Но Пугач не признавался. Притворялся, что не понимает, или впрямь не понимал, уводил разговор в другую сторону, расспрашивая про княжну Марью. Надо же – еще один! Впрочем, княжной любовались все – от черни до бояр. Статная, медовая, она походила на цветок. И добрая.

Зденка помнила, как Марья ругала Сытника, когда узнала, что тот гонял девок, несмотря на кровоточащие животы. Правда, ее нянька потом бранила саму Марью, мол, нельзя княжне знать о таком, да еще и голосить на весь двор. Ох и шуму было! В птичнике хохотали, в тереме, наоборот, злились.

Наверное, если спросить через Дербника, княжна проговорится. Или хотя бы намекнет. Но зачем это знать Пугачу? Может, его подкупили Огнебужские? Зденка криво усмехнулась: нет, за брагу она не продастся.

– Так уж и быть, – ответила. – Попробую узнать, чего там да как.

– Спасибо, – просиял Пугач. – Это… и впрямь важно.

Темнил. Зденка видела это даже сквозь хмельную пелену. Просил помочь, а для чего – не говорил. Решил, что лучше никому не знать? Почему? И ведь не спросишь – уйдет от ответа.

Когда они покидали корчму, Хорс лениво плыл на самой вышине небесного покрывала. Зденку шатало. Все-таки не каждый день попадается настолько чудная брага. Словно сам Велес варил, а Мокошь ему помогала. Пугач казался умиротворенным. Видимо, поверил.

По сторонам высились дома бояр и купцов. Возле каждого хватало стражи. Хмурые витязи с подозрением косились на прохожих, таких же безрадостных и уставших. Зденка опустила голову. Уж лучше смотреть, как хрустят листья под башмаками.

Словно птичьи кости.

Бр-р-р-р, жуть какая! Зденку аж передернуло. Нет, не будет никакого хруста! И вообще, Пугач делал все то же, что и обычно – пугал своими странностями. Ничего нового.

Пусть вся их подготовка будет напрасной, пусть Сытник зря тревожится, пусть Ржевица, бедная Ржевица, станет последней и больше никто не пострадает. Боги, пусть будет так!

Зденке очень, очень хотелось в это верить.

2

Отец старался беречь ее. Зачем – Марья не понимала. Из большой любви боялся вмешивать в грязь? Странное дело. А может, он никак не мог понять, что в тереме везде были уши и Марья все прекрасно знала и без него.

В обед среди бояр прошел слух, будто Огнебужские сожгли Ржевицу. Прогрызали-прогрызали – и вот прогрызли защиту и растерзали воинов. Князь приказал укрепить городские ворота и усилить стражу по волостям^[9].

Ржевица… Марья бывала там однажды, когда они с отцом навещали тамошнего посадника и проверяли запасы еды. Город, стоявший среди полей, с удивительными людьми, что сеяли зерна, зная про набеги.

«А как же быть-то? – разводил руками посадник. – Если не нападут, то сами от голода поумираем».

Князь дал посаднику птиц и приказал им сторожить, летать по округе и высматривать. Так в птичнике не осталось ни одного орла. Полегли уже давно. А ведь славные были, вдвое старше Марьи, чуть седее Сытника. Жаль.

Черногорье оживало перед глазами раз за разом и словно звало ее, подсказывая, что там Марья найдет помощь. Их бросили все – от трусов-соседей до перевертышей, которые запрятались в лесах. А с птицами толком не победишь. Те, как назло, обращались то в сов, то в мелких соколов – и никого покрупнее. Да, они передавали послания и разведывали – помнится, однажды Сытник вовремя предупредил стражу об очередной атаке, – но и только.

Одна седмица – Ржевица, другая – Гданец.

Марья поджала губы. Слова Дербника жгли ее изнутри. Она не вправе решать за остальных! Ну конечно! Пойди спроси бояр – те сразу прижмут уши и залепечут об уважении к Совету, мол, он столько усилий приложил, чтобы запрятать Лихослава. А где те чародеи? Их дети, внуки и правнуки сидели в Гданеце и не совали носа к окраинам княжества.

Нет, не так.

Марья оглядела куски бересты, лежавшие на столе. Письма, сплетни, разговоры. Что, если она поговорит с Лихославом? Приоткроет скалу, чтобы увидеть древнего чародея – и только потом примет решение. Да, это опасно, но оно могло спасти их земли.

Если надавить на бояр и на нынешний Совет, если уговорить их, показав, что в одной крохотной трещине не будет ничего страшного… Наверное. А что, если ее окажется недостаточно? Ах, будто у них есть выбор!

Марья нахмурилась и выдохнула. Самое время признаться себе, что она и скалу готова разломать, лишь бы это помогло. Правда, отец не поймет. Да что там – он не просто не поймет, а сам упрячет Марью, лишь бы не подвергать опасности. Как-никак единственная дочь.

Княжна! Девица! Смешно. Будь у нее жених или муж, готовый поддержать отца, то не пришлось бы хитрить. Марья села на лавку и схватила писало^[10]. Ее ждала целая гора писем – боярам, чародеям и, конечно же, отцу. Нельзя было так просто сказать, мол, княжна хочет созвать Совет, нет – сперва пишешь каждому, рассказываешь, что рада была бы видеть в такой-то день, что надо спросить важного совета, и добавляешь медовых слов, да побольше.

«Да славят тебя боги, Мстислав Огнебурый! Давно мои очи не видели тебя у нас в трапезной…»

«Пусть Хорс целый век греет твой дом, Ясная Ярина. Я давно не слышала вестей про твой род…»

«…Я была бы счастлива увидеть тебя, Руболюб, и спросить твоего совета…»

Подписать, скрепить печатью – и взяться за следующее. Чернила пели соловьем, звонко-звонко, обещали хороший обед и превозносили заслуги. Марья то вздыхала, то кривилась, вспоминая, что самых достойных уже сожгли на погребальных кострах.

Последнее, самое длинное письмо было для отца. Его Марья писала с особой тяжестью, продумывая, как бы сказать помягче, так, чтобы не разозлился и не стал мешать. Князь князем, но земля у них общая. И она вся сгорит, если ничего не сделать.

Марья отложила писало и перечитала:

«Да восславит тебя грозный Перун, мой князь! Война все сильнее ломится в наши ворота. Мне страшно за земли и народ, но пока еще мы можем сделать хоть что-то и спасти княжество. Отец, я долго думала – и пришла к мысли, что нам стоит пересмотреть решение Совета. Я знаю, насколько опасен этот… чародей, поэтому не собираюсь давать ему свободу. Мне нужно лишь поговорить.

Я прошу твоего разрешения, великий князь Мирояр. Позволь обсудить это вместе с другими и прийти к верному решению. Я бы не стала даже задумываться о Черногорье, если бы не была в таком отчаянии».

Вышло скомканно и тревожно. Он поймет, должен понять. Чем больше Марья смотрела вокруг, тем сильнее ей казалось, что боги стирают княжество с лица земли, вмешивают его в грязь. За что? Ответ мог быть только один.

– Вацлава! – Марья окрикнула дремавшую у окна нянюшку.

– Ах! – та распахнула глаза. – Что случилось, лебедушка?

– Прикажи разослать письма, – она усмехнулась и указала на приготовленную стопку. – Это надо сделать к вечеру.

– Не сидится тебе, лебедь моя, – Вацлава с оханьем подошла к столу. – Неужто женихов собралась звать?

– Может быть, – Марья схватила алую ленту и поднесла к косе. – Почему бы и нет? У нас-то молодцы не хуже, чем у других.

Вацлава кивнула и взяла письма. Видимо, поверила. Марья не впервой врала нянюшке, щадя ее сердце. Вацлава служила ей верой и правдой, всегда хотела как лучше и старалась спрятать Марью от грязи и крови.

Вацлава прошла к выходу. Теперь оставалось ждать. Ох и шум поднимется! Будут крики с руганью, споры, может, и драка… Надо бы распорядиться, чтобы слуги не приносили много браги. Обойдутся ягодными отварами без хмеля.

Марья уже знала, о чем напомнит, если накинутся все разом.

Ржевица. Заставы. Набеги на окраины Гданеца, пока еще редкие.

Слишком мало сил, чтобы дать отпор. Глядишь – скоро сами будут платить дань Огнебужским и склонять головы перед тамошними боярами. Нет, этого Марье не пережить. От самой мысли стало так противно, что аж захотелось броситься в черные скалы, мол, выходи, чародей, твори хоть зло, хоть добро – только помоги справиться с врагами.

Марья взглянула на догоравшую свечку и вспомнила, как Любомила учила ее гадать на жениха. Что, если?.. О, узнает отец – прикажет высечь и не посмотрит, что единственная дочка. Но у него слишком много забот.

Марья склонилась над пламенем, слабым, пляшущим вместе с тенями – и прошептала:

– Лихослав, Лихослав, Лихослав.

Как странно было произносить его имя – ведь оно могло навлечь беду, сгубить душу, утопив ее в липкой болотной черноте. Но война казалась Марье намного страшнее – сражения, смерти, выжженные поля. Вряд ли они могли сравниться с одним, пусть очень сильным, чародеем.

Тени заплясали – быстро, резко, рвано, – закружились, сливаясь в огромную тучу. Эта туча подхватила Марья и понесла в крепкий сон.

Спальня исчезла, сменившись камнями. Темнота, холод – и что-то склизкое под ногами.

По ту сторону звенела сталь и кричали люди. Приглушенно, словно сквозь туманную пелену, но отчаянно. Они звали на помощь, царапали кожу о камни, но скала не пускала, даже больше – Марья чувствовала ее радость, слышала хохот. Нечто, что соединило эти камни воедино, криво ухмылялось.

Кажется, ему нравился вкус погибели.

Гадость! Марья отвернулась и сделала шаг вперед. Хлюпанье разнеслось отголосками.

– Это снова ты? – раздался мужской голос.

Марья вздрогнула. Вокруг не было ни души. Только неведомая мгла, вплетенная в камни богами или чародеями.

Еще шаг – и в черноте кто-то шевельнулся, склонил голову набок и посмотрел на Марью. Ее пробрало до костей. Страшно до дрожи, как будто сама Морана заглядывала в душу и пыталась заморозить ее.

…А потом скала задрожала и пошла трещинами, сперва мелкими, затем крупными. Она плясала, радуясь бесчисленным смертям, злорадствовала и жадно лакала пролитую кровь, пьянея от нее как молодцы от хмельного варева. Тяжелые камни начали падать вниз, с грохотом проносясь мимо. Марья зажмурилась, прощаясь с жизнью. Да простят ее боги за то, что осмелилась поиграть с темными чарами!..

И очнулась у стола.

Сердце билось в ребрах сумасшедшей птицей и отдавало болью. Она нащупала знакомую лавку и облегченно выдохнула: да, это был морок. Марью унесло невесть куда. В Черногорье? Вряд ли – сквозь печать Совета никто не мог пробраться много лет.

Нет, прибегать к таким чарам самой никак нельзя. Тут и Любомила не справится. Ведунья не раз говорила Марье, что встречаться и переговариваться с кем-то во снах – все равно что терять себя. Ступая на эту тропу, ты словно заходишь в лес, где тропки переплетаются, путаются, меняясь местами. Чаще всего оттуда не выходят. Гадание – дело другое, тут можно схитрить. Вот только боги оставляют за собой право ничего не показывать, насылать морок или испытывать, изматывая душу.

Марья провела рукой по вспотевшему лбу и с удивлением заметила кусочки грязи на коже. Мелкой, жидкой, будто в болото окунули. Странное дело. Может, охапку полыни зажечь?

Нет – запах услышат и начнут сплетничать. Лучше искупаться в бане, растереть кожу до красноты и провести по ней травяным веником. Будет чище и красивее всем на радость.

Марья вытерла лицо рукавом. Так и есть – на рубахе остались темные капли. Как деготь. И вовремя: за стеной раздались шаги.

– Лебедица, птица ты наша! – постучалась Вацлава. – Впустишь?

– Заходи, – как можно спокойнее ответила Марья.

Нянюшка вошла и сразу ахнула.

– Ох, Марьюшка, – запричитала она, – где же ты так измазалась? Случилось что?

– Упала неудачно, – пожала плечами Марья. – Прикажи истопить баню.

Вацлава насупилась. Распознала вранье. Допытываться не стала – знала, что бесполезно.

– Что еще, княжна? – холодно спросила нянюшка.

– Ничего, – отмахнулась Марья. – Пока ничего.