Я глотнул воды и снова стал разглядывать статуи; они создавали особую атмосферу. Чувственные и спокойные, они вышли подышать свежим воздухом. На расстоянии они могли показаться маловыразительными, но вблизи обнаруживалось, что они полны эмоций, впрочем сдержанных и ясных; им не были присущи опасные страсти вроде страха, гнева, презрения и ненависти. Если в традиционных рассказах об их приключениях они совершали худшие бесчинства и заслуживали самой суровой критики, то на постаменте они проявляли свою лучшую сторону. Справа от меня над всеми властвовал блюститель порядка и справедливости Зевс, столь непохожий на другого Зевса, обманщика, убийцу, сластолюбца, совратителя и насильника, без долгих раздумий метавшего молнии во все стороны. Стоявшая у кипариса Гера изображала хорошую мать и нежную супругу, и ничего общего с Герой-ревнивицей и злопамятной мстительницей у нее не было. Возвышаясь над фонтаном, Гермес смыл все свои хитрости, проказы и бездумный эгоизм. Черты Афины очистились от надменности, проявлявшейся иногда у этой богини мудрости и ума в отношении тех, кого она считала необразованными и глупыми. Эти портреты говорили о том, чего ожидает город от своих обитателей: сдержанности. Город нес в мир таящуюся в глубине нашего сердца жажду благоразумия. Это здравомыслие, перетекающее от одной статуи к другой, с агоры на другие площади, неизбежно просачивалось и в наши мысли. Из необузданных богов прошлого город изваял лучших богов, способных нас просветить. Тем самым он поощрял рождение нового человека, ответственного, развитого, надежного и мудрого.

– Смотри, а вот и Перикл.

Дафна указала мне на какого-то человека. Даже живя отшельником на Парнасе, я слышал о Перикле: усиление Афин связывали именно с ним. С тех пор как он занялся общественными делами, город стал богатеть, появились прекрасные храмы; особенно хорош был Парфенон, увенчавший Акрополь, – все наперебой хвалили его барельефные фризы.

– Как, он ходит без вооруженной охраны?

Дафну рассмешило мое удивление.

– А зачем? Он гражданин, как и остальные.

– Он властитель.

Дафна пожала плечами:

– Власть он принял из рук граждан. Они ему ее вручили, они могут и отнять. Власть преходяща. Нам противны те, кто за нее цепляется.

– Тогда чем же Перикл так знаменит?

– Он убеждает народное собрание. Он много раз был избран стратегом, а это одна из немногих должностей, определяемых не жребием, а голосованием.

Из ее объяснений я понял немногое, но мне не хотелось, чтобы она это заметила. А она уже переключилась на другое:

– У нас есть неотложная проблема, Аргус.

Всякий раз, когда она произносила это имя, я не сразу вспоминал, что речь идет обо мне.

– Я живу у своей старшей сестры. Она из кусачих.

– То есть?

– У нее нелегкий характер, и после смерти наших родителей она считает себя моей опекуншей. Я не могу делать, что мне хочется. Если я расскажу ей о нашем союзе, заключенном в Дельфах, она может и укусить.

– Укусить?

– После одного укуса я до сих пор не пришла в себя. Ксантиппа способна разозлиться не на шутку, лишить меня свободы, отравить или оклеветать, чтобы ты предстал перед трибуналом. Когда она в ярости, ее воображение не знает удержу. Ее все боятся.

– И зачем ты с ней живешь?

– Но разве у меня есть выбор? Она ведет себя как старшая, желает мне лучшего, а моего мнения не спрашивает. Давай подыщем тебе жилье, ты там поселишься, а я вернусь домой одна. В ближайшие дни подумаем, как ее умаслить.

Я стиснул ее руку:

– Я не хочу с тобой расставаться.

Она порывисто расцеловала меня в обе щеки и шепнула на ухо:

– Я приду к тебе, как только сумею. Ночью наверняка… Ксантиппа спит как чурбан, и разбудить ее может разве что собственный храп.

– А ее муж?

– Ах, он милый, но почти всегда в отлучке. От этого характер сестрицы еще хуже.

– У них есть дети?

– Один мальчик, Лампрокл. Остальные умерли при родах.

– Всего один?

– Я же говорю, муж всегда в отлучке!

Дафна стремительно встала, и мы пошли искать мне жилье.

Оставив позади просторный центр города – храмы, агору, Пникс, театр Диониса, – куда стекались горожане и верующие, ты оказывался в других Афинах, не затронутых градостроительным высокомерием: тут вились в обход холмов кривые улочки, между ними были устроены проходы. Дома шли вразнобой, широкие тут, высокие там, то обветшалые, то новенькие, с иголочки; а то вдруг без видимой причины какие-то постройки выступали из линии домов вперед.

Я любовался сноровкой Дафны: ее молочно-белые ноги в плетеных сандалиях как сошли чистыми с пыльных дорог, так чистыми остались и теперь, когда мы ступили на немощеные улицы. Она неслась летящей походкой, ловко огибала потоки мутной воды, прыгала через лужи, обходила нечистоты. Когда мусорщики-рабы выходили прочистить желоб, она отбегала на другую сторону.

– Лучше исчезнуть до их появления, – пояснила мне она, – потому что, завидев их, жители выплескивают ведра грязной воды прямо им под ноги. Ксантиппа предложила, чтобы чистильщики предупреждали о своем приближении бубенцами или трещотками, но ее и слушать не стали. Вот если бы об этом сказал мужчина! Ну, мы уже близко!

Мы петляли по извилистым улочкам; воздух был напоен ароматами мяса, которое хозяйки жарили на шампурах.

– Иди лучше посередине улицы! – крикнула мне Дафна.

Я ее не послушался. Мне казалось разумнее жаться поближе к стенам, а не скользить по желобу, полному нечистот.

Тут-то меня и стукнуло доской.

Удар был неожиданным, я не понял, что произошло.

Я ошарашенно замер, нос горел, лоб раскалывался от боли; передо мной возникла деревянная перегородка, которой секунду назад не было и в помине. Ослик с бархатными глазами, которого я вел за собой, взревел.

Из-за створки появилась физиономия и укоризненно буркнула:

– Я же постучал!

– Простите?

– Я постучал. Вы что, не слышали?

Незнакомец высокомерно удалился, закрыв за собой створку двери – ибо это была дверь его дома.

Видя мое удивление, Дафна рассмеялась:

– Как думаешь, почему я советовала тебе идти посередине?

– Но…

– Двери распахиваются наружу. Они выходят на улицу! Чтобы предотвратить неприятность, стучат не перед тем, как войти, а перед выходом. – Она поторопила меня, потянув за руку. – Тут всегда можно найти комнату.

Мы шли по улочке с белеными двухэтажными домами. Хозяева занимали нижний этаж, и если семья была небольшая, то верхний сдавали заехавшим в Афины селянам, проезжим торговцам и путникам.

После нескольких попыток, не увенчавшихся успехом, Дафна заметила крепкого детину, который возился на крыше с черепицей.

– Дурис!

– Здравствуй, моя красавица!

– Ты снимаешь черепицу или укладываешь?

– Перекладываю! Этот паршивец с Хиоса наконец-то убрался вон!

Дафна радостно обернулась ко мне:

– Ну вот!

И крикнула хозяину, который выравнивал коралловые глиняные черепки:

– Я привела тебе постояльца! Из Дельф. Он платит вперед.

– На какой срок?

– На месяц.

Здоровяк придирчиво осмотрел меня, отер вспотевший лоб, кивнул черной с проседью бородой и буркнул:

– Пусть живет.

Пока он спускался, Дафна пояснила мне ситуацию:

– Когда собственники сталкиваются с неплательщиком, они с ним не церемонятся. Либо снимают дверь, либо разбирают крышу. Дурису удалось выкурить судовладельца с Хиоса, который несколько месяцев прожил на дармовщинку.

Мы с Дурисом очень скоро сошлись в цене, и я перетащил свои пожитки с ослиной спины в две комнатушки, обитателем которых я стал.

– Привяжи своего осла во дворе у моего брата, – попросил Дурис, махнув рукой в сторону.

Я отошел в сопровождении ослика, и по камням звонко застучали его копыта; Дурис тем временем засыпал Дафну вопросами, пытаясь выяснить, как мы познакомились. Когда я вернулся, Дафна шепнула мне на ухо:

– Я исчезаю, иначе пойдут сплетни и слухи дойдут до Ксантиппы. Я живу в трех улицах отсюда. Ты заметил? Прямо к тебе ведет деревянная приставная лестница. По ней я к тебе и заберусь. До вечера!

Она сделала было пару шагов, но беспокойно обернулась:

– Ты за мной?

– Чтобы посмотреть, где ты живешь.

Она растерянно закусила губу.

– Обещай мне одно: что бы ты ни увидел, ни под каким предлогом не вмешивайся.

– А в чем дело?

– Что бы ни происходило между мной и моей сестрой, это касается только моей сестры и меня. Ты останешься в стороне и ввязываться не будешь. Согласен? Обещаешь?

– Обещаю.

И Дафна пошла. Ее походка изменилась. Она брела нога за ногу, плечи поникли, голова понуро опустилась, взгляд уткнулся в землю, она вмиг утратила свое обаяние и непринужденность: то была боязливая девочка, которая против воли возвращается в отчий дом.

Я крался за ней на расстоянии, чтобы к ее заботам не добавить новых.

Вскоре она остановилась перед более просторным домом, чем его соседи; за пристройками угадывался обширный внутренний двор.

Подметавший двор слуга удивился:

– Дафна!

Я заметил, как она вздрогнула. Слуга радостно повторил:

– Дафна! Дафна вернулась!

Очевидно, эта весть предназначалась обитателям дома. Дверь со скрипом распахнулась, и на пороге возникла женщина. Дафна торопливо засеменила ей навстречу.

Она не успела ступить на порог, как я услышал звонкую пощечину.

– Идиотка! Я уж решила, что ты умерла!

Дафна, потирая ушибленное место, спросила с наигранным добродушием:

– А если бы умерла, ты все равно меня бы ударила?

Прозвенела вторая пощечина.

– Я сидела как на раскаленных угольях.

– Ну а теперь ты довольна?

Ответом стала третья пощечина.

Дафна поняла, что для самооправдания иронический тон ей придется оставить. Удивленные прохожие останавливались и смотрели на драчунью. Ксантиппу их возмущенные взгляды не смутили.

– Что такое?

Она раздраженно крикнула в их сторону, готовая сцепиться и с ними:

– У меня этого добра полно! Кому хочется попробовать? Нет желающих? А то я запросто!

Зеваки отпрянули, понимая, что еще один любопытный взгляд может дорого им обойтись. Ксантиппа рявкнула:

– Проваливайте, нечего пялиться!

Те мигом разбежались.

Я тайком пристроился за углом сарая и не упустил ничего из этой сцены.

Несмотря на маленький рост, Ксантиппа выглядела внушительно: шишечка на увесистом шаре. Голова в соотношении с телом была смехотворно мала, вроде вишенки, водруженной на тыкву, а коротенькие ручки и ножки казались не конечностями, а бесформенными наростами, приделанными к основной массе.

Но еще больше озадачивало ее лицо. У Ксантиппы не было подбородка; ищи не ищи, его не было вовсе. Вероятно, он провалился в шею, оснащенную объемистым зобом. Зато нос, который обыкновенно упорядочивает черты лица, здесь полностью разрушал порядок и даже заслонял собой все лицо; трудно было определить его форму: орлиный, с горбинкой, курносый, крючковатый или вздернутый? Нет, то был, скорее, нос картошкой, с двумя темными провалами ноздрей. Черные волосы, редкие и жирные, странно соседствовали с вечно насупленными кустистыми бровями, размаха неимоверного. Невнятно очерченный рот был вместилищем мелких, желтоватых, непрочно сидящих зубов. Над губой красовался пучок волос. Бурая с краснотцой кожа дряблых щек была испещрена пятнами, которые были скорее бородавками, чем родинками. А глубоко посаженные глаза еле выглядывали из-под набрякших век. Если бы то был портрет, написанный художником, зритель подумал бы, что мастер взялся за кисть после знатной попойки, решив изобрести новый человеческий тип, разрушив пропорции и смешав основное со второстепенным. Лицо Ксантиппы поражало обилием бесполезных и неприятных черт, выступавших на первый план. В общем, это лицо хотелось назвать ошибкой.

Ксантиппа проревела:

– Где ты была?

– В Дельфах.

– Почему ты меня не предупредила?

– Ты не отпустила бы меня.

Четвертая пощечина была стремительней предыдущих.

– Допустим, – согласилась Ксантиппа, сердито потирая ладонь, будто это Дафна ее ударила. – И зачем ты туда таскалась?

– Я советовалась с Аполлоном.

Ксантиппа возвела глаза к небу:

– Моя бедная девочка… И Аполлон проявил к тебе интерес?

– Он мне ответил! – возразила Дафна.

– Неужели? – хохотнула сестра. – Знать, у Аполлона времени невпроворот! И что же он тебе объявил?

– Что я выйду замуж!

Звякнула пятая пощечина.

– Само собой, выйдешь. Но неужто у него других дел нет, как заниматься тобой?

Одной рукой она почесала голову, другой – живот. Губы заслюнявились, сложились в гримасу.

– А зачем, вообще-то? Мне-то какая польза была от мужа? Один-единственный ребенок и куча хлопот.

– Может, тебе не очень повезло с мужем? – рискнула вставить Дафна.

Новая пощечина тут же заткнула ей рот. Что говорить, беседа с Ксантиппой больше смахивала на тренировку тяжеловеса.