И все равно, работа ему нравилась. В маленьком Башенном кабинете все настраивало на деловой лад: и суровая лаконичность отделки, смягченная живописными картинами на стенах, и заваленные картами, планами и рапортами полушкафы, и, конечно, книги – труды по истории и военному искусству, философские и религиозные трактаты, мемуары великих идеологов, прусские уставы… Уступив эту комнатку под их изыскания, сам цесаревич работал в большом Овальном кабинете, и Алексей часто слышал, как надсадно скрипит его перо, высекая на бумаге слова, архитектурные планы, проекты будущих указов и – письма, письма, письма… Большая часть этих писем заканчивала свой путь в камине, но некоторые отправлялись к своим адресатам: к уехавшей в Смольный Нелидовой, к сосланному в родовое имение Ростопчину, к друзьям детства, запертым по своим владениям, и – реже всего – к сыновьям.

Одним холодным вечером, когда только полыхающие в камине дрова отгоняли сочащуюся в щели стужу, Алексей, не удержавшись, спросил Германа:

– Откуда вы все это знаете, про Темных? Про Светлых и про бесов в книгах пишут, но о таких, как я, почти ничего нет.

На коленях у Алексея лежала та единственная книга, где нашелся целый раздел, о том, как черный огонь может сжечь гершварца изнутри. Нашелся между главами о ритуалах экзорцизма и о ворожбе лесных ведьм, так что надежность сведений вызывала большие сомнения.

– Поживи и попутешествуй с мое – и не такое узнаешь.

Это был обычный ответ Германа. Старик редко говорил о своем прошлом. Может, не считал правильным болтать об обучении королевских отпрысков других держав, а может, ему было что скрывать. Но любопытство сжигало чувство такта.

– Вы говорили, что близко знали одного Темного. Кто он был?

– Его имя тебе ни о чем не скажет. Он умер молодым и славы не сыскал, даже у себя на родине.

– Как же он умер, если Темные почти что неуязвимы?

– Я, кажется, говорил, что если отрубить гершварцу голову, демоны мало чем помогут.

В детстве Алексей первым делом подумал бы о битве или о поединке на мечах, но после всех неистовств мадам Гильотен…

– Его казнили?

– Да. За попытку к дезертирству и государственную измену. Не самая приятная история и не самая интересная.

Да как история смерти другого Темного может быть неинтересной?

– Так расскажите, если в ней нет ничего особенного.

Старик косо глянул на него. Отсветы пламени оранжевыми пятнами плясали на сухом морщинистом лице. Черные глаза, ловя их, казались темно-пурпурными. Алексей твердо выдержал его взгляд.

Герман с тяжелым вздохом захлопнул книгу.

– Да чтоб меня, ты же все равно не отстанешь. Его звали Катте. Ганс фон Катте.

И правда, это имя Алексей слышал впервые.

– Давно он умер?

– Лет шестьдесят как.

Алексей все еще с трудом верил, что Герману правда столько лет. Да, он походил на старое дерево, скрипучее и все в бороздах минувшего времени, но разве бывают столетние старики такими бодрыми? Люди вообще столько не живут.

– Кем он был, этот фон Катте?

– Офицером королевской гвардии при Фридрихе Вильгельме Первом, отце Фридриха Великого. Катте был… Катте был близким другом кронпринца. В те годы я хорошо знал их обоих. Ничего особенного Катте из себя не представлял – кроме того, конечно, что мог видеть и поглощать демонов.

Алексей жадно подался вперед. Кто-то, кто прошел через то же, что и он…

– И как он с этим справлялся? Когда еще был ребенком?

Герман пожал плечами.

– Кажется, его отец нашел человека, который когда-то знал другого гершварца, и смог объяснить, что с этим делать.

Отец… Алексей о такой возможности даже не подумал. Он любил своего отца, доверял ему, был вечно благодарен за то, что тот отправил его в кадетский корпус, но добровольно доверить свою тайну хоть кому-то… Прежде Алексей о таком и не помышлял.

– С принцем Фридрихом они сблизились, когда тому было семнадцать. Оба любили поэзию, музыку – да в общем-то, все красивое и изящное. Об этом реже вспоминают, чем о военных победах Фридриха Великого, но он был большой любитель искусства.

– Великий князь с большим уважением о нем говорит, – заметил Алексей.

– Твой великий князь любит его не за это, а за то, что Фридрих чуть ли не единственный перекроил свою страну так, что демоны лезли туда не так охотно, – отмахнулся Герман. – Это большая заслуга, но я не про то. Веришь или нет, прежде чем завоевать славу величайшего полководца и показать себя выдающимся правителем, философией и искусством Фридрих интересовался куда больше, чем войной. Его отец был этому не слишком рад. Знаешь ты, что за человек был этот Фридрих Вильгельм?

Алексей качнул головой. В истории Пруссии он разбирался постольку-поскольку.

Герман поджал губы.

– О, это был настоящий монстр, – такое отвращение в его голосе Алексей слышал впервые. – Солдафон в худшем смысле, дремучий, как ночной лес, и жестокий, как животное. Ни любви, ни красоты он не понимал. Я до сих пор гадаю, как от него могли произойти такие люди, как Фридрих и его сестра. То, что принц Фридрих не сошел с ума под его тиранией, настоящее чудо. Он только и мечтал, что сбежать подальше от отцовских зверств.

– Сбежать? Кронпринц?

– Ты так удивляешься, будто в вашей истории таких примеров не было, – Герман фыркнул. – Вспомни первого Петра, на которого вы все так молитесь. С ним я, конечно, знаком не был, но как по мне, если у тебя хоть мысль мелькает умертвить собственного сына, ты нелюдь, а не человек. И сын этот имеет полное право искать счастья на чужбине.

Но Алексей подумал не о Петре Великом, а об императрице. Снова задался вопросом: не могла же она в самом деле… Нет. Нет, но будь это так, разве осудил бы он цесаревича, решись тот бежать за границу?

Герман продолжал:

– С Катте Фридрих быстро сошелся. Свет и Тьма, сам знаешь, как это бывает. Катте был старше принца лет на восемь. Немного рассудительнее, но не сильно: Фридрих его подбил-таки бежать в Англию. Их поймали – никакие силы не помогли. Заключили в крепость. Ну и сам понимаешь, что дальше.

– Катте приговорили к смерти?

Герман покачал головой.

– Король приговорил к смерти их обоих. Но, конечно, история не была бы такой, какой мы знаем ее сегодня, если бы и Фридриху в тот день отрубили голову. Хотя поверь мне, с его отца бы сталось.

– Но почему Катте не сбежал? Раз он был Темным, не мог он разве…

– Да сколько же раз мне повторять? Гершварцы не всесильны. Превосходящие силы их одолеют. Да еще… – Герман помолчал, жуя губы. – Ладно, эта тайна уже слишком старая, чтобы ее хранить. Фридрих Вильгельм пообещал Катте, что сохранит сыну жизнь и даже титул, если Катте даст казнить себя без лишних проблем. Поклялся королевским огнем – такие клятвы не нарушают.

– И Катте согласился?

– Согласился. Ради дорогих людей идут и не на такое, – Герман с досадой качнул головой. – Бессмысленная смерть. Все время одно и то же, из века в век. Люди ломают друг другу жизни – по жестокости, или по глупости, или просто потому, что могут. Ты еще молод, мальчик, но проживи еще пару десятков лет, и тоже почувствуешь прогорклый пепел на языке.

Алексей рассматривал свои колени. Темный – и умер из-за королевского каприза, как самый обычный человек.

«А как умру я? – подумал он с холодком. – Может статься, еще глупее».

Глава 17. Гость в Гатчине

У Алексея был выходной – значит, до вечера можно сидеть, зарывшись в германовские книги. Перебирая толстые тома, он заметил, что из одного торчит сложенный лист бумаги. В книгах Герман обычно хранил относящиеся к делу записки, но когда Алексей вытянул бумагу, оказалось, что это письмо. Оно было писано по-французски, и Алексей, решив, что меж пыльных страниц по ошибке затесалось что-то из личной корреспонденции, хотел уже его отложить, но, пробежавшись по первой строчке, не смог оторваться. Речь шла о бесах.

«Я рассказываю тебе об этом лишь в качестве ответной услуги за тот раз с лионским разломом, потому что видит бог, я предпочел бы забыть о той ночи. Даже воскрешая ее на бумаге в прочных оковах чернил, я содрогаюсь посреди летнего дня.

Это было в начале восьмидесятых. Под покровом ночи мы проплывали вдоль побережья Корсики. Местность была гористая, обломки скал торчали из воды, так что никто не спал – все высматривали, как бы не налететь на что днищем. Толку в этом было мало – тьма сгустилась так, что мы лиц друг друга не различали. Но на любой оттенок черного найдется еще чернее.

Я заметил их сразу: демоны слетались в кучу и кружились в пьяном водовороте, совершенно обезумев от необъяснимой черной эйфории. Я многое повидал на своем веку, но клянусь, никогда не чувствовал, чтобы от этих тварей исходило такое адское торжество. Будто они поняли, что вот-вот получат то, о чем мечтали с начала времен. Да только о чем могут мечтать демоны?

Мои товарищи демонов не видели, но даже им сделалось не по себе.

«Больно темная эта ночь, – сказал штурман. – В такую немудрено и в преисподнюю заплыть».

Я боялся, что он близок к истине.

Демоны кружили все быстрее и отвязнее, тьма делалась все гуще, и я был уверен, что мы вот-вот налетим на скалу. Но затем ночь снова стала просто ночью: черной, но не непроглядной. Водоворот демонов редел: какие разлетались, какие исчезали, будто в никуда. Я пытался разглядеть, куда они деваются, но не мог – скалы закрывали обзор. Потом тьма снова всколыхнулась, однако мы уже миновали проклятое место. Я считал себя спасенным. Мы все считали. Как вдруг корабль загорелся.

Я по сей день не могу объяснить, чем вызван был тот пожар. Демоны не поджигают плоды человеческих рук, если только не вырываются наружу в таком неимоверном количестве, как это было в 1666 году, иначе весь наш мир уже лежал бы обожженными руинами. Однако наш корабль загорелся – вспыхнул в один миг, как стог сена. Пламя объяло палубу, взбежало по мачте и жадно набросилось на паруса. Прочие матросы просто не могли в это поверить, но я, знакомый с причудами человеческого мира и мира иного, не колебался и принял единственное разумное решение – прыгнул за борт.

Шансы на спасение были ничтожны. Закачавшийся корабль поднял сильные волны, и я знал, что если не успею отплыть далеко, когда он потонет, меня затянет образовавшейся воронкой. Я плыл к берегу с той отчаянной решимостью, какая бывает лишь у людей, обреченных на смерть в случае неудачи. Демоны слетелись ко мне, привлеченные страхом, но они пришли не из разлома и потому могли лишь усиливать усталость и отчаяние. Ужас сделался нестерпимым, все мои члены онемели, но я греб и греб, и когда корабль исчез под волнами, я уже миновал самый опасный участок. Смерть не утянула меня на дно вместе с моими товарищами, но силы мои иссякли. Я чувствовал – близка минута, когда я лишусь сознания. Так и вышло.

Каким-то чудом я не захлебнулся. Волны, погубившие мою команду, выбросили меня на берег, а с рассветом мое окоченевшее тело нашел корсиканский рыбак, храни господь его душу. Он отнес меня в близлежащий городок. Там я восстановил свои силы и поклялся завязать с контрабандой. Я умею читать знаки судьбы.

Позже я спрашивал в городе, не заметил ли кто чего необычного в ту ночь, но все качали головами и списывали мои странные вопросы на затянувшееся помешательство. Тем все и кончилось».

«Ну и чушь», – подумал Алексей, убирая письмо на место. Бесы не могут воздействовать на физический мир – это все знают. А уж поджечь целый корабль… Бредни пьяного контрабандиста. Ничем не лучше иногда встречавшейся в тестах байке о какой-то там Черной Книге, будто бы скрывающей в себе все тайны мироздания.

Выбросив нелепое письмо из головы, Алексей заглянул в книгу, откуда выудил несчастную бумажонку. Это был труд на незнакомом ему шведском. Интереса ради Алексей принялся его листать и наткнулся на забавный рисунок: женщина с мечом неслась куда-то на чадящем чернотой крылатом коне. Он тихо фыркнул. Еще одна нелепица…

Дремлющий на стуле Герман приоткрыл один глаз.

– Не поверишь, мне только что приснилось, что ты умеешь смеяться.