Пульсация возвращалась, но Алексею было уже плевать: мысли снова помутились, и думать он мог только о том, какая нелепая мелочь может иногда переломить жизнь. Катастрофа казалась непоправимой – на такую гневную отповедь Алексей еще не нарывался. Конечно, цесаревич долго не забудет ему этот проступок. Хуже того – скорый на выводы, наверняка решит, что ошибался в нем с самого начала.

«Уж от вас-то я ожидал лучшего».

Как ножом по сердцу.

Чернеющая книзу спираль мыслей с каждым новым витком и мир вокруг красила черным. Даже громоздящиеся вокруг сугробы утратили белизну.

Вечно все так. Зазеваешься на миг, и жизнь – тут как тут, спешит напомнить, чего он на самом деле стоит: ничего.

Все зря. Он так навсегда и останется мальчишкой с копошащимися под кожей бесами: безвестным, проклятым, никому не нужным. Чего ради он столько старался и плыл против течения? Чего ради надрывался, пытаясь свернуть гору?

Алексей с трудом достоял до смены караула, а когда она произошла – еле вспомнил, как ноги переставлять. Ничего вокруг не замечая, побрел прочь. Куда? Прятаться под одеялом в комнате, где все пропитано несбыточными надеждами? Бесцельно шататься по округе, рискуя нарваться на еще одну гневную отповедь за нарушение комендантского часа?

В конце концов, свинцовые ноги вывели его к церкви. Час был поздний, внутри – ни души, только мягко горели, роняя восковые слезинки, свечи. Алексей прошел внутрь и преклонил колени. Губы зашевелились, бормоча молитву. Молитва спасает душу, так почему же он никак не может почувствовать себя спасенным?

«Потому что ты избранник тьмы. Бесы вьют гнезда меж твоих ребер. С чего ты взял, что заслуживаешь спасения? С чего ты взял, что твои молитвы хоть кто-то слышит?»

Сколько ни старайся, сколько ни изматывайся тяжелой работой, все всегда кончается одинаково – кипучими черными пузырями под кожей.

Никогда он не обретет спасение. Никогда не изгонит ночь из своего сердца.

Разлом, померещившийся в парке, теперь набухал в его душе: гниющая рана, пульсирующая черной болью. Даже здесь, в обители божьей, ничто не могло залечить эту трещину.

Щеки обожгло. Он раздраженно вытер их рукавом. Без толку. Сколько ни моргай, сколько ни скрипи зубами, когда плотина прорвана – поздно дергаться.

Из черной воронки отчаяния его вырвали шаги за спиной. Алексей вскочил, развернулся и – сделал шаг назад.

В мягком свете свечей цесаревич больше не казался выточенным из льда. Серые глаза смотрели отрешенно и задумчиво. У Алексея сжалось сердце.

Они замерли, окутанные оранжевым сиянием и шепотом снега за стенами церкви.

– Почему ты плачешь?

Алексей тяжело сглотнул. Отвечать – так честно.

– Мне больно лишиться расположения вашего высочества.

Цесаревич нахмурился. Шагнул вперед, и Алексей неверяще вздрогнул, почувствовав на плече легкую ладонь.

Цесаревич смотрел на него снизу вверх и все равно казался выше, парящим на таких высотах, о которых простым смертным нечего и думать. И в то же время – был здесь, смотрел на него, сжимал его плечо.

На полу таяла серебристая дорожка снега.

– Но ты вовсе его не лишился.

Алексей никогда не слышал, чтобы цесаревич говорил так – ласково, словно ребенка успокаивал. Может, так оно и было – лежащая на плече рука будто протянулась сквозь время, выцепив из череды дней и лет перепуганного мальчишку, впервые увидевшего беса в изножье своей кровати.

– И если будешь служить мне так же, как служишь теперь, то никогда не лишишься. Ведь ты будешь?

У Алексея перехватило дыхание.

– Конечно, – прошептал он, едва шевеля губами. – Конечно, буду, ваше высочество! У меня только и есть, что Бог да вы.

Бледная улыбка скользнула по губам цесаревича.

– Хорошо. Служи верно – служба императору никогда не утомляет.

Безграничное море облегчения затопило Алексея. Он поплыл, плавясь, как свечной воск. Обнаружил себя на коленях, преисполненный такого трепета, будто ему открылся лик божий. Ноздри щекотал запах медового воска и ладана. Глаза цесаревича поблескивали, отражая неровное пламя, – не стальные, не жесткие, не холодные. И на миг Алексею показалось, будто даже тот мрак, что прятался в нем неотступно, редеет, как туман на рассвете. Это было больше, чем благоговение перед будущим императором. Больше, чем почтение перед господином. Больше, чем трепет солдата перед генералом…

Великий князь Павел не был обычным человеком. Никогда еще Алексей не сознавал это так отчетливо.

Вдруг свечи затрепетали. Ночь снаружи сгустилась до непроглядной, будто кто-то высосал из нее весь свет, украл с неба луну и звезды. За окнами промелькнула большая черная тень.

Цесаревич обернулся к дверям. Он не выглядел ни удивленным, ни испуганным и больше всего походил на человека, который знает, что ему пора отправляться в путь, хотя за стенами дома бушует гроза.

– В самом сердце моих владений. Какая дерзость.

Тень за окнами промелькнула снова. Алексею показалось, он увидел огромное черное крыло.

– Что это? – прошептал он.

Никогда еще ему не доводилось видеть порождение тьмы такой величины. Только не с этой стороны мира.

Цесаревич лишь рукой махнул.

– Идем, сам увидишь.

Алексей вскочил и бросился за ним.

– Ваше высочество! Вам не следует покидать церковь, это опасно! Та тварь…

Цесаревич улыбнулся, не сбавляя шага.

– Ты напрасно беспокоишься.

Это какое-то безумие… Чтобы справиться с таким монстром, нужен целый отряд бесогонов! Что может один человек, пускай даже будущий император?

Но цесаревич уже распахнул двери и шагнул в ночь. Алексей выбежал следом.

В лицо ударил яростный снег. Сердце в груди тяжело забилось, чувствуя знакомый мрачный зов.

Исполинская черная тень. При одном взгляде на нее глаза заволакивал туман.

Бесформенные темные сгустки, по ночам выползавшие на их сторону мира, ни в какое сравнение не шли с этим чудовищем. Оно походило на огромную черную птицу – нет, на дракона, на крылатого угольного великана с оскаленной пастью и растопыренными когтями. Невысокий цесаревич на фоне жуткой твари казался не больше ребенка, но он даже не вздрогнул, когда тьма распахнула зев, обдав их гнилостным смрадом.

Алексей кое-как поборол приступ паники. Чудовище могло заглотить их обоих разом и даже не подавиться. Бежать – вот единственное спасение! Бежать и укрыться в церкви. Неужели его высочество этого не понимает?

С холодным лязгом цесаревич обнажил шпагу. Не было видно ни звезд, ни луны, только оранжевую лужицу света у дверей церкви, но сталь засияла ослепительным белоснежным огнем. На глаза навернулись слезы.

– В этом мире тебе места нет, – чистый голос прорезал тьму, будто еще один сияющий клинок. – Я приговариваю тебя к вечному изгнанию.

Тварь изогнула шею, оскалилась шире, забила крыльями. Но когда метнулась вперед, взвив облако черного тумана, цесаревич взмахнул клинком. Горящая сталь со свистом рассекла воздух, а свет… Свет пошел дальше. Пронзительный яркий луч прорвал ночь и вгрызся в тьму, выжигая ее белым пламенем. Чудовище захрипело, засвистело, корчась в шипящей агонии, а потом – осталась только тишина.

Алексей не верил своим глазам. Цесаревич обернулся. На его губах снова играла улыбка.

– Видишь? Я несу свет. Свет, что защитит нас всех перед приходом ночи.

Ему не показалось. В тот первый день, когда он увидел сплетение света в далекой гордой фигуре, – ему не показалось. Перед ним – больше, чем человек.

Цесаревич убрал клинок в ножны. Сияние погасло.

– Ну вот и все. Я целый день…

За его спиной всколыхнулась тень.

Не дракон, меньше – бугристое нечто размером с колесо. Оно рванулось вперед, и Алексей, даже не успев подумать, бросился навстречу. Он не успел выхватить оружие – только вклиниться между тенью и цесаревичем, оттеснив того плечом.

– Стой! – обжег ухо крик, но было поздно – черное облако врезалось в выставленные руки, вторглось внутрь. Обжигающее. Безжалостное.

Кожа вмиг почернела, внутренности скрутило. Мир поплыл, пульсируя то черным, то красным.

Алексей пошатнулся.

Цесаревич смотрел на него широко распахнутыми глазами.

– Что ты… Что ты сделал?

Алексей открыл рот, но с губ слетело лишь облачко прогорклого дыма. Мир сузился до побелевшего лица цесаревича. Грудь ходила ходуном, не в силах вместить такую мощь, такую тьму, такую…

«УБЕЙ, – взвился в голове свист. – УБЕЙ. РАЗРУШЬ. РАЗДЕРИ».

Он подавился вздохом, впился ногтями в горло – в свое, конечно, в свое. Огонь мучительно рвался наружу, распирал жилы, трещал суставами. Он никогда не поглощал столько тьмы зараз, никогда не был таким полным, таким черным, таким…

Он согнулся, скорчился – еще чуть-чуть, и позвонки вытянутся в шипы, прорвут кожу вместе с морем огня, вместе с бездной боли. Еще чуть-чуть, еще чуть-чуть…

Холодная ладонь сжала его подбородок. Глоток свежего воздуха, краткий миг передышки в бесконечном неизбывном страдании.

– Уходите… – прохрипел он пылающими губами. – Я…

Тонкие пальцы крепче впились в щеки, светлые глаза цесаревича заглянули в его черные провалы.

– Ты чист, – прозвенел далекий голос. – Перед Богом и передо мной.

Мир затопила белизна.

Он тонул в ней, дышал ею, питался, как молоком матери, нежась в лучах неведомого доселе солнца. Боль ушла, растворившись в свете, как до нее – исчадие ночи. Не осталось ни пятнышка, ни крохотной точки. Никогда он не был таким чистым. С той самой ночи тьма никогда не покидала его полностью. И даже прежде, даже при рождении, даже свернувшись в материнской утробе, он не знал такого света и такой чистоты. Ослеплящее сияние ушло, но чувство никуда не делось. Оно осталось в нем, баюкая истерзанное тело, проливаясь на щеки толстыми мокрыми дорожками.

Лицо цесаревича расплывалось, но застывшее на нем удивление было видно и сквозь мутное марево.

– Я никогда такого не видел… Ты… Ты Темный.

Алексей сморгнул слезы.

– Что?

Цесаревич отнял руку от его лица, и в груди заныло чувство невосполнимой утраты.

– Ты – Темный. Можешь поглощать тьму. И можешь ее использовать.

Больше всего на свете Алексей боялся увидеть в его глазах страх или отвращение, но там отражался лишь блеск вернувшихся звезд.

– Я… Я не знаю, что я такое, ваше высочество. Но я такой с детства, – он облизнул пересохшие губы. – Я не знаю, проклятие это или…

– Проклятие? – перебил цесаревич. Его губы изогнула возбужденная улыбка. – Ну конечно же нет! Это – самый ценный дар, который судьба могла швырнуть к моим ногам. Именно то, что мне нужно!

Алексей стоял, оглушенный и растерянный. Самый страшный, самый грязный секрет вывалился наружу и оказался… благословением?

– Я сделаю все, что ваше высочество захочет, – прошептал он, едва слыша себя.

– Ну конечно, – улыбка цесаревича стала еще шире. Алексей молча смотрел на него, все еще не смея поверить. – Вместе мы остановим надвигающийся шторм.

Прохладные пальцы стиснули его ладонь.

– Иди. Отдохни и наберись сил. Я решу, что с тобой делать.

Глава 14. Наставник

Он стоял рядом с цесаревичем, наблюдая, как по раскинувшемуся полю маршируют строгие колонны солдат.

– Когда я был мальчиком, мой воспитатель учил меня буквам и цифрам, прикрепляя их на спины игрушечным солдатикам, – губы цесаревича тронула улыбка. – Какие детские забавы проносишь иногда через всю жизнь…

Алексей не знал, что ответить. Его детские забавы были совсем иного рода – из него-то наследника престола не воспитывали. Занятные истории о детстве цесаревича, которыми он иногда делился, вроде печатавшейся по приказу его воспитателя поддельной газеты, где была колонка, посвященная достижениям и неудачам юного великого князя, казались чем-то из другого мира.