Когда на одном из занятий решили создать группу в WhatsApp и пустили по кругу листочек, я тоже написала свой номер – не иначе как из-за дурацкого синдрома упущенной выгоды. В тот же вечер начали звякать уведомления. Я их мигом отключила. Но на протяжении последующих пары месяцев периодически открывала приложение и заглядывала в чат.

Лента сообщений пестрела фотографиями первых минут после рождения, сделанных словно под копирку. В кадре – два лица: одно сияет румянцем послеродового триумфа, на другом застыло выражение экзистенциального ужаса. И подпись: «Руби Мэй родилась как раз к пятичасовому чаю. Вся семья Райт на седьмом небе от счастья». Далее – бесконечные обсуждения правильного режима кормлений, диатеза, первых зубов и цвета стула. Если кто-то задавал вопрос, остальные считали своим долгом на него ответить. И не важно, что все советчики были одинаково некомпетентны.

Я продолжала следить за чатом, но ничего не писала. Возможно, с моей стороны это было свинством – не отвечать на вопросы, не подтверждать, что он благополучно родился, не оставлять свои зеленые сообщения среди их белых. Я не выходила из группы по чисто эгоистическим соображениям. Вдруг мне самой приспичит задать срочный вопрос посреди ночи?

Когда я наконец вышла на связь, мамочки встретили блудную дочь с распростертыми объятиями.

– Мы здесь, иди сюда!..

– А вот и самый главный малыш!

– Он просто чудо!

– Как ты, Стиви?

– Спасибо, все хорошо, – отвечаю я, разматывая шарф. – Простите, не помню, как вас зовут.

Длинноволосая брюнетка с глубоко посаженными глазами густо краснеет. Улыбка сходит с ее лица. Она гладит своего малыша по головке, увенчанной копной рыжеватых волос, похожих на парик.

– Мы Стенли и Кэти, – говорит она.

Я сажусь и оглядываю группу женщин. Склоненные к младенцам головы. Тишину то и дело нарушает причмокивание. Мои соски рефлекторно напрягаются.

– Как у Эша со сном? – спрашивает другая мамочка.

– Спит максимум три часа подряд, и то если повезет.

Не стоит, пожалуй, упоминать временную передышку, полученную благодаря Джесс.

– Три часа? Ничего себе! Как здорово!

– Правда? Зато в течение дня он сущий монстр! На этой неделе его крики стали еще пронзительнее.

– Ему сейчас три недели, да? – спрашивает мамочка в бледно-серой шапке с помпоном, под которой наверняка скрываются немытые волосы. – Наверное, у него как раз идет Неделя Чудес.

– Простите, что вы сказали? – переспрашиваю я.

– Так называют периоды скачков развития, – объясняет она. – Малыши в это время становятся очень беспокойными. Если не ошибаюсь, Эш родился на неделю позже предполагаемой даты?

– Да.

Похоже, Серая Шапка знает моего ребенка лучше, чем я.

– Значит, на самом деле ему уже четыре недели. Немного рановато для первой Недели Чудес – но, может, он у вас вундеркинд!

– Наверняка.

– Ха-ха. В общем, в этом возрасте они начинают осознавать окружающий мир.

– Понятно, – говорю я. – И что можно сделать?

– Ничего, – улыбается она. – Просто набраться терпения.

Я достаю из потертой Ребеккиной сумки для подгузников бутылочку, термокружки с холодной и горячей водой и банку молочной смеси. Когда я выкладываю свой арсенал на стол, все потрясенно ахают. Искусственное вскармливание! Воцаряется тягостное молчание. Даже вигвам в углу немного поник.

– Начала на этой неделе. Я не была уверена, что Эшу хватает моего молока, – оправдываюсь я. Почему я не могу сказать правду? – В первые дни было такое чувство, что грудь вот-вот лопнет, но теперь все прошло. И, между прочим, никакого мастита! Думаю, это обычная страшилка, чтобы женщины продолжали кормить грудью.

Звенящая тишина. Представляю, как бы они отреагировали, узнав, что две ночи подряд за Эшем ухаживала совершенно посторонняя женщина!

– Понятно, – сухо кивает мама малыша Стэнли. – Может, еще чаю?

– С удовольствием! – радостно соглашаются остальные, будто им предложили кусок торта или порцию кокаина. Все протягивают двухфунтовые монетки – можно подумать, мы кутящие в складчину студентки! Стенли-плюс-Кэти идет на кассу, чтобы купить четыре чая с ромашкой и один американо для меня.

Еще одна женщина (совсем ребенок! Помнится, увидев ее на занятиях, я подумала, что гожусь ей в матери) легонько хлопает меня по руке.

– Стиви! Вы ведь еще не рассказывали нам о родах!

Воспоминания вдруг снова переносят меня в больницу; я стою на четвереньках, каждая схватка – словно торнадо; ужасно хочется тужиться, а акушерка куда-то вышла. Когда она мне так нужна! Без нее я чувствую себя слепым котенком. Как я буду рожать совсем одна? Мне дико страшно. Мы наверняка умрем – и я, и ребенок!.. Тут меня накрывает очередная схватка, и я слышу чей-то вой, пронзительный и жуткий, словно раскат грома. И внезапно понимаю, что вой исходит от меня.

Усилием воли я прогоняю это воспоминание, запихиваю его в шкатулку и решительно захлопываю крышку. Поскольку мои роды – не общественное достояние, незачем о них рассказывать каждому встречному и поперечному.

– Мне нужно отлучиться в туалет, – говорю я ей. – Не присмотрите за Эшем?

Уборные находятся в противоположном конце помещения, метрах в тридцати. Первые несколько секунд мне кажется, будто я что-то забыла – сумочку, руку или ногу. Однако вскоре меня охватывает блаженное чувство облегчения. В голове проясняется. Я еще долго сижу на унитазе, тупо уставившись на усеянную кровавыми пятнами прокладку.

Когда я возвращаюсь, Эша держит на руках уже другая женщина, а разговор успел перейти на «папочек».

– Он так здорово о ней заботится.

– Он берет на себя все ночные кормления.

– Знаете, какой день был самым ужасным? Когда закончился его отпуск по уходу за ребенком и он снова вышел на работу!

– Он от нее просто без ума! Я уже начинаю ревновать!

Заметив меня, они меняют пластинку:

– Он вечно требует секса. А мне сейчас совсем не до этого.

– Когда она плачет по ночам, он делает вид, что не слышит.

– Он постоянно жалуется на усталость. Можно подумать, я не устаю!

– Он считает, что я вроде как в отпуске. Сижу себе дома, ничего не делаю. Попробовал бы сам провести весь день с ребенком – посмотрела бы я на него!

«Неужели весь этот спектакль предназначен для матери-одиночки? Не тратьте понапрасну кислород, – думаю я, закипая. – Даже не пытайтесь меня убедить, что ребенок может спасти отношения. Посмотрите на маму с папой, посмотрите на Ребекку с Дэвидом. Дамочки, вы еще в самом начале пути!»

Рано или поздно вы будете шипеть друг на друга в предрассветные часы, мысленно добавляю я, насыпая в пластиковую бутылочку шесть ложек смеси. Каждая порция падает на дно с приятным «шух».

А когда он захрапит, вы толкнете его в ребра и внезапно осознаете, что это ваш первый физический контакт за несколько недель.

И все же…

Попробуйте представить хотя бы на секунду, каково это – ухаживать за младенцем одной. Когда рядом нет еще одной пары рук, готовых помочь. Некому его подержать, когда ваш ужин стынет, или когда вам нужно принять душ или сходить в туалет по-большому.

Я добавляю сто миллилитров горячей и сто миллилитров холодной воды из соответствующих фляжек. Попробуйте представить, каково это – целый месяц слушать нескончаемые вопли по шестнадцать часов в день. Я трясу бутылочку, пока отрава полностью не растворяется.

– Когда планируете выходить на работу? – спрашиваю я всех.

Эш опустошает бутылочку, и я готовлю план побега. В гробу я видела такую поддержку! Мы словно из разных миров.

Но когда я начинаю собирать свои вещи – пеленки, фляжки, подгузники, пустышки, влажные салфетки разбросаны по столу, как остатки авиакатастрофы, – все делают то же самое. Затем одна из них предлагает вместе прогуляться.

Спустя полчаса я волочусь в конце вереницы новехоньких колясок, медленно ползущих вверх по склону холма меж дубов. Ночью был ливень с грозой, и на дорожках парка валяются короткие, ослепительно-белые на сколах обломки деревьев.

В первом триместре беременности я здесь частенько бегала, перепрыгивая через собачьи какашки и улавливая обрывки разговоров. Эта рощица находится недалеко от центра: всего полчаса пешком от собора Святого Павла и примерно столько же – от клуба. Но поскольку она расположена на возвышенности, возникает такое чувство, будто паришь над городом. Время от времени, словно крыло зимородка, между деревьями мелькает башня из стекла и стали.

Мы идем в гору мимо собаки неопределенной породы с жесткой шерстью, напоминающей железные опилки; мимо парочки влюбленных подростков, которые прикрывают рот ладошкой и прыскают, завидев нас – торжественную шеренгу из шести женщин, толкающих перед собой шесть колясок. Мы останавливаемся на вершине холма, и женщина-ребенок вытаскивает свой айфон. Вся компания вдруг начинает улыбаться, поправлять вязаные шапки и шарфы, приглаживать волосы.

Держа телефон на расстоянии вытянутой руки, наш фотограф поворачивает экран, так чтобы мы видели себя в перекрестие нитей объектива: веселая группка мамочек и я, вся в черном с головы до пят и с унылым пучком на затылке. Нажимает на кнопку камеры, и в следующее мгновение пять пар глаз возвращаются к малышам в колясках. Как только фотография загружается в группу WhatsApp, звучит разноголосица уведомлений. Вид у меня рядом с моим «комочком счастья» довольно кислый: сразу ясно, что я предпочла бы оказаться где-нибудь в другом месте. В то время как другие искрятся радостью первых недель материнства.

Вечером я вновь разглядываю фото и думаю о том моменте на вершине холма, о женщинах, объединенных искренней взаимной симпатией, весь мир которых облачен в удобный комбинезончик и уложен в брендовую коляску. Я смотрю на затесавшуюся среди них участницу погребальной процессии, и мне вдруг становится так жаль ее – ту, что переводит взгляд с одного лица на другое, а потом на сияющий за деревьями город. Ту, что смотрит куда угодно, только не на ребенка перед ней. Мне жаль себя.

Но больше всего мне жаль Эша.

Четырнадцать

Я обожала свое новое жилище, свой «дворец», как я однажды в шутку сказала Нейтану, а он и запомнил. С тех пор это название прочно укрепилось в нашем лексиконе. «Стиви, это и есть самый настоящий дворец: триста квадратных футов^[15] первоклассной недвижимости в Ист-Виллидж!» Квартира была совсем крохотной, зато моей – мой собственный кусочек Нью-Йорка в типичном многоэтажном здании из фильмов семидесятых годов, с шершавыми кирпичными стенами, уложенным елочкой паркетом, малюсенькой ванной, в которой я помещалась только сидя, и втиснутой между спальней и ванной минималистичной кухонной зоной с холодильником и плитой на две конфорки, гордо именующей себя кухней. «Здесь что, совсем нет столешницы? Или я чего-то не понимаю?» – сказал Нейтан, впервые зайдя ко мне.

Несмотря на все очарование, у моей квартиры не было ни террасы на крыше, ни мусоропровода, ни встроенного кондиционера, как в шикарных апартаментах Джесс. Поэтому, когда сестра попросила за ними присмотреть на период ее командировки в Майами, я побросала в сумку кое-какие вещи и взяла такси до центра. Я была рада, что она снова пригласила пожить у нее, окончательно простив за «побег». И в то же время у меня мелькнула мысль, что Джесс пытается напомнить мне, чего я лишилась.