Русский солдат для меня святыня (страница 9)
«Образец солдата: экстремально живущий человек; он быстро должен управиться, пережить все радости, все наслаждения, все привязанности. Ест, любит, пьёт, думает – сразу впрок, за всю жизнь, а то, м. б., убьют. Но и нежность его к вещам, внимание к мелочам – чем бы он ни занимался,– тоже вырастает: он внимателен и к кошке, и к воробью, и к сверчку, etc…»; «На войне душа ещё живого все время требует, чтобы мелочи (игра, болтовня, ненужный какой-либо труд) занимали, отвлекали, утомляли её. Ничего не нужно в тот час человеку, лишь одни пустяки, чтоб снедать ими тоску и тревогу. <…> Солдат живет с недостатками (элемент вещей); борьба с этими недостатками и отвлекает его от главного страшного недостатка – возможности умереть»[31].
Через эти обычные, самые незамысловатые житейские нужды солдат предстает в своей человечности. И это важно, показать не только героя, способного совершать сверхчеловеческие подвиги и жертвы, но и очень близкого и знакомого всем, простого в лучшем смысле этого слова человека.
Но здесь же, как всегда, у Платонова высшие философские размышления. Вот он пишет:
«Умершие могут быть воскрешены, как прекрасные, но безмолвные растения – цветы. А нужно, чтобы они воскресли в точности, – конкретно как были».
Что это? Вновь прорыв фёдоровской идеи воскрешения мертвых? Или что-то свое, какая-то глубоко личная мечта-идея, имеющая, безусловно, истоком христианское чаяние. Важно, что о ней не забывает Платонов и на войне, свидетельствуя о метафизической иерархии человеческих мыслей-помыслов, на вершине которой – нравственная идея воскрешения всех умерших, всех погибших. На войне она пронзительнее, очевиднее, насущнее. Да, в миру умирают, на войне погибают. Но воскрешены должны быть все.
И еще «Бог есть умерший человек»; «Жизнь есть изменение, но высота души в её неизменности»[32].
Вновь и вновь демонстрирует Платонов единство быта и бытия, жизни и мысли, слова и дела. Таков русский солдат и русский человек Андрей Платонов.
Важно то, что смерть русские солдаты, русские люди на войне принимают без надежды на воскрешение, поскольку это советская страна и советские люди, где официальная идеология – атеизм. Но это какой-то другой атеизм, русский, православный атеизм, как бы это противоречиво ни звучало. Русские солдаты умирают за правду, во имя тождества правды – права существования народа на земле. И здесь уже отличие от Н. Фёдорова, который во многом был близок Платонову. По крайнее мере, у Платонова нет такой уверенности в воскрешении, тем более знания об этом, а есть надежда на бессмертие, но эта надежда ненадежная, она граничит с отчаянием, тоской, какой-то обреченной уверенностью в невозможность, невозвратность, в вечную смерть. Слова из рассказа «Девушка Роза» очень точно характеризуют это:
«Он не подписал своего имени. Оно ему было уже не нужно, потому что он терял жизнь и уходил от нас в вечное забвение».
И все же это не атеизм официальной идеологии. Это особый, парадоксальным образом духовный атеизм, в котором, скорее, отсутствие знания, нежели отсутствие надежды. Платонов – философ тайны, для него мир – тайна, и тем более смерть – тайна. В этом отсутствии традиционной религиозной веры как веры в продолжение жизни после смерти, веры в бессмертие в большей степени проявляется чистота подвига, чистота жертвы.
Героический подвиг русского солдата, который выполняет задачу преодоления смерти ценой своей жизни, на поле боя воистину велик.
Это свойство трагического сознания, призванного мириться с неразрешимыми противоречиями, которые рвут сердце в клочья. С одной стороны, наблюдение над жизнью, над ее физической мощью и красотой рождает абсолютно правильную мысль: «велика и интересна жизнь, и умирать нельзя». Никак нельзя, смерть не имеет права нарушить такую прекрасную, великолепную жизнь, в которой так много всего невероятного, истинного, драгоценного, которая изобилует щедротами и взывает к творческому участию в ней.
Раненый старшина из рассказа «Полотняная рубаха» с воодушевлением рассказывает тоже раненому сослуживцу, как легко бывает умереть, когда идешь на смерть под знаменем родины. И все же заключает:
«А все-таки жалко бывает перед смертью этой прелести и сказочности жизни! Ты этого не поймешь, ты едва ли жертвовал собою…»
Нет, смерть не имеет права отбирать эту жизнь, ею не созданную и ей не принадлежащую. И политрук, смотря на спящего бойца, говорит: «Жалко вас всех, чертей!»
Ненапрасная жертва указывает на более высокую, чем личная жизнь, ценность. Эта ценность – Родина. И поэтому, несмотря на человеческую жалость, которую испытывает политрук из «Одухотворенных людей», испытывает как русский человек, далее следуют такие торжественно-приподнятые слова:
«Что ж! Если мы погибнем, другие люди родятся, и не хуже нас. Была бы родина, родное место».
«Была бы родина»… Жизнь за родину отдать – в этом суть ненапрасной жертвы. Другие люди, другие – не чужие, они родные, за них можно и умереть, чтобы они были. И никакого страха смерти, ужаса перед ней, как у западного обывателя, для которого другие – всегда чужие, всегда ад. Ад – это другие, говорил Сартр, и был прав, поскольку то, о чем и о ком он говорил, не имело того тепла родины, в котором все родные и смерть не страшна. Где родина, там нет смерти, родина – это и есть вечная жизнь. Родина больше смерти. Такой родины у Сартра нет, и поэтому нет спасения от страха смерти в этой ледяной пустыне одиноких и покинутых людей, отчужденных друг от друга непроходимой стеной своего смертного эгоизма и жалкого индивидуализма. А это действительно ад.
Таков западный экзистенциалист, которому абсолютно неведомо то пронзительное чувство тоски по родине, которое испытывает полковник Бакланов из рассказа «Штурм лабиринта», находясь в немецком городке и готовясь к бою с врагом, притаившимся в этом городке:
«Тоска по родине мучила теперь Бакланова. Он любил русские избы, считая их самым лучшим архитектурным произведением; он любил плетни, полевые дороги во ржи, закаты солнца за далеким горизонтом в орловской степи, он любил видеть женщин-крестьянок, стоящих за штурвалом комбайна, и ему нравился шум ветра в березовых рощах Подмосковья; он вспоминал теперь с грустной улыбкой и деловых сельских воробьев, и белых бабочек над желтыми цветами лишь потому, что все это существовало в России. Здесь, в Германии, был иным и вид природы, и унылый порядок жилищ, аккуратных до бездушности, и сама земля здесь пахла не теплом жизни, но какой-то химией мертвых веществ».
Чувство родины, воспоминание о ней во всех, казалось бы, самых незначительных мелочах и деталях обостряется на войне, смысл которой в защите и спасении родины. Но также обостряется оно, как в этом рассказе, в немецком городке не только как во вражеском месте, но как в неродном «чужом пространстве», в котором тесно умещены дома, а на центральной площади две уцелевшие готические башни с подвешенной на них электрической высоковольтной магистралью. Глядя на все это, полковник заключает: «Вкуса у них нет и скучно нам здесь».
Как же у немцев нет вкуса!– воскликнет какой-нибудь утонченный знаток немецкой эстетики и страстный поклонник всего «немецкого», то есть чужестранного, западного, неродного. В том-то все и дело, что на фоне русских изб, березовых рощ и женщин-крестьянок вся эта вычурная западная эстетика кажется невероятно скучной и пошлой, от которой пахнет «химией мертвых веществ». А если ослаблено, притуплено чувство родины, тогда лакейское заискивание и рабское пресмыкательство перед всем чужим.
Небесный смысл родины более всего раскрывается Платоновым в рассказах, посвященных его родному городу Воронежу – «Житель родного города» и «Афродита».
Устами полковника Назара Фомина, во многом своего прототипа из рассказа «Афродита», Платонов выговаривает сокровенное о родине:
«Фомин снова, как бывало у него в юности, почувствовал жизнь как просветление. Тайна родины была ясна ему; она открывается в локоне волос с головы дочери-ребенка, что хранит красноармеец у себя в вещевом мешке и носит за плечами тысячи верст, она в дружбе к товарищу, которого нельзя оставить в битве одного, она в печали по жене; вся тайна родины заключается в верности, оживляющей душу человека, в сердце солдата, проросшем своими корнями в глубину могил отцов и повторившемся в дыхании ребенка, в родственной связанности его на смерть с плотью и осмысленной судьбою своего народа».
«Жизнь как просветление» – это и есть божественная благодать, в свете которой открывается самое важное для человека – тайна родины. Именно открывается, когда наступает чудо просветления. Пока его нет, все тускло и уныло, бесцветно и бессмысленно, и начинает искать человек чего-то невероятного, что хоть как-то может оживить его угасающую душу. Но это невероятное рядом, это родина, которая в привычных, простых и обычных вещах: в твоем ребенке, в вещмешке, в котором самое драгоценное, в жене, товарище, в могиле отцов, в народе.
В рассказе «Житель родного города» Платонов показывает, как обостряется глубинный смысл родины во время войны. Про жителей оккупированного и затем почти полностью разрушенного Воронежа говорится следующее:
«При немцах эти люди старались жить потаенно и незаметно, без нужды не показываясь наружу, однако они держались один другого и помогали друг другу, как родные, в еде, в одежде и в заботе, утешая того, кто ослабевал от долгого страха и тоски по своему народу, который был отделен теперь от них огневым рубежом».
В условиях войны люди живут как родные. Так и должно быть: во время войны усиливается чувство родства у народа. Уходят условности, которые могли искусственно разделять людей, и все становятся одной семьей, у которой одна беда. Жаль, что таким образом. Жаль, что в мирное время чаще всего не особо ценится сама эта мирная жизнь, которая полагается естественной и сама собой происходящей. Но нет, за нее оказывается нужно воевать, добывая из смертоносного ада нетленные смыслы, без которых мирная жизнь быстро заканчивается.
С родством и в мирное время не все в порядке: есть родственники, семейно близкие люди, которых называют родными. Про дальних чужих редко кто скажет, что они родные. Что там говорить, чувство родства в мирное время ослаблено, это горькая и печальная правда нашего мира, больного бытия. На войне же восстанавливается справедливость, просыпается любовь, забота и сострадание ко всем, не только к своим кровным родственникам. Весь народ становится единым родом, все становятся родными друг другу. И тогда победа над врагом неизбежна.