чувствовал, вспоминая раннее детство, до бесов. Что это? Благоговение перед будущим императором? Восхищение человеком, которого единственного заботило, не досаждают ли бесы простым обитателям его владений? Заботило настолько, что он запретил выходить на улицу с наступлением вечера и ночь за ночью посылал солдат искоренять проклятых тварей. Если бы только такие порядки ввели в Петербурге, а еще лучше – по всей стране…

Голос цесаревича рассек воздух, как выстрел из пушки:

– Отлично сработано!

От облегчения у Алексея чуть ноги не подкосились. Доволен. Слава богу, он доволен.

Помолчав, цесаревич добавил, обращаясь уже только к нему:

– Вы лучше, чем я ожидал от человека, четыре года прослужившего в Петербурге. Столица вас не испортила.

– Благодарю вас, ваше высочество, – у Алексея от радости онемели губы. – Вы слишком ко мне добры.

– Напротив, – отмахнулся цесаревич. – Мне следовало раньше разглядеть, на что вы способны. Приходите сегодня с нами обедать. Расскажете, что нынче творится у столичных бесогонов.

Алексей трижды осмотрел свое отражение в зеркале – точно ли одет безупречно? Форма сидела на нем хорошо, вот только был бы еще запасной комплект… А так приходилось стирать ее каждый вечер и с утра досушивать на себе – на зябком-то октябрьском ветру. Что будет зимой, Алексей и думать боялся. Впрочем, предстоящий обед в обществе цесаревича пугал его куда больше. От волнения Алексей дышал-то с трудом, куда уж там есть…

Мраморная столовая располагалась на втором этаже дворца. Это был просторный зал со светло-желтыми стенами, украшенными белой лепниной. Резной потолок с живописными вставками подпирали мраморные колонны, а на краю зала, за балюстрадой, натягивало тетиву изваяние бога любви.

Захваченный непривычным великолепием, Алексей на миг позабыл о мучительной неуверенности. Он и прежде бывал в роскошных залах, но сейчас, приглашенный сюда наравне с другими, впервые ощутил, будто хоть немного, но принадлежит к этому недостижимому миру.

Малый двор, окружавший отвергнутого наследника в Гатчине, был куда скромнее столичного общества. Мало кто отваживался демонстрировать расположение нелюбимому сыну всесильной императрицы – так недолго и в опалу угодить. Но Алексей и среди них совершенно потерялся. От волнения лица и имена слиплись в запутанный ком, и первую половину обеда он потратил, пытаясь рассортировать их в правильном порядке. К счастью, большого внимания на Алексея не обращали. За столом царила спокойная дружеская атмосфера: беседа текла легко и непринужденно, перемежаясь всполохами смеха, когда сидевший рядом с цесаревичем Федор Ростопчин с тонкой улыбкой начинал сыпать остротами в адрес большого двора.

Великая княгиня Мария Федоровна больше слушала, чем говорила, но у нее были добрые глаза и мягкая улыбка. Заметив, что Алексей сидит как на иголках, она даже бросила ему пару сочувственных взглядов. Дочери великокняжеской четы обедали отдельно от взрослых, а сыновей здесь, конечно, быть не могло. Мальчики воспитывались в Петербурге, при дворе императрицы.

Наконец, цесаревич вспомнил и об Алексее. Посыпались вопросы о ночных вылазках под командованием генерала Мелиссино. Алексей отвечал обстоятельно и четко, как писал бы в рапорте, и цесаревич, кажется, был доволен, но на каждый ответ у него находилось еще с десяток вопросов. Некоторые из собравшихся откровенно заскучали – обычное дело для тех, кто имеет о бесах крайне расплывчатое представление. Но Алексей заметил, с каким любопытством прислушивается к разговору одна из фрейлин Марии Федоровны – маленькая, смуглая и проворная, как птичка. Рядом с прекрасной великой княгиней она выглядела совсем дурнушкой, но ее живые карие глаза то и дело пересекались с серыми глазами цесаревича и моментально вытапливали из них весь лед.

– Сколько человек вы обычно теряете в вылазках на Изнанку?

От воспоминаний о черных сморщенных телах аппетит пропал окончательно. Близких отношений с сослуживцами у Алексея не сложилось, но каждый раз, когда дьявольским бестиям удавалось заполучить еще одну человеческую душу, его скрючивало от бессильного гнева.

– По-разному, ваше высочество. Иногда – нисколько, иногда – трех или четырех. Бывает, и целые отряды пропадают.

Если разломная тварь оказывалась слишком сильна, под алыми небесами случались настоящие побоища. Прибывая в составе подкрепления, Алексей не раз наблюдал длинные ряды высушенных трупов, готовящихся пополнить чудовищный сад белых костей. Тела падших с Изнанки не выносили – против этого существовал запрет, такой строгий и древний, что никто и не помнил, как он появился. Семьям погибших сообщали, что их сын, муж или брат погиб, выполняя секретное государственное поручение. Алексей не слишком боялся смерти, но сердце ныло, когда он представлял, что подумают мать с отцом, однажды получив такое известие про него.

Цесаревич снова стал мрачен и сердит:

– Это никуда не годится. Люди не умирали бы в таких количествах, если бы у нас было больше бесогонов и им не приходилось совмещать ночные вылазки с обычной службой. – Он поджал губы. – Но, конечно, ее величеству и дела нет до того, что творится под самым ее носом. Когда я стану императором, у меня будет столько вытренированных бесогонов, сколько я только смогу собрать по всей стране.

«Когда я стану императором». В устах цесаревича, которому в начале месяца исполнилось тридцать восемь, это звучало попросту отчаянно.

Не зная, имеет ли право на такие вопросы, Алексей все же не сдержался:

– Почему же ее величество ничего не делает? Она ведь должна знать, какую опасность представляют эти твари.

– «Должна знать»? – лицо цесаревича скривилось в ядовитой улыбке. – Да она их даже не видит. Как и со всеми прочими проблемами, она предпочитает знать, изображать озабоченность и не делать ровным счетом ничего.

Краем глаза Алексей заметил, как нахмурилась Мария Федоровна. Это были опасные слова. Сколько же досады накопилось в цесаревиче, если он не может удержаться от подобных выпадов?

Тот, похоже, и сам решил, что сказал слишком многое.

Со вздохом он встал из-за стола.

– Прошу прощения, если испортил вам всем аппетит. Для обеденного стола это и впрямь не самая подходящая тема.

Вслед за мужем покинула стол и великая княгиня. Начали расходиться и остальные. Все, кроме переглядывавшейся с цесаревичем фрейлины – та продолжала разглядывать Алексея с беззастенчивым любопытством. Он замер, смущенный таким пристальным вниманием со стороны незнакомой дамы.

– Я… – голос потускнел от хрипа. Алексей неловко прочистил горло. – Я могу вам как-то помочь?

Фрейлина улыбнулась удивительно живой улыбкой: не только губы, но и глаза, брови, щеки и подбородок пришли в движение. Секунду назад Алексей считал ее неказистой, теперь же поймал себя на том, что не может отвести взгляд.

– Мне? Нет, думаю, мне помогать незачем. Но если вы и впрямь так усердно изничтожали бесов, как сейчас рассказывали, Павлу Петровичу вы пригодитесь.

«Если и впрямь»? Это еще что значит?

– Вы сомневаетесь в моих словах? – поинтересовался он угрюмо.

Брови фрейлины взлетели, губы весело изогнулись.

– А сколько бесов вы убили за свою жизнь?

Он едва не фыркнул. Что за нелепый вопрос?

– Я был лучшим в своем выпуске во всем, что касалось цифр, но такое и мне сосчитать не под силу.

– А-а, – ее улыбка стала шире. – Это хорошо. Вот и со мной так же.

Алексей вытаращил глаза. Шутит она, что ли?

– Я, должно быть, неверно вас понял. Вы же не хотите сказать, что…

Глаза фрейлины закатились так резко, что Алексей поспешно шагнул к ней – подхватить лишившуюся чувств чудачку. Но та лишь рассмеялась.

– А вы что же, думали, что только мужчины бывают бесогонами?

Ни одной женщины-бесогона Алексей не знал и даже не задумывался, возможно ли такое. Это ведь сущее безумие.

– Ага, по лицу вижу, что думали. Дорогой мой… – она потешно насупилась. – Простите, как вас там?

– Алексей Андреевич Аракчеев, – буркнул он.

– Ах да. Я Нелидова, Екатерина Ивановна – если вдруг вы тоже запамятовали, – тут она его поймала. – Так вот, дорогой мой Алексей Андреевич. Все, что отличает нас в этом вопросе, – репутационные издержки. Но поскольку благороднейшим из нас отдать долг отчизне дороже доброго имени, – она по-мужски, со сдержанным пафосом поклонилась, – приходится, знаете ли, выбирать.

В темных глазах плясали искорки, но Алексею показалось, что за всем этим кривлянием прячется что-то более глубокое.

Так они и замерли друг напротив друга. Кроме них в столовой остались только слуги, уносившие блюда, да кудрявый Эрот, бесстрастно накладывавший стрелу на тетиву. Алексею снова сделалось неловко – а благовидно ли вот так, почти наедине, беседовать с едва знакомой дамой?

– Чего это вы покраснели? – прищурилась Нелидова. – Так возмущены, или уже навоображали себе чего?

– И в мыслях не было, – процедил Алексей, кляня свои предательски загоревшиеся уши. – Я только подумал, что нам, наверное, не стоит вот так стоять здесь и беседовать. Разве вас не ждет ее высочество?

– «Ее» высочество меня едва ли очень ждет, – фыркнула Нелидова, нажимая на первое слово.

Алексей нахмурился. Вспомнил взгляды, которыми весь обед обменивался цесаревич с фрейлиной жены. Сердце подскочило к горлу. Неужели она… Это все делало в сто крат хуже.

Нелидова внимательно присмотрелась к нему. И расхохоталась.

– А теперь бледный, как мел! – выдохнула она с широченной ухмылкой. – Ах, простите меня, я вовсе не хотела запугать вас до смерти. Я почти уверена, что Павел Петрович никого ни к кому не приревнует. В конце концов, все мы – просто добрые друзья, так ведь?

Это «почти» Алексея ни капли не успокоило.

– С вашего позволения, – проскрипел он, – я вынужден откланяться. Меня ждут неотложные дела.

Неотложных дел у него не было.

– Только не обижайтесь на меня, хорошо? – весело крикнула Нелидова ему вслед.

Алексею следовало бы обозлиться, да разве обозлишься на человека с таким звонким смехом?

Глава 13. Черная тайна

С отъездом из Петербурга кошмары приходили реже, но Алексей не знал, связано это с переменой обстановки или с тем, что он снова спал так же мало, как в кадетские времена. Обязанностей становилось все больше, так что здоровый сон опять превратился в непозволительную роскошь. От недосыпа было одно верное лекарство, но здесь, во владениях цесаревича, так ревностно оберегаемых им от бесов, Алексей не смел прибегать к помощи черного огня. Если какой-то твари удавалось в него пролезть, он, как в детстве, обрушивал ярость на ни в чем не повинное дерево или – на нерадивых подопечных.

С приходом зимы стало совсем тяжко. Короткие дни повергали Алексея в уныние, а стоять в шесть утра на разводе с тяжелой от недосыпа головой и в примерзающих к телу мокрых панталонах было попросту мучительно.

Денег вечно не хватало, не спасали даже ночные поездки в Петербург, где Алексей время от времени давал уроки в корпусе. Отсылая деньги родителям, сам он считал копейки. Хорошо хоть здесь его бедность в глаза не бросалась – нет вокруг безмозглых аристократов, сорящих деньгами направо и налево, нет нелепой роскоши столичной жизни. Даже сам цесаревич вел крайне скромный образ жизни, большую часть средств, выделяемых малому двору императрицей, он тратил на свою маленькую армию.

Теперь Алексей ясно чувствовал, что воздух в Гатчине бродил от нетерпения. Цесаревич состоял из него целиком – оно читалось в нервном изгибе его губ, когда приходили любые вести из столицы, в мрачно горящих глазах, когда кто-то упоминал его царственную мать, в перемежавшихся с приступами меланхолии взрывах кипучей энергии, когда он носился по Гатчине, ища, к чему бы себя приложить…

Эти настроения были заразительны. Алексей теперь сам то и дело задумывался, как переменится его жизнь и жизнь целой страны, когда подойдет к концу долгий екатерининский век. Цесаревич мог часами говорить о том, как перекроит столичные уклады, как исправит все, что неправильно, и приведет страну в должный вид. Но – когда?