Неделю назад я отправила Джесс имейл с темой: «Зацени, Ист-Виллидж!», но так и не получила ответа. И саму ее тоже не видела. Она отменила наши утренние пробежки (мол, у нее деловые совещания за завтраком), и мы теперь совсем не пересекались: когда одна приходила домой, другая уже спала.

Возможно, она просто устала от меня, от моей одежды в стиральной машине, моей еды в холодильнике, потеснившей ее миндальное молоко. Бедняжка Джесс давно привыкла жить одна. Ну наконец-то! Представляю, с каким облегчением сестра прочла мое письмо. Пора и честь знать! Вполне понятно, почему она не удостоила меня ответом.

Завтра мы с ней увидимся, напомнила я себе. Она пригласила меня на званый ужин – очередное благотворительное мероприятие.

Мы сидели в том кафе до трех ночи, пока нас не вышвырнул бармен.

– Я всего лишь пытаюсь привить этому мегаполису утраченные ценности, – сказал Нейтан в ответ на мою благодарность за то, что нашел мне такси. – Тем более скоро мы будем соседями.

Позвонит ли он снова? Стоит ли мне позвонить первой?

На следующий день, где-то после обеда, зазвонил мой мобильник. Это был Нейтан.

– Привет, подруга! Как дела?

С тех пор мы болтали, обменивались имейлами, смешили и подкалывали друг друга каждый божий день.

Девять

Меня часто спрашивают, когда я впервые поняла, что хочу ребенка. Наверняка этот вопрос гораздо чаще задают матерям-одиночкам. Возможно, кто-то просыпается однажды с мыслью: «Мне срочно нужен ребенок!» Но только не я. Я хотела его всегда.

Мое собственное детство было одновременно счастливым и несчастливым. Я родилась через одиннадцать лет после моей сестры Ребекки – судя по всему, случайно, хотя родители никогда мне этого не говорили и никогда бы не сказали. Они успели напрочь забыть о подгузниках и бессонных ночах, и вдруг такой «сюрприз».

Мой отец, очевидно, испытывал ко мне неприязнь. Он старался быть добрым, но у него не очень-то получалось. Я всегда замечала фальшь: едва заметное раздражение в голосе, натянутую улыбку.

Мои же старания явно перекрывали отцовские. Ровно в четыре я ждала его у амбара с термосом чая. В школе усердно зубрила формулы, даты и стихи в отчаянной – и, как оказалось, удачной – попытке превзойти скромные ожидания учителей и стать лучшей в классе. Отец придавал образованию огромное значение. Образованию и религии. Недостаток первого он с лихвой компенсировал избытком второго.

Но что бы я ни делала, он сохранял дистанцию. Словно радуга, к которой невозможно приблизиться, сколько ни иди.

Однако он вел себя так не со всеми. С Ребеккой он был совершенно другим, хотя она едва не завалила выпускные экзамены, тайком курила сигареты в ванной и так громко врубала песни Spandau Ballet^[12], что окна дрожали. Правда, Ребекка всегда знала меру. Для отца она была светом в окошке. Его лицо озарялось при звуке ее голоса.

Отец происходил из семьи потомственных фермеров-арендаторов. А мать, которая на два года старше, была подающей надежды ученицей школы для одаренных детей. Мечты о карьере пришлось отложить, когда однажды на скачках в День подарков^[13] она познакомилась с отцом – очевидно, праздничная атмосфера изрядно повлияла на ее способность к критическому мышлению. В течение следующих пяти лет они успели пожениться и родить двоих детей.

В старших классах, когда на горизонте смутно замаячили карьерные перспективы, я как-то спросила у Ребекки, почему мама никогда не работала. «Когда мы с Джесс пошли в школу и у нее появилось свободное время, она начала учиться на ветеринара», – ответила Ребекка. Но когда ей стукнуло тридцать семь, вдруг родилась я, и учебу пришлось бросить.

Они переехали на новую ферму в соседнем графстве, в двадцати минутах езды от ближайшей деревни. «Срок аренды закончился», – вот и все, что сказала мне мама, когда я попыталась выяснить причины такого решения. Каждое утро в семь часов Ребекка уходила в школу. А Джесс, для которой получать отличные оценки было так же естественно, как дышать, вскоре после моего рождения отправили в школу-интернат с полным пансионом и стипендией. Отец начинал работать еще затемно и возвращался после захода солнца. В основном мы с мамой были одни: женщина и ребенок у окна.

Я часто думаю о ней, сидя в кресле с ребенком на руках. Чувствовала ли она то, что я почувствовать не могу?

Эш спит. Я беру телефон и набираю ее номер.

– Алло?

– Мам, это Стиви.

– Девочка моя, я давно собиралась… А ты уже выбрала имя?

– Эш.

– Эш… Как название дерева?

– Как деревья у нас на ферме.

– Эш Стюарт. Он же Стюарт, да?

– Ну конечно! Тут без вариантов.

– Ну и замечательно! Тогда я расскажу папе, можно?

– Да.

– Расскажу ему вечером. Эш… Ему понравится. Как вы там?

– Он растет, меняется. Голова покрылась волосиками – как пушок на персике. А вчера я заметила у него под ногтями грязь, будто он копался в земле.

– Помнится, у тебя тоже так было.

Мы молчим. За окном грохочет мусоровоз.

– Это тяжело, мам.

– Знаю. Ты ведь совсем одна. Если бы я только могла…

– Я не прошу у тебя помощи. К тому же через пару дней придет ночная няня. Джесс договорилась.

– Ночная няня?

– Она остается на всю ночь – принимает эстафету, так сказать, – чтобы я могла поспать. Будет приходить с понедельника по пятницу.

– Понятно. Что ж, это точно поможет.

– Джесс говорит, все ее нью-йоркские друзья нанимают таких нянь, даже если у них есть партнер. Я тут недавно задумалась, каково тебе было, когда я родилась. Папа вечно на работе, Джесс уехала…

– Помню, что уставала. Валилась с ног. Ты ужасно плохо спала. Мне ведь было столько же, сколько тебе сейчас, когда ты появилась на свет.

– Знаю. Но ты, по крайней мере, к этому возрасту уже была экспертом по грудному вскармливанию!

– Детка, если честно…

Я представляю, как она наматывает на палец белый телефонный провод и смотрит в окно кухни, из которого виднеется высокий холм за нашим садом и силуэты пасущихся на вершине коров.

– …я не кормила тебя грудью, – договаривает она наконец. – Тогда это стало немодным. К тому времени уже появились прекрасные молочные смеси.

– Вот как? – Моя грудь под туго натянутой кожей вдруг наливается молоком.

– Прости, я думала, ты знаешь. Разве я тебе не говорила? К тому же Ребекка хотела помогать, и это был один из способов ее привлечь. Дважды в день, до и после школы, она сама кормила тебя из бутылочки. Надеюсь, ты не обижаешься? Тебе это точно не причинило никакого вреда.

– Нет, конечно! Почему я должна обижаться?

Я кормлю грудью его, но она не кормила меня.

Решено! К черту грудное вскармливание! Я навсегда отлучу его губы от моих кровоточащих сосков, и плевать на мастит, которым меня пугала патронажная медсестра. Брошу кормить грудью еще до прихода ночной няни. Хоть человеком себя почувствую!

– Мам?..

– Что, моя хорошая?

– А ты меня сразу полюбила? Или только со временем?

– Ох, Стиви…

– Просто… Ладно, забудь! Извини за дурацкий вопрос.

– Стиви. Милая моя девочка. Это была любовь с первого взгляда!

На протяжении последующих недель и месяцев я буду часто вспоминать мамины слова. Она никогда не давала мне повода усомниться в ее любви. Ее порывистые, крепкие объятия мгновенно согревали, словно тепло от зажженного в Рождество камина. «Иди сюда, моя хорошая!» А как она радовалась моим малейшим достижениям! Например, когда я впервые нарисовала десять пальцев у человечка или дом с четырьмя окнами. «Какая же ты умница, Стиви!»

Но по мере моего взросления мы все реже проводили время вместе; промежутки между этими эпизодами постоянно увеличивались. Я чаще и чаще оставалась наедине с собой.

– Мамочка, давай поиграем! – просила я, когда она сидела на диване с чашкой чая или помешивала что-то на плите.

Иногда она откладывала свои дела, и мы переставляли мебель в кукольном домике Ребекки или лепили пиццу из пластилина. В такие моменты я чувствовала себя самым счастливым ребенком на свете.

Однако скоро – слишком скоро – она с тяжелым вздохом поднималась с пола, а я смотрела на нее снизу вверх, мечтая продлить эти волшебные мгновения. А порой она подолгу сидела, уставившись в пространство – возможно, размышляла, чего могла бы достичь, кем стать, сложись все по-другому.

Даже тогда я все понимала. Ей было нелегко; она была гораздо старше матерей моих подруг – тридцать семь считалось тогда солидным возрастом. Тем более что все это она уже делала: играла в «Лего», помогала с домашкой, ходила на родительские собрания и на выступления балетного кружка. Она делала все это давным-давно и не планировала повторять.

А на заднем плане маячила тень отца. «Опять ты ее балуешь, Мэри!» – раздраженно говорил он, и я невольно втягивала голову в плечи, заслышав дамоклов меч его голоса.

Но твердо знала: в случае чего мама непременно примчится ко мне, погладит по голове, коснется кончиками пальцев моих веснушек. «Это волшебные пуговки, Стиви». Она любила меня, и я это видела – видела всегда.

И все же, немного повзрослев, порой задумывалась: можно ли любить кого-то и одновременно считать обузой? Можно ли предпочитать свою прежнюю жизнь, в которой его или ее еще не было? И приходила к выводу, что верно и то и другое.

Десять

Благотворительный ужин Джесс проходил в фешенебельном отеле. Стоявший на входе швейцар в фуражке любезно направил меня к лестнице, ведущей в банкетный зал. Я намеренно пришла пораньше, чтобы мы с Джесс успели поговорить до прихода гостей.

– Выглядишь потрясающе! – сказала я.

Короткое черное платье с ассиметричным верхом, безупречная прическа и макияж – не верилось, что ей почти пятьдесят. Я пожалела, что выбрала рукава-крылышки и длину до колен – на ее фоне мой наряд выглядел слишком старомодно, слишком по-лондонски. Наверняка все подумают, что это я – старшая сестра.

– Спасибо, что пришла, Стиви! – сказала Джесс, целуя меня в щеку.

Но ее голос звучал отстраненно; оглядывая комнату, она нервно теребила золотые браслеты на правом запястье. Возможно, ей сейчас не до меня, предположила я. Она думает лишь о гостях.

– Тебе помочь? – спросила я.

– Нет-нет. Все под контролем.

– Может, принести тебе выпить? Ты слишком напряжена.

Она покачала головой:

– Никогда не пью на таких мероприятиях. Вот увидишь, я расслаблюсь, как только все придут.

– Впервые наблюдаю тебя «в деле», – сказала я. – То есть в рабочей обстановке.

– Да. Надеюсь, не разочарую.

– А кто придет?

– Крупные бизнесмены и представители творческих кругов с тугими кошельками, – ответила сестра и добавила: – Правда, они друг друга не знают.

Я подумала, что сидеть за одним столом с кучей незнакомых людей немного странно.

– Джесс, мы можем поговорить буквально пару минут? Ты же получила мое письмо о том, что я нашла квартиру? Знаю, давно было пора съехать – и так загостилась.

Не успела она ответить, как вошел один известный актер. Я сразу его узнала – любой бы на моем месте узнал этого красавчика с внешностью Кена. «Наверное, дверью ошибся», – подумала я, когда он скинул пальто и передал его официанту. Но тут новоприбывший радостно воскликнул:

– Джесс!

Сестра шепнула мне на ухо:

– Бери на заметку: он инвестирует в информационные технологии. Расскажи ему о клубе.

Следом пришел известный режиссер, который зачем-то назвал мне свое имя, хотя в этом не было никакой необходимости. И вот вся компания в сборе: десять важных персон из Нью-Йорка и мы с Джесс. Далее я целых полчаса наблюдала, как моя сестра курсирует между гостями, невзначай касаясь их плеч рукой и представляя людей друг другу. Сама же я слонялась от одной группки к другой, раздавая неловкие приветствия.