– Её и на это, – Андрей кивнул в сторону листовки, – после то ли седьмого, то ли десятого аборта вштырило. Она же тогда, во время операции, клиническую смерть пережила. А когда её доктора с того света вернули, очухалась и стала дуру гнать, что она теперь – Бог. Да и пёхарь её теперешний – Юрка Кривоногов – такой же повёрнутый. Пошили белые халаты, назвали себя белым братством и давай всем рассказывать, что типа они мир спасут. Только кто же им после того, что она творила, у нас поверит. Вот они, похоже, и решили тут в лесу, среди медведей, где их никто не знает, проповедовать. А листовку эту правильно кто-то на ворота «губы» повесил. Может, Горегляд покается и перестанет, сука, нам отопление отключать.

Да, Король, друг ты мой дорогой, похоже, ошибся ты на этот раз. Этой банде белой одного майора Горегляда мало, они вон на столицу рот раскрыли. Это что же в стране моей за два года, пока я дома не был, случиться могло, что такая «Маринка – раздвинь ноги» имеет наглость думать, что она Богом может стать? Неужели на это кто-нибудь ведётся?

– Но ничего, подруга, – подмигнул я портрету на плакате, – хрен у тебя этот номер прокатит. Очень ты широко шагаешь. Если у государства до тебя дела нет, то попы быстро копыта перебьют. Думаю, сядешь ты в скором времени. И надолго. С такими вещами играть – это нужно совсем без мозгов быть^[15].

«Так, а где у них тут метро? Мне бы ещё до Курского добраться…» И, заметив табличку с указателем, я, подхватив сумку, бодро зашагал к выходу.

Курский вокзал жил своей обычной размеренной жизнью. Спешили по делам приезжие, не торопясь, прогуливались в ожидании своего рейса отъезжающие. На привокзальной площади, среди видавших виды «жигулей» и «волг», суетились таксисты, охотясь за потенциальными пассажирами. «Какой навязчивый сервис», – фыркнул я, проходя мимо очередного последователя незабвенного Адама Козлевича.

– У тебя как машина называется, «Антилопа гну»? – притормозил я возле шустрого дедка, окучивающего только что приехавшую провинциалку.

– Чего? – не сразу понял дед, продолжая убеждать гостью столицы в том, что лучше его – коренного москвича – город никто не знает, и он готов вот прямо сейчас на своей «ласточке» доставить прекрасную даму в любой его уголок. И совсем недорого. Судя по волжскому оканью, врал таксист, не стесняясь, и был таким же москвичом, как я английским лордом.

– Слушай, а если по борту твоей лайбы намалевать «Эх, прокачу!», ты бы успех имел просто бешеный. От желающих «эх, прокатиться» отбоя бы не было, – продолжал я развлекаться.

– Чего? – водила на секунду отвлёкся от клиентки и тупо воззрился на меня. Его, похоже, заклинило на этом «чего».

– Того! Классику нужно читать, деревня. А не сказки тут барышням рассказывать, – подмигнул я смазливой девице. В ответ та кокетливо стрельнула глазками и поощрительно хихикнула.

– Глянь сюда, матрос, – на моё плечо легла чья-то рука, заставляя обернуться. Стоявшие передо мною два парня явно принадлежали к славному цеху «бомбил» и были, видимо, в одной связке с фальшивым москвичом.

– Малый, – лениво поигрывая брелоком на ключах от машины, нараспев произнёс молодчик в кожаной куртке. – Шёл бы ты своей дорогой. Не мешай работать.

И делая резкие движения головой, захрустел шейными позвонками. Второй, тот, что в джинсах, демонстративно зажал грецкий орех в кулак правой руки, хлёстким хлопком в ладонь левой расколол его и неспеша, принялся выковыривать зерно из скорлупы. Похоже этот жест на языке таксёров обозначал крайне серьёзные намерения и должен был вразумить всяких там, разных. Скосив в сторону глазом, я отметил, что и остальные братья по извозчичьему ремеслу как-то разом напряглись и проявляют нездоровый интерес к нашему разговору.

Нет, ну, какие нервные все. И с юмором у них видать неважно. Похоже нужно сваливать, пока ветер без камней. Не хватало ещё тут с разборками застрять. Меня ведь мамка дома ждёт. И, улыбаясь как можно дружелюбнее, произнёс:

– Ладно, парни, ухожу. Шуток, что ли, не понимаете? Журнал себе купите, «Крокодил» там или «Спид-инфо». Хорошо при стрессах помогает.

И, помахав на прощание рукой девушке, я шагнул в направлении вокзала, вливаясь в плотный поток людей, стремящихся покинуть этот неспокойный город.

Людской ручеёк, журча голосами, добегал до порожка здания и разбивался на небольшие группы и одиночки, огибающие неожиданное препятствие, возникшее у них на пути. Неопрятный старик, что-то гундося себе под нос, сидя на ступенях, торопливо чинил колесо детской коляски, в которой он катил куда-то кучу старого хлама. Колесо упрямо не хотело садиться на ось, отчего бродяга нервничал и зло выговаривал ветхой таратайке, обещая сдать её в металлолом. Привлечённый горестными причитаниями бомжа, я угостил его сигаретой, закурил сам и с любопытством поглазел на битву человека с колесом.

«Интересно, – думал я, – откуда их столько расплодилось. Полон вокзал бичей».

«БИЧ» – это ведь бывший интеллигентный человек. Вон неподалёку трое таких же свободных граждан новой России ведут интеллектуальный диспут, стоя у мусорного бака. Разгоревшаяся свара у контейнера набирала обороты, и я, оторвавшись от наблюдения за ремонтом коляски, переключился на более захватывающее шоу. Страсти там накалялись нешуточные. Прислушавшись, я понял, что вон тот мелкий, одетый в суконную сварочную робу, был местным старожилом. А двое бородатых забулдыг появились здесь только сегодня и нагло пытались поживиться за счёт «сварщика». Ещё и собаку с собою приволокли. А она жрёт столько, что…

Сколько жрёт большой лохматый пёс, задремавший у рекламного щита неподалёку, мелкому договорить не дали, а принялись бесцеремонно отталкивать его от вожделенного контейнера, посоветовав закрыть пасть, чтобы не застудить кишки.

«Так вот оно что, бомжатская мафия! – озарило вдруг меня, – делят сферы влияния. Капец похоже местному – пришлые покрепче будут, поупитаннее, – веселился я. – Да и собака – неслабый аргумент», – подумалось, когда пёс решил больше не соблюдать нейтралитет, а принялся облаивать негостеприимного хозяина этих мест.

– Эй, морячок, морячок, – проскрипело за спиной. Давешний дедок с коляской уже погрузил нехитрые пожитки на починенный тарантас и жалко улыбался, глядя на меня слезящимися глазами.

– Сигареткой не угостишь ещё разок, а? – попросил старик и рукой смахнул повисшую каплю на носу. Я молча сунул ему всю пачку и поспешил укрыться за массивными дверьми вокзала. Было очень горько и обидно за этого деда, за тех бедолаг с собакой у рекламного щита, зовущего в райскую жизнь в далёких краях. Стало стыдно за страну, в которую я вернулся.

«Ведь деду должно быть хорошо за пятьдесят, – думал я, шагая вдоль лавок в зале ожидания. – И что же, он всю жизнь бичевал, питаясь из мусорных баков на вокзале?»

Образ несчастного горемыки, выброшенного злым ветром перемен на обочину жизни, крепко засел в моей голове. Его глаза, полные тоски и безнадёги, бередили душу. Чувство вины за сломанные судьбы обитателей дна прочно поселилось под тельняшкой и не давало успокоиться, требовательно стуча маленькими молоточками в виски и сжимая сердце.

«Да при чём тут я? – уже кричал я сам себе, не в силах больше терпеть эту боль. – Не по моей вине эти люди оказались за бортом. Так почему у меня душа должна болеть из-за них. Пусть суки, сотворившие с ними такое, и отвечают за это. Вроде бы всё так, всё правильно, только почему мне так пакостно?» – путались мысли в голове. В погибшем Союзе бездомные бродяги были редкостью, и мы взирали на них, как на какую-то экзотику. Разве можно было предположить ещё два года назад, что это явление приобретёт такие масштабы!

«Символом эпохи» нарёк этих доходяг какой-то шустрый журналюга в недавно прочитанной мною статье. И слово-то какое подлец подобрал – «символ»! Позабыл, наверное, что у советских людей символами, ориентирами в жизни были Юрий Гагарин, олимпийский огонь, «Родина-мать» на Мамаевом кургане…

«Жуткая должна быть та эпоха, чьим символом становятся бездомные, влачащие своё существование без права на надежду», – невесело думал я, пристраиваясь в конец куцей очереди за билетом.

«Эх, хорошо-то как, Стеша!» – «Да не Стеша я, барин». – «А всё равно, хорошо», – процитировал я сам себе старый анекдот, стоя на ступенях вокзала и глядя в спины удаляющемуся патрулю. Старший патруля, немолодой капитан с пушками в петлицах, лениво полистал мои документы, попросил показать билет на поезд и, убедившись, что всё в порядке, потерял ко мне интерес. Стоявшие рядом с капитаном молоденькие патрульные – курсанты военного училища – сурово сверлили меня глазами, всем своим видом изображая бдительность и готовность пресечь. Эх, салабоны, да будь я в самоходе, хрен бы вы меня вообще встретили.

При виде пацанов в погонах, которые им ещё минимум лет двадцать носить, я представил, что их ожидает впереди, и мне вдруг стало весело. Так захотелось рассмеяться им в лицо и закричать: «Стоять смирно перед дембелем Советского… тьфу, Российского флота!» Сдержался, конечно.

И теперь, провожая взглядом военных, в преддверии жизни гражданского человека, я не мог отделаться от чувства превосходства над ними. Сейчас эти ребята вернутся в казарму к опостылевшим уставам, занятиям строевой, к набившим оскомину перловке и яйцам по субботам. Будут тянуться изо всех сил перед командирами-дуболомами, в душе мечтая послать их всех как можно дальше. И так на протяжении многих, многих лет будут вечерами жрать дряное пойло в общаге и смотреть по телевидению на красивую жизнь.

– Эх, сердешные, – хмыкнул я, – барбарисок вам, что ли, купить, пока далеко не ушли.

То ли дело – дембель! Человек, пока ещё не гражданский, но уже и не военный. Молодой красивый я! Прошедший и огонь, и воду. А медные трубы, то есть инструменты полкового духового оркестра, мы с Чуйком ещё на прошлой неделе барыгам сдали. Моя доля вырученных от продажи денег приятной стопочкой лежала у меня в бумажнике и грела душу надеждой на нескучную жизнь на гражданке. Хотя бы на первых порах, пока не осмотрюсь.

Да передо мною все дороги открыты. Неделю с пацанами гулять будем, – сладостно замирало сердце в предвкушении, – а там посмотрим. В ожидании беззаботной жизни на родине настроение стало просто фестивальным. Разом забылись тяжёлые думки. А чувство вины за обездоленные судьбы бродяг как-то притупилось и, стыдливо забившись на край сознания, больше не мешало наслаждаться свободой.

Тем более что и у виновников моих недавних переживаний тоже вроде бы всё наладилось. Повздорившие бомжи пришли к консенсусу и теперь неторопливо ковырялись в контейнере, дружески о чём-то переговариваясь.

Идиллию на помойке нарушила группа персонажей, обязательных для каждого уважающего себя вокзала. Во главе появившейся из-за ларьков троицы шествовала, то и дело подтягивая видавшие виды чулки, девица откровенно шалавистого вида. Под левым глазом у привокзальной жрицы любви красовался здоровенный фингал, разноцветное сияние которого не смог скрыть даже толстый слой тонального крема. Узкий кусок материи на талии дамы, видимо выполняющий функцию юбки, из-за своей незначительности не в силах был спрятать ссадину на ноге, видневшуюся в прорехе чулка. Впрочем, девушка не обращала внимания на столь незначительные изъяны в своём туалете, а азартно переругивалась с двумя ментами, сопровождавшими её немного позади.

Бомжи, при виде этой колоритной компании, не стали искушать судьбу, прекратили свои изыскания в мусорке и затихарились за рекламным щитом. Только верный пёс не стал скрывать своего отношения к представителям власти, а вспомнив прежние обиды, принялся храбро облаивать ментов. И даже попытался тяпнуть одного из них за форменный ботинок. Бомжи из укрытия зашикали на Верного, пытаясь его успокоить. Наконец, друг человека, как видно посчитав, что он всё сказал ненавистным «мусорам», присел на задние лапы у контейнера и занялся вычёсыванием блох из густой шерсти.