Толя фыркает, крестится на всякий случай и отваливает, не выдержав такого потока информации. Гости бросают в гроб монеты и цветы, тетя Зоя бледнеет с каждой минутой, как будто и правда сейчас грохнется в обморок. Соседи обступают бабу Шуру, начиная прощаться. Они не должны сидеть до утра, но проститься и обрести уверенность, что старая стерва к ним не вернется даже из ада, были обязаны.

– В среду, во вторник умер покойник, пришли хоронить – он за нами бежит!

Один за другим мужчины и женщины подходят к гробу, кладут в него цветы и звенят монетами, говорят последние слова для покойницы. Вряд ли приятные, но тут уж кто как жил. Входная дверь хлопает, и хлопает, и хлопает… Люди снуют туда-сюда, большую часть из них Гриша видит впервые, они даже не здоровались, когда пришли. Когда они вообще пришли? Чашку с белым киселем передают из рук в руки, новоприбывшие кланяются покойнице.

В квартире слишком много народа. В зал заходят несколько молодых девушек, шурша длинными юбками, протискиваются через толпу. Рядом с гробом народ веселится и пляшет, кто-то притащил баян. Откуда тут баян? Гриша отходит в угол, трет глаза. Неизвестные продолжают выходить из коридора, кружат вокруг покойной, но цветы не опускают. Лемба. Так вот кто ей служил… Мог бы сразу догадаться. Лучше с Крестовым, чем с ними. Парень вжимается в угол, стараясь не дышать. Тетка не обращает на это внимания, позволив себе, наконец, начать тихонько плакать и отойти от изголовья. Хлопки, стройный хор, хохот. Люди хотят коснуться гроба, но останавливают руки в нескольких миллиметрах, невозмутимо проходя дальше по очереди. Соседи пытаются пройти к выходу, но толпа, подобно морским волнам, сносит их назад. Гриша не знает, сколько пришлось так простоять. Может быть, пять минут, а может быть, пять часов.

Очнувшись от наваждения, он взглядом выхватывает в толпе вытянутое, истощенное девичье лицо. Где он мог видеть ее раньше? Черные как смоль волосы заплетены в толстую тугую косу, дорогой заячий полушубок серого цвета, кровяно-красная помада. Девушка зло поджимает губы, прорываясь к покойной, ее лицо корчится в гримасе. Когда она поднимает серые, почти белые глаза, полные ненависти, на Гришу, в голове что-то щелкает.

«Моя она, моя! Кто платить будет?»

Гриша нервно выдыхает. Скрутка-то последняя была. Черт тебя возьми, старуха, удружила. Девка прорывается через толпу медленно, а он выскакивает в коридор, с грохотом врезаясь в вешалку и шаря глазами вокруг. Толпа в коридоре перешучивается, все такие опрятные, красивые, белоглазые. Гриша нашаривают ручку двери в комнату Анатолия, вваливается туда, пока девка не выбралась, и щелкает замком. Анатоль снова в обнимку с бутылочкой, весь в слезах. Кажется, он и правда не понимает, что тут происходит. В гостиной бабы начинают оплакивать бабу Шуру, взвывают так, будто их разом резать начали.

– Толь, – присаживается рядом, поглядывая на дверь, – ты как?

Лебедев поднимает розовые, блестящие от слез глаза, трясущимися руками пытается поджечь сигарету. В комнате дым, хоть топор вешай.

– Вы все ненормальные, – истерически всхлипывает. – Превратили прощание с бабкой непонятно во что. Какие песни, какие анекдоты, какое, к черту, веселение покойника? Хули они там орут? – Закусывает губу до крови, шмыгая носом. – Я хочу вернуться в Петербург и забыть об этом кошмаре. Как она стены царапала, ты слышал? И так каждую ночь. Умоляла меня ее зарезать, не давала себе помочь перевернуться, истерила, просила Бога ее забрать. И после всех мучений вы как будто глумитесь. Зоя еще приехала, ни разу ее не навестила, а тут воспылала дочерней любовью. Это один сплошной пиздец, – ручка двери дергается, но нежеланный визитер не может войти. Анатолий не реагирует, пока Гриша прикидывает, как им сваливать в случае чего. Из окна не хотелось бы.

– Че ты замолчал? Я, знаешь, как заебался ее мочу оттирать с пола? Обоссытся, обосрется, орет, что Бог ее не забирает. И в дурку не сдать, потому что она не угрожает своей и чужой жизни. Родителями дети должны заниматься, а не внуки. Катька бы, может, не сбежала, семью там, детей, дом бы построил, – тычется носом в кулак с зажатой между пальцев сигаретой. – Это ты сглазил ее. Сказал, что за упокой пьем. А надо было за здравие.

Как удобно верить в приметы, когда хочется кого-то обвинить в своих бедах. Гриша аккуратно приобнимает Толю за плечи, в дверь продолжают яростно ломиться.

– Вынос! Вынос! – раздается из коридора голос тети Зои. Вынос? Гриша в недоумении смотрит на часы. Половина шестого. Зараза. Сколько он там простоял?

– Давай пошли, – тянет брата за рукав. – Тебе еще речь на кладбище говорить. Давай-давай, – Толя мотает головой, вырывается. – Перестань вести себя как еблан, закопай бабку и делай что хочешь, – Гриша встряхивает его за плечи. – Последний рывок.

Анатолий ведет нетрезвым глазом по комнате, кивает без энтузиазма. Гриша помогает брату опереться о себя, аккуратно открывает дверь, выглядывает. В коридоре лишь недовольная Зоя окрапляет водой порог, остальных уже нет. Пахнет жженой берестой.

– Давайте уже, у нас электричка в Петербург скоро, – она выходит из квартиры, поправив пышную шубу. Гриша только вздыхает, одевая Анатолия в куртку и помогая зашнуровать ботинки, тот еле на ногах стоит, все стену обнять пытается. Дерьмово это. Гриша вытаскивает его в подъезд, не успев даже застегнуться. У дверей дома Толика подхватывает Веня, кивает понимающе, мол, не боись, все решим. Вот и славно. Мужики стоят с гробом, готовясь к неблизкому пути, Женя водружает сверху погребницу. Раньше надо было, все не слава богу в этой семье. Гриша подходит к тетке, дергает за рукав. Толпа лемба завывает впереди, девки надрываются, сморкаются в платки, сипло задыхаясь.

– Не подходи к ним. Они на кладбище не зайдут, но ты же понимаешь, – тихо шепчет Гриша, касаясь ладонью пушистого шубного меха. Зоя дергает плечом, скидывая руку.

– К кому? Мы уедем сразу после похорон. Сорочины уж как-нибудь сами.

Ну сами так сами. До кладбища идут молча, только Анатолий периодически мычит и пытается пристроиться поблевать в ближайших кустах. Толпа незнакомцев и правда сворачивает в противоположную сторону, но никто внимания не обращает. У кладбища стоит девка, всклокоченная, незнакомая, Женя как ответственная за погребницу свистит, мужики останавливаются. Срывает тряпку с гроба, вручает девушке.

– Это вам.

Та смотрит непонимающе, но процессия уже движется дальше. Так принято, дорогая, в этом городе, не нужно ничему удивляться.

Копщики ждут у свежей могилы, освещая лица оранжевыми огоньками от сигарет.

– Толечка хочет последнее слово сказать, – тетка зябко ежится. Судя по Толечке, он уже ничего сказать не хочет, только устроиться молча под кустом.

– Я… – Подходит покачиваясь. – Баба Шура была очень хорошей. Помогла мне, когда мои сгорели, потом, правда, с ума сошла, но это ничего, она старенькая была. Сколько ей было? Сто? Сто пятьдесят? – Пьяненько улыбается. – Прожила долгую жизнь. Спасибо, – Веня подхватывает Лебедева, бабку медленно опускают. Одна из веревок срывается, и гроб с грохотом падает, Гриша морщится от звука, нащупывая в кармане круглый предмет. Вытаскивает на свет – уголек. И откуда? Переводит взгляд на могилу: крышка треснула вдоль, копщики активно работают лопатами, делая вид, что ничего не случилось.

– К еще одному покойнику, – безрадостно констатирует тетя Зоя.

3

Привет!

В Линдграде все как обычно, мать пилит вдвое больше, меня это задолбало. Как в армии? Не обижают тебя там? Я определилась с поступлением после школы, решила стать режиссером. Маме пока не говорила, она не одобрит, считает, что мне нужно на филологический, а я чем больше читаю наших классиков, тем больше понимаю, что мне там нечего делать, я слишком позитивно смотрю на мир. Возможно, это потому, что я еще не сильно много видела в жизни. Нет, парня я себе не завела, ты же знаешь, что скажет мой папаня. Недавно видела Толю и Глеба, они опять занимаются чем-то не очень правильным, звали с собой, но я не согласилась. От алкоголя меня все еще тошнит, но я честно стараюсь найти тот, от которого не будет, я очень расстраиваюсь, потому что меня никто не зовет пить пиво за гаражи. Я бы, может, и пошла, если бы позвали, но фактор отца-мента и та история, когда я заблевала парту в школе после сивухи, делают свое черное дело.

Есть другая история про пиво. Женькина мама завела обезьяну, не знаю, откуда она ее вытащила, но история получилась захватывающая. Мы с Женькой пришли к ней домой и попробовали напиться, раз нас никто не зовет, мне опять стало плохо, поэтому мы решили остатки отдать обезьяне. Она блевала фонтаном, прикинь.

Володя говорит, что церковь полностью восстановят через несколько лет, теперь можно верить в любого Бога. Пока не знаю, как к этому отношусь, но за него рада. На улицах стало невыносимо грязно, как будто после развала Союза все забыли о существовании мусорок.

Если придется поступать на филологический, я напишу книгу о наших приключениях в детстве, зуб даю.

Очень жду тебя назад,

Алина.

П.С.

Майор женился и обзавелся потомством. Видишь, даже злые люди находят свое счастье, значит, найдешь и ты.

15.01.1992.

Алина языком смачивает кисточку и активно возит ей в черной коробочке, аккуратно красит ресницы. Вечером в кинотеатре показывают Тарковского по инициативе Дома культуры, туда придут максимум пять человек, потому что американские боевики вытеснили сложное советское кино, что крайне беспокоило нафталиновое старичье, которое обильно страдало в каждом номере крошечной еженедельной газеты города множественными статьями. Мол, молодежь совсем сошла с ума, наслаждается просмотром разврата и убийств, не тянется к высокому. Алина не то чтобы сильно наслаждалась, но ей нравились современные фильмы, что не отменяло тяги к изучению кинопленок прошлого, в которых таилась загадочная мистерия чуждого ей времени. Посмотреть «Андрея Рублева» на большом экране, а не в квадратном выпуклом глазу телевизора давно было ее мечтой, поэтому она выпросила у отца билеты на все сеансы Тарковского на месяц вперед. Выглядеть надо соответствующе, не то чтобы Солоницын и Лапиков начнут причитать с экрана, что она не накрасилась, но посещать столь волнующее мероприятие без боевого раскраса казалось неуважением к труду режиссера. Он старался и снимал, значит, надо постараться, чтобы посмотреть. В руках оказывается иголка, девушка аккуратно разделяет ей ресницы. Каждый раз страшно, что воткнется в глаз, но красота кажется ей чуточку важнее таких рисков.

– Опять в кино? Отцу пора перестать идти у тебя на поводу, – маменька, замотанная в махровый халат и с пластиковыми бигуди на голове, заходит в комнату, усаживается на новенький красный диван, пристально наблюдая за сборами. Алина сталкивается с ней глазами в зеркале.

– Я же на классику, а не на боевик, – машет на лицо, чтобы глаза скорее просохли.  – Помаду можно взять?

– Нет, она дорогая. И чтоб после кино сразу домой пошла, – мама снова недовольна. В школе, наверное, довели. – Или опять с мальчишками гулять пойдете?

Алина закатывает глаза, откладывая тушь.

– Мам, со мной никто не хочет гулять, все знают, кто мой папа, – хмурится, роется в косметичке в поисках «Балета». – Это правда, что Елена Витальевна сильно заболела? Ты поэтому такая расстроенная?

Мама заламывает руки.

– Да. Нагрузки вдвое больше в школе будет после каникул, с вашим поколением обсуждать Толстого – настоящая пытка.

Алина замазывает пару прыщей на лбу, чтобы не выделялись так сильно.

– Вам же не надо ничего, кроме жвачки и журналов. И не обвиняй во всем папу. Ты вон как распухла, мальчики на такую и не посмотрят.