– Они сказали, что это платно. А у меня денег только на кладбище хватило, а на них нет. Они еще грим предлагали, формалином накачать, чтоб как живая была, припудрить носик, но это все таких денег стоит, что я даже не знаю. Откуда им у меня взяться? – Чешет череп, лицо кривится в болезненной гримасе, в желтом свете хрустальной люстры делая его похожим на демона с рисунков, которые Черносвитов показывал как доказательство существования ада. – Типа я за перевозку туда-назад заплатил, клятвенно пообещал, что носилки вернем. Может, отвезет кто из родственников, я не знаю.

Гриша качает головой.

– Иди за водкой, Толя.

Когда дверь хлопает, Гриша внутренне подбирается. Что ты, Гришенька, трупы не видел? А чего ж тогда так готовишься, будто не видел? Расстегивает мешок, закусив губу. Баба Шура с открытыми глазами, губы потемнели, из розовых превратившись в бордовые. Совсем белая, лицо похоже на восковую маску. Вскрытие показало, что старуха скончалась от остановки сердца, так брат говорил. Ну что ж. Санитары даже не потрудились ее накрыть, так и упаковали в мешок нагишом, шов кривой, как будто патологоанатом был пьян. Впрочем, это ожидаемый поворот событий, и к нему как раз вопросов никаких.

Подготовленная вода и мыло уже стоят в комнате, Гриша быстро омывает ее не без брезгливости. Какая же она холодная, черт возьми. Мыло сует в карман, воровато оглядевшись. Пригодится.

Он снимает с вешалки платье, критически осматривает. Как-то они не подумали, что на располневшую с возрастом Шуру оно может не налезть. Надо поторопиться, пока Анатолий не вернулся и не впал в очередной нервный приступ. Старуха совсем мягкая, но очень тяжелая. Может, так влияет груз ее грешков? Кто бы знал. Продевает ледяные руки в рукава, голову придерживает, кривится, заметив зубчатый шов поперек черепа. Ну хоть зашили… От нее исходит совсем легкий трупный запах, гниение остановлено чудесами холодильного аппарата. Бабка валится на Гришу, впериваясь невидящим взглядом, его аж передергивает от могильного холода; он трясущимися руками застегивает железные крючки на спине и подхватывает на руки. Сука… В нее что, в качестве бонуса зашили пару гирь? Сваливает в гроб с грохотом, переводя дыхание. Быстро расправляет легкие складки платья, с трудом натягивает на разбухшие ноги туфли из тех, что поприличнее, завязывает передник, водружает на голову расшитый повойник и накрывает белым холстом. Поправляет волосы так, чтобы шов не видно было, подбивает края платья для опрятности и стартует в ванную, сдирая с себя одежду по пути и подставляя ладони под кипяток из крана. Сука-сука-сука.

Гриша залезает в душ, сгрузив одежду в таз под ванной, мылится обильно, будто пытается кожу живьем содрать. Нужно, чтобы ничего не осталось, иначе точно придет во сне и будет кошмарить, тянуться скрюченными руками, пытаться до кадыка дотянуться длинными когтистыми пальцами, проколоть кожу, вырвать трахею.

Наваждение рассеивает громкий стук.

– Толь, принеси мне шмотки из комнаты! – Из одежды осталось только армейское. Черт с ним, бабка не обидится. Лебедев шаркает ногами по паркету, покашливает, стучит дверями. Сука, ну какой же ты медленный… Гриша выключает воду, кутаясь в жесткое старое полотенце, еще раз умывает лицо. Лебедев все шарится по квартире, что слепой котенок. Нажраться уже успел, зараза? Гриша чистит зубы на всякий случай, предвкушая огромное количество сигарет и спиртного, Анатоль быстрой перебежкой топает мимо ванной и затихает. Чтоб тебя. Завязав полотенце на бедрах, Гриша открывает дверь, выпуская плотные горячие клубы пара.

– Толь, ты глухой? Или уже наклюкался по пути?

В квартире тишина. Гриша в недоумении обходит комнаты, но брата не находит. Странно. Ладно, может, соседи. Из зала убирает трупный мешок, заталкивает в мусорку на кухне, закуривает, решив придать дражайшей бабе Шуре финальный вид, и замирает с сигаретой в зубах. Бабкино платье свисает с края осинового гроба.

Сука, поправлял ведь специально.

Входная дверь хлопает, слышится знакомый тихий матерок. Анатолий идет сразу в зал, остановившись на пороге и взглянув на Гришу тяжелым взглядом.

– Ты некрофил? – Как-то слишком сильно сжимает стеклянное горлышко вожделенной бутылки. Гриша аж теряется, разводя руки.

– Ты идиот?

– А почему тогда голый? В зале с трупом. По телевизору есть передача про маньяков. Чикатило, если ты не знал, тоже был некрофилом. И ожерелье ей надел, посмотри-ка.

– Какое ожерелье?

Гриша возмущенно хватает ртом воздух, но нужных слов не находится. Толик подходит к гробу, критически осматривает бабу Шуру, а потом резко поворачивает голову уже без тени издевки.

– Ты че, реально некрофил? Хули у нее юбка задрана? – Перекатывает бутылку в пальцах, переворачивая. Теперь она похожа на крошечную стеклянную биту, по голове получить очень не хочется. А что ему сказать? Я тут мылся, а бабка по квартире бегала?

– Я не успел поправить, сразу в душ пошел. Трупная вонь – дело тонкое. Ладан свой поджигай лучше. Носилки еловые сделал, как я просил позавчера? – Отмахивается с напускным спокойствием. Сам пусть поправляет. Где там мешок с березовыми листьями? Самое время переодеться и ими воспользоваться. В дверь звонят. Пока Гриша натягивает разбросанный армейский скарб, в коридоре слышатся голоса. Сколько лет он родственников не видел? Десять?

– Толечка, ты так возмужал! – Грузная тетя Зоя с огненно-рыжими волосами расцеловывает брата, оставляя на щеках маслянистые следы розовой помады. – Гришка! – Прет с напором локомотива, ему остается только замереть испуганным зайцем перед неотвратимым приближением медведя. Очень, кстати, дружелюбного. От тети Зои пахнет, как от всех женщин ее возраста: едкая «Красная Москва» с сигаретным послевкусием. Она сжимает его в могучих объятиях, оцарапав руки расшитой бисером блузкой. – Жених вырос какой, девки вешаться будут.

Гриша неуверенно кивает. Пусть так, любимая тетушка, вы только не вешайтесь так активно, а то вас не удержать. Ее муж, долговязый смуглый армянин с усами-щеткой, предпочитает ограничиться рукопожатием. Сколько таких пар в этой забытой богом стране? Она – круглая хохотушка и он – длинный, несуразный и косноязычный.

– Теть Зоя, а где…

– В магазин побежали, сигареты кончились. Ночь длинная предстоит, – ее румяное улыбчивое лицо вдруг становится серьезным. – Ничего странного?

– Нет, что вы, – Гриша обворожительно улыбается. Ладно обои прикрыли, но двери-то не успели заменить. – Сами понимаете, бабушка уже не в своем уме была, так что ничего такого, что могло бы удивить.

Женщина кивает, почесав круглый зоб.

– Вот и хорошо. А гроб…

– Осиновый, – улыбка шире. – Вот только березовые листья еще не разложили. Вы не волнуйтесь так, – Гриша – само обаяние, проскальзывает мимо тетки и утекает в зал, – смотрите, сами можете убедиться.

Зоя подходит к гробу, натужно вздыхая.

– Я сама с листьями, хорошо? Хочется побыть с ней наедине, – сует толстые пальцы под холстину, явно в поисках бабкиной руки. Поздно, дорогуша, поздно. – У меня там овсяный кисель и кутья в сумке, разбери, пожалуйста. – Гриша кивает и удаляется восвояси на кухню, где Анатолий вместе с армянином разливают водку по рюмкам.

– Арсен, – тянет руку, – соболезную вашей утрате…

Лебедев открывает рот, чуть не разразившись длинной тирадой обо всех своих страданиях, но Гриша делает ему большие глаза. На поминках постенаешь. Рано.

– Гриша. Спасибо. – Лучше бы денег дал. – Мы очень ценим, что вы приехали. – Оставив бабку на произвол судьбы много лет назад. – Тетушка, наверное, очень расстроена…

Арсен кивает, с тоской глядя на рюмку.

– Да. Она так торопилась, как будто не успеет. Я говорил, мол, без нас не закопают, что ты так переживаешь. В первый день хотела приехать, так распереживалась, как вы тут одни. А кто гроб колотил?

Анатолий замахивает рюмку, прикладывая кулак к носу и жмурясь.

– Я колотил. Толе очень тяжело, она на его руках умерла, – Гриша присаживается на косой табурет, жестом отказываясь от алкоголя.

– Понятно, – коротко подводит итог Арсен. Хлопает дверь, Зоя залетает на кухню с красным от ярости лицом, впившись взглядом в Гришу. Лебедев внимания не обращает, продолжая откушивать горячительное вместе с дядей, который голову вжал в плечи, увидев жену в недобром настроении.

– Да? – Гриша вежливо улыбается. – Покурим?

Зоя поджимает губы. Сейчас она ему эту сигарету сунет прямо в… Идет в коридор грузно, походкой выражая недовольство. Ее бы воля, она бы Гришу в паркет закатала, да только нельзя. Вряд ли Арсен в курсе. Оказавшись на балконе, Зоя вытаскивает тонкую сигарету, особенно комично выглядящую в ее жирных наманикюренных пальцах, и подкуривает, не дожидаясь, пока Гриша поднесет ей зажигалку.

Он смиренно ждет, поглубже зарываясь в одежду, как воробей в песочную ванночку.

– Кто? – выдавливает из себя тетка, выпуская дым носом.

– Толя, – Гриша смотрит наверх, чтобы не напороться на полный ненависти взгляд родственницы. Редкие звезды перемигиваются, серая облачная хмарь плавно течет по небу.

– Ты его надоумил, мразь? – Она плюется словами, с хрустом затягиваясь и нервно подергивается всем телом. – Это тебя старая перечница научила, да? Ты соврал, что разобрал потолок, я поняла. На ее похоронах еще ясно было, что что-то не так. Не должны у нас мужчины этим заниматься, это против правил.

Гриша устало вздыхает.

– Теть Зой, каких правил? Которые вы сами себе придумали? Кто успел, тот и съел, вам ничего не светит. Только грызть локти, что пошло не по вашей родове. Обычно же через поколение, – сжимает кулак в кармане. – Вы березовые листья разложили?

Женщина свистяще выдыхает.

– Разложила. А ты подумай, что теперь с ним делать. Он же не понимает ни черта, только в водке и смыслит. Какой с него нойд? Смех. А с тебя? Колдун с винтовкой? Позорище. – Она брезгливо отряхивает шубу. – Вырождение. Столько поколений, и теперь вы… – Сплевывает с балкона. – Чем старухи думали?

Гриша переводит на нее свои мутные, водянистые глаза.

– Надеюсь, что вы правильно разложили листья. А то она уже вставала, – говорит равнодушно и выходит в тепло, раздраженно скидывая верхнюю одежду в прихожей. Началось в колхозе утро.

Гости прибывают. Женя и Веня, дочь и сын тети Зои, несут массивные клетчатые сумки, вслед за ними подтягиваются соседи, имена которых Гриша даже не помнит, последними приезжают парочка стареньких коллег с платочками. Вот кто действительно скорбит.

– Александра Владимировна была замечательной женщиной, – старушка держит в своих сухих ладонях руки Гриши и трясет их, будто это поможет доказать ему этот факт. – Столько раз меня выручала, помогала! А ее подарки приносили удачу, мы это всем заводом знали.

Он в ответ рассеянно кивает, неловко приобнимает бабушку и направляется в зал. Вокруг гроба толпятся люди, но никто не решается начать. Скоро полночь, а они так и не могут решиться. У изголовья стоит тетя Зоя в черном платке с лицом самой несчастной женщины на земле и принимает скромные соболезнования. Так, хватит уже. Гриша хлопает в ладоши, заводя:

– В среду, во вторник умер покойник, пришли хоронить – он руками шевелит.

Толпа подхватывает знакомый местным мотив, запевая нестройным хором.

– В среду, во вторник умер покойник, пришли хоронить – он ногами шевелит.

Хлопки в ладоши, толпа приходит в движение, начиная пританцовывать и натужно смеяться. На Гришу наваливается тело, оказавшееся Анатолием. Тот уже достаточно пьян, но недостаточно, чтобы выкупить суть.

– Гриш, это что за хуйня такая больная происходит? – шепчет на ухо, цепляясь за плечи. – Они че, совсем ебанутые?

Гриша выдыхает. Как бы тебе так объяснить…

– Она официально не была замужем. Это очень порицалось. – Помогает Анатолию удержаться на ногах. – В нашей семье все, кто считается носителем знаний, не должны связывать себя узами брака. Потом как-нибудь расскажу почему. Поэтому их хоронят как юных и непорочных, как будто они не успели отгулять свое. Это просто традиция.

– …пришли хоронить – а покойник сидит!