С мытьем дело обстоит так: в теплое время под конвоем сидельцы партиями ходят на Оку и там моются. В холодное время – водят в городские бани. Для борьбы со вшами есть аппарат, только пуговицы из рога в нем портятся, так что лучше их отпороть, а потом пришить.

Услышав насчет Оки, народ переглянулся, вспомнив рассказ встречавшего их начальника, но ничего вслух не сказали.

Вскоре наступил обед, и здешний обитатель про него не соврал.

Постельного белья не выдали, сказали, что с ним туго, и его берегут на холодное время. Одежду тоже выдают только тем, у кого с ней совсем швах. Были тут такие, у кого есть только шинель (не сильно целая) и бывшие кальсоны, ныне их остатки можно назвать набедренной повязкой, если бы сидельцы такое видели раньше. Да, остатки кальсон были не у всех.

«Ну что, Петрович, ино побредем еще», – как сказала жена протопопа Аввакума мужу и побрела в Сибирь дальше. И они тоже побрели по дороге своей судьбы, а то, что пока сидят в одном месте, а не бредут – это не существенно. Жизнь-то проходит, даже если ноги не двигаются. Если найдется в бывшем монастыре новый Зенон, то сочинит апорию о движении у сидящего в лагере. Или даже не одну.

Глава третья

Как воспринимал все это Егор? Тоже философски – коль попал на адскую сковородку, не жалуйся на угар от адских печей. А если она затухла – то наслаждайся перерывом в поджаривании, пока черти ее снова разжигают.

А в лагерной библиотеке нашлись несколько книг по Смутному времени, что было перед воцарением династии Романовых, 300-летие которой пришлось на год призыва Егора. Читал и удивлялся похожести. Хотя что-то подсказывало ему, что господа сочинители о многом не писали. Каково детям и женщинам читать про такое вот: «Отличавшийся особым зверством атаман Баловень не только грабил, где только мог, и не давал правительственным чиновникам собирать деньги и хлебные запасы в казну, но с жестокостью мучил людей. Обычной его забавой было насыпать порох людям в уши, рот и затем поджигать его. Шайка разбойничала на севере, возле Архангельска и Холмогор, и насчитывала до 7 тысяч чел. Местные воеводы доносили царю, что повсеместно по рекам Онега и Вага церкви поруганы, скот выбит, деревни выжжены. На Онеге насчитали 2325 трупов замученных людей, и некому было похоронить их; большая часть тел была изуродована. Многие жители разбежались по лесам и перемёрзли…» И сейчас народ себя вел зачастую так же, хоть триста лет прошло и церковь этому не учила – порох в уши и рот засыпать. Но похвастаться воспитанием и нынешним не стоит, нагляделся он на многое, и на бессудные расстрелы, и на уродование людей не хуже баловневских фокусов, и на насилие над женщинами. И делали это зачастую одни и те же казаки – на службе у атамана Краснова, на службе у атамана Кудинова, на службе у генерала Деникина и на службе у наркома Троцкого. Все те же Иваны и Петры. Честно сказать, конечно, на последней службе можно было за бесчинства и под расстрел пойти, и так делалось. Когда в Шестой кавдивизии занялись погромами, а пытавшегося остановить их комиссара Шепелева убили – почти полторы сотни пошли под расстрел, и командиры среди них тоже. Но снова, если быть честным, то чем черт не шутит, пока бог занят. Пока недреманное око отвернулось, то случалось многое, и по изъятию у населения разного нужного для службы, и с пленными разное происходило, от раздевания-разувания до «попыток к бегству». И костелы во взятых городах поджигали, и на их дверях разные похабные надписи писали.

Иногда раньше приходила мысль, что настал конец света, пошел брат на брата, и преступлениями переполнилась чаша скорби. И прошлогодний голод – как кара всем тем, кто выжили в войне. Но вроде как конец света не настал. И голод закончился, и война закончилась, да и бунтов поуменьшилось.

Должно быть, до края чаши скорби остался еще какой-то вершок. Или два.

А в лагере пришла мысль, что за прегрешения приходит и наказание, иногда не очень скорое, но обязательно приходит. Про это, конечно, попы говорили и ему, и его отцу, возможно, и его деду, хотя по рассказам отца и стариков дед отличался диким нравом, с родней дрался, с начальством всегда был на ножах, да и в церковь ходил не часто, хоть и был крещеным, и по поводу попов отпускал едкие замечания. В станице это связывали с татарской кровью. Егоров прадед во время службы в Польше встретил девицу из польских татар-липков, она от любви к прадеду приняла православие, чтобы их обвенчали (а до того в костел ходила), и на Дон с ним уехала. Ни в облике, ни в поведении у нее ничего татарского, в смысле дикого и необузданного, не было, а вот первенец ее выдался прямо в далеких предков, что в Литву князь Витовт пригласил на службу и землю дал. В детстве и ему про дикую кровь намекали, когда он противился чему-то, хоть с той же женитьбой.

Егора раза три брали на внешние работы – два раза разгружали вагоны и один раз разбирали бывший купеческий лабаз, что там лежит и на что оно годится. А потом его поставили помогать конюху, он же кучер. Никодим Иванович в лагере не сидел, а служил, а этим летом часто прихварывал, поэтому Егору приходилось не только за конями смотреть, но и при нужде выезжать за пределы лагеря. Начальника лагеря в губисполком довез, по дороге не потерял – а следующий раз его посылали с поручениями уже бестрепетно.

Он написал письмо на хутор о своем житье-бытье, но ответа еще не получил. В минувшие годы приход письма был сродни чуду, оттого больше доверяли тем, кто куда-то ездил и потом рассказывал, что там с кем делается. И, как только кто на хутор приезжал, так в его дом вереницей тянулись родичи, чтобы узнать, что там с их мужьями и сынами, а также рассказать для них же, что нового в родном хуторе и от всех поклоны передать.

В конце августа Егора из конюшни позвали в казарму.

– Егор, к тебе человек пришел!

– И что это за человек, и что ему надобно-то?

– Что надобно – сам спросишь, а человек явно не простой, из начальства.

– Даже так?

– Даже, Егор, даже. Когда на него смотришь, чуешь, как Валтасар, что ты взвешен, исчислен и приговор подписан.

– Хоть иди прятаться в самый дальний угол сада, пока он не устанет ждать и уберется! Ладно, я пошел.

И Егор пошел, только руки перед выходом помыл.

Таинственный посетитель сидел на стуле и беседовал с Андреем, которого сегодня на аптекарский склад не взяли, ибо что-то там не привезли, и пока нечего разгружать. Оттого и Андрей на кровати лежал, потому что подметать в казарме уже нечего было – пол закончился.

– Я Егор Лощилин. Кому я тут нужен?

– Пожалуй, что мне. Андрей, выйди-ка погулять, вдохнуть махорочного дыма тоже можешь.

Гостю было лет сорок, даже волосы редеть начали. На левой щеке шрам – «гусиная лапка». Глаза – скорее бутылочного цвета, плечи широкие, рука крепкая, как у человека, работающего руками.

– И у кого ко мне дело?

– Зови меня товарищ Западный. Крестили меня, конечно, по-другому, но сейчас не до того, что отец Виктор выбрал из святец. В том месяце, когда меня крестили, память двух тысяч святых празднуется, так что выбор был большой. А поговорить я хотел о службе. Предложить тебе ее и не задаром.

Как ты помнишь, после 1918 года образовалось много новых государств, и не все из них хотят жить мирно. Есть такая страна, что о своем величии грезит, и его видит в том, чтобы от всех соседей куски оторвать и проглотить. С нею граничит Литва, которой эта самая страна должна была вернуть юг Литвы и столицу Вильно, а отдавать не хотелось. И вот один генерал заявил, что он властям этой страны не подчиняется, их знать не знает, образовал как бы государство Срединная Литва и довольно долго делал вид, что он-де совершенно отдельный. А у Литвы сил не хватило его задавить. Самостоятельную жизнь там изображали два с лишним года, пока этой весною «мятежный» генерал не заявил, что он устал жить вне этой страны и возвращается в ее лоно, и отдает земли Срединной Литвы По… той самой стране. Там его приняли с распростертыми объятиями, поскольку не разведенными в стороны руками все полученное не обхватить и не удержать. Отчего умные люди сказали, что комедию ломали долго, хотя и раньше было видно, что комедия. Другой сосед страны – Чехословакия – тоже попытался отнять у нее Тешинскую область, но чехи этого не дали. Соседняя Германия – и тут не слава богу, организовали три восстания на пограничье и изрядный кусок территории захапали. Причем с шахтами и заводами.

И с нами тоже некрасиво себя повели. Ну, в 1920 году была война, и ты в ней участвовал. Заключен мир. А на территории этой самой страны остались войска той украинской республики, которая была Петлюры и Петрушевича, если ты помнишь такого. По договору в Риге оказалось, что для Петлюриного войска места нет. По эту сторону Збруча эта страна, которой УНР не нужна ни поутру, ни на ночь, а по сю сторону – Советская Украина, которой тоже Петлюра нужен, как корове седло. А они места не имеют. Кто-то из них вернулся и покаялся, кто-то стал искать себя в этой самой стране. Но осталось много непримиримых, которым власти страны сей обещали поддержку, но негласную. Дескать, идите через Збруч на восток, а мы поможем. Сначала тайно, а потом и открыто. И вот под зиму три группы пошли через нашу границу воевать. Как ты понимаешь, военнопленные или мирные граждане не могут просто так взять и идти воевать соседнее государство. Это можно было когда-то давно: по вольности шляхетской воевода Мнишек мог поддерживать Лжедимитрия Первого, а князь Вишневецкий просто с Москвою воевать. А польский король в Варшаве и сенат польский отпирались: «Это-де война Мнишека и Вишневецкого, мы им мешать не можем, потому что обвинят нас в подавлении вольности шляхетской. Но мы-де совсем не против, чтобы ваши ратники Мнишека и Вишневецкого железом и свинцом поражали. Вольности шляхетской железо и свинец ваш урона не наносит». А тут и такие шляхтичи через границу пошли, что я больше похож на царя Николая, чем они на шляхтича. Прорвались они до Коростеня, но потом их время кончилось. А страна, что их приняла, отпиралась, что она тут ни при чем, они сами поезд с оружием и обмундированием захватили, вооружились и побежали через границу Киев брать!

Была еще Бессарабская группа, на нее хватило одного батальона, чтобы разогнать. И Волынская группа, у которой даже винтовок на всех не было, только где-то на треть людей. И на этом не остановились. Кроме этих героев, что в том году вернулись, там и другие есть. Например, атаман Орел, он же Гальчевский. И в этом году через нашу границу лазал, не в силах удержаться от борьбы. Правда, олухов царя небесного, что за ним пошли, набралось только 15 человек.

И это не один цепной пес на их привязи. Есть еще такой Булак-Балахович, тот тоже успокоиться не может, а также разная мелочь, которая через нашу границу шастает и здесь грабит-убивает, причем обычно мирных жителей. Как ты понимаешь, даже когда банда из 15 человек за кордон ходит и там громко себя ведет – о ней власти однозначно знают, и она живет только потому, что властям она нужна, и головная боль для соседей тоже нужна. Это контрабандисты могут быть самостоятельными фигурами, да и то лучше бы им на своей стороне иметь местное начальство в городке близ границы, а в столице… ну, пусть о них даже и не знают.