Девчонка хлопает в ладоши и тычет пальцем в разные товары, начиная рассказывать о том, как это вкусно. Телевизор за ее спиной мигает, показывая криминальную хронику.

– Задержанные бандиты группировки «Уралмаш»…

– А жвачку я вам просто так дам. Грех не порадовать красивого солдата, – тепло улыбается. Гриша моргает. Деньги, точно. Это как будто другая вселенная. Может, и хорошо, что Cоюза больше нет…

На улице он раскуривает первую за трое суток сигарету и чуть не теряет равновесие от ударившего в голову никотина. И пакет какой красивый, с рисунком этого самого спрайта. Не дай себе засохнуть? Мертвяки слоган делали?

Дома он снова перемывает всю посуду, выкидывает мусор, только потом берется варить пельмени. Зеленая бутылка призывно стоит на столе, Гриша не может удержаться и пробует, зажмурившись. Почему это так вкусно? Схожие ощущения были, когда товарищ майор принес ему пепси-колу на день рождения, настоящее вкусовое откровение. Пельмени обильно сдабривает специями и майонезом. Что ж. Попробуем.

Это невозможно вкусно. Гриша чуть не плачет оттого, что забыл уже вкус еды; не армейское варево из сапога с кислым привкусом капусты, а нормальное, человеческое. Каждый пельмень жует долго, запивает газировкой. Дивный новый мир.

Анатоль возвращается к пяти, изрядно помятый и с чекушкой в руке. Ты вообще пить переставал хоть на минуту?

– Черносвитова встретил. Он нас на Новый год звал. – Садится напротив. – Что, наслаждаешься вкусовым букетом? И не тянет тебя блевать от сочетания кислого, сладкого и соленого?

Новый год, а подарков нет. Гриша мотает головой.

– Ты в армии не служил, не поймешь. Сейчас хочется все вкусы в одной тарелке смешать и жрать, чтобы успокоиться. – Достает из пакета конфеты в шоколадной глазури. – Хочешь?

Лебедев морщится.

– Не, спасибо. Диабет не хочу. Так что, мы пойдем? – Отпивает снова. – Я, видишь, на спиртовой диете. Очень советую, окружающая серость начинает играть всеми цветами радуги. – Достает пачку «Явы» из кармана. – А у тебя что?

Гриша кивает на пачку «Памира».

– Пойдем. Туберкулез в горах, как обычно, – усмехается. – У меня не так много денег после службы. Нужно придумать, куда идти работать.

– Фу, – Анатоль морщится, – сдохнешь от них быстрее, чем пачку добьешь. Переходи на нормальные, ты больше не в армии. Прекрати на этом циклиться.

Гриша опускает глаза, вертит сигарету в руках.

– Не могу. Они мне снятся. Постоянно. И все, что было, снится.

Толя хмурится, открывает и закрывает рот, как будто подбирая верные слова.

– Это всего лишь сны. Мне кажется, тебе нужно пить успокоительные, тогда и сниться ничего не будет.

– Я чувствую вину, понимаешь? За то, что с ними произошло. И хоть это было не мне решать, я чувствую вину. Там… Там люди умирают, понимаешь? Дети. Они ни в чем не виноваты. И я это не остановил, я даже языка их не понимал.

Лебедев встает, заметно раздражаясь. Гриша не хочет его злить, но иначе не может.

– Это повод портить жизнь окружающим? Ты поэтому цирк с бабушкой устроил, признайся. Чтобы показать всем, как ты познал жизнь, мы-то ничего не понимаем. – Он обнимает себя руками.

– Я ничего не устроил, так было надо. Ты делаешь то, что нужно, потому что иначе не можешь. Я хоть что-то сделал правильно. Мне нужно чувствовать иллюзию контроля над своей жизнью, чтобы не сойти с ума.

– Ага, ты ж у нас главный страдалец. У тебя есть крыша над головой, бесплатная жратва, своя комната и какое-никакое будущее. А ты лежишь и показательно страдаешь. И знаешь что? Меня бесят такие, как ты. Ты ни хрена не сделал, чтобы что-то поменять, а ноешь так, будто все обязаны с тобой носиться. Будто все должны решить твои проблемы. Вот во время Второй мировой люди страдали, потому что в их дома летели бомбы, а ты просто зажрался и требуешь особого отношения. Попробуй ради разнообразия вырасти и решить все самостоятельно. Как тебе повезло, что ты все знаешь лучше всех, да?

Гриша откладывает сигарету, просыпав из нее немного табака.

– Никто со мной носиться не должен. Но мне тоже может быть больно. Боль, понимаешь, она разная бывает. Это не соревнование.

– Не соревнование. Кому-то всегда хуже, но нет, все будем Гришеньку от кошмаров спасать.

– Меня незаконно отправили воевать! – Подскакивает, сжимая кулаки и тяжело дыша.

– Какой же ты еблан. Мне звонили, сказали, что ты сам себя по тупости на учениях подорвал, а потом валялся в дурдоме и сказки рассказывал про мертвецов и героическое спасение воображаемых ребят. Что, скажешь, не было такого? Герой Белграда, блять, контуженый. – Толя сплевывает в раковину. – Я никому не скажу, чтоб не позориться.

Больница. Там была больница. Очень мутная, как будто за запотевшим стеклом. Но Гриша помнит плохо, только последнюю неделю, когда его перестали накачивать лекарствами. А вот воспоминания о войне очень яркие. Даже слишком. Может ли? Может…

– Я плохо помню больницу. Я не виноват, что ничего не хочу делать. Я не могу читать новости, мне от них плохо, я не хочу их слышать. Я хочу сделать вид, что ничего не было и ничего не происходит, и просто жить дальше. Проснуться от дурного сна. И от этого чувство вины только усиливается. А у тебя вечно этот сраный телевизор орет, даже с закрытой дверью слышно. – Нужно дышать, не время для драки.

– О, реальная жизнь тебе не нравится, мне так тебя жаль, сопли подотри. И не налегай на вафли. Раз на праздник позвали, значит, кормить будут.

Анатоль выходит, решив оставить последнее слово за собой. Его слова вызывают иррациональное жжение в груди, а чувство вины трансформируется в красную пелену перед глазами. Хочется убедить себя, что жизнь справедлива и люди заслуживают все, что получают после таких слов. Тише, дыши. Дыши.

Гриша с радостью вспоминал ужины у Володи, там всегда было чем поживиться. Церковь приносила в жизнь ее основателя достаточно отличной еды, которую трудно было достать даже со связями на рынке. Что вера с людьми делает! А на Новый год у Володи, может, даже рыба будет.

– А ко скольки? – кричит вслед.

– К шести, я еще вздремнуть успею. – Голос брата отражается от стен.

– Толь, я поговорить с тобой хотел. – Гриша идет следом, повисая на дверном косяке. – Ну мне кажется, что это важно и нам надо обсудить…

Лебедев машет рукой, поднимаясь со стула.

– Давай вечером, а? Там все равно кроме кагора этого блевотного нечего выпить будет. Послушаем про Бога, пожрем, телик посмотрим с обращением президента. Володя что-то лепетал про то, что Бог ему батю вернул, я не понял. Вроде помер он сорок дней назад, надо поддержать. Может, и на бабкины поминки чего вкусного принесет, а то с меня кухарка, как с тебя проститутка. И не начинай там свои военные темы, не позорь, – усмехается. Гриша кисло улыбается, помахав рукой. Вот и поговорили. Как вообще начать разговор о том, что случилось с бабой Шурой? И не в похоронах даже дело, а в том, что было до них. А еще Володя со своим Богом… Вечер обещает быть.

Пока Анатоль отсыпается и трезвеет, Гриша успевает принять душ, трижды проклясть газовый котел, из-за которого вода в хаотичном порядке переключается с кипятка на лед, и скурить три сигареты. Очень деятельно. Выкурил бы больше, размышляя о важности сегодняшней вечерней беседы, только Анатоль пробудился и отправился на кухню зажевывать вафлями похмельный смрад. Они выдвигаются ровно в шесть, опаздывая всего на десять минут. Тут идти-то…

Черносвитов выглядит отлично. Вот кто выспался и поел.

– Привет! – Володя улыбается широко, радостно. – Я так вас ждал. Помолимся вместе перед ужином? – Гриша с Толей переглядываются и немного неловко кивают. Конечно, помолимся, какие вопросы, мы же сюда за Божьей помощью пришли, а не за котлетками. Пока Гриши не было, в квартире сделали ремонт, стало даже как-то современно, что ли. В красном углу стоит икон двадцать, все золоченые, красивые, а лампадки какие, просто загляденье. Стол сервирован на четверых. Черносвитов крестится и заводит молитву, Гриша с Толей сидят с очень серьезными и одухотворенными лицами и думают о мясе. И о Боге немножечко, он же к столу послал.

– Слышал, у вас бабушка скончалась. Мои соболезнования. – Приносит с кухни долгожданные богоизбранные котлеты, салаты, суп. Черносвитов всегда был очень домовитым, повезет же его жене, весь стресс пускал в молитвы и готовку, благо, что дома всегда было из чего. – Но вы не переживайте. Мы и ее отмолим.

Гриша недоуменно поднимает брови, не отвлекаясь от накладывания еды.

– Отмолим, прости?

Анатолий молча жует, глядя в тарелку.

– Да. Мне отца Господь вернул. Я после похорон молился днями и ночами, все просил Бога смилостивиться и послать его душу обратно на землю, вот он и пошел мне навстречу. Бог всем помогает, он милостив, если ты искренен в помыслах. – Разливает компот по кружкам. Толя прочищает горло, чуть не закашлявшись от столь неожиданного поворота беседы, Гриша вытягивает губы трубочкой, чтобы не сказануть колкость. У человека горе, а ты тут со своим ядом. Снова.

– Это для него тарелка? Он там сидит сейчас? – Ковыряет котлету. Сдавать Володю в областной дурдом не хочется, а что поделать. Бог вернул…

– Нет, ты что, за дурака меня держишь? Он скоро придет. Сами убедитесь, я вас пригласил, чтобы поделиться чудом.

Чудом он поделиться хочет… Гриша жует угощение, стараясь не думать, какого толка может оказаться это чудо. Может, старый поп задолжал денег и решил скрыться ото всех, инсценировав свою смерть? Или что похуже. Люди иногда странные.

– Давай сменим тему. – Лебедев раздраженно кривится. – Я от похорон едва отошел, а тут ты со своим чудом. Мне чудес хватило, до сих пор не протрезвел. Расскажи лучше, что у вас в церкви.

Володя оживляется сразу, глаза загораются особым, фанатичным огнем.

– Купола привезли, устанавливают. Андрей Павлович лично контролирует процесс. Нашему городу так повезло, что у нас есть такой человек. – Размахивает вилкой, активно жестикулируя. – И иконописца из самого Петербурга пригласил, представляешь?

– Андрей Павлович, это который Тероев? – Толя, кажется, собирает весь внутренний скепсис и пытается выразить его одним лишь взглядом, но эффекта нужного все равно не производит. – Ты же знаешь, что он вор в законе?

Гриша слышал про Тероева еще до армии. Ребята всякое болтали, Никита Рочев из старшаков даже хвастался, мол, это его родной дядя, очень этим гордился. Гриша тогда помогал местной шпане от мусоров ныкаться, раскладывая карты за пачку сигарет, наслушался про блатоту достаточно, чтобы держаться подальше.

– Он исправился. Бабушек через дорогу переводит, на каждую воскресную службу в храм ходит. Такой широкой души человек, очень интеллигентный, воспитанный. Жертвует нашему приходу безумные деньги. Ресторан открыл, легальным бизнесом занялся. Вам лишь бы добрых людей очернить.

Анатоль закатывает глаза, но ничего не говорит. Спорить с Володей всегда было делом гиблым, поэтому он даже в дискуссии не пытался вступать. Воспитанный как типичный советский человек в семье исследователей, он с большим раздражением относился ко всем историям про Бога, хоть и бегал в храм по воскресеньям. На всякий случай.

– Он так и гонит алкоголь по области, переклеивая этикетки? – Гриша вмешивается в диалог.

– Что?

– Что? – Улыбается. Он узнал об этом от товарища майора, подслушав несколько телефонных разговоров. Не то чтобы его в дела посвящали, но по обрывкам фраз можно было о многом догадаться. – Не спрашивай, откуда информация. Но она проверенная.

– Кста-а-ати, – Лебедев, смекнув, куда клонится разговор, поднимает глаза, – а что у тебя с мусорами? Ты же в отдел рвался, осведомителем майора подрабатывал, а теперь что? Прошли те дивные времена, и ты остался наедине с совестью, решив, что лучше к Тероеву в подельники набиться? – Шарит под столом и обнаруживает-таки кагор. – Ага!