«Надо уйти, надо уйти… – билось в голове, а следом: – Он не любит меня, не любит!»

Леся никогда в жизни еще не чувствовала такого мучения. Ей все казалось, что она чего-то не понимает, что сейчас все встанет на свои места и Ярослав ответит ей взаимностью. Ее опущенный на пол взгляд метался то вправо, то влево, пока она старалась придумать, как разрешить это недоразумение – нелюбовь.

– Вот я собака на сене! – услышала Леся.

Восклицание было настолько неожиданным, что она впервые за весь их разговор вскинула на Ярослава взгляд.

– Не надо было дружить с тобой. Я почему-то думал… Да хер знает. Идиот. Общаться мы больше не будем, Лесь, ты же понимаешь?

Леся понимала, что, признаваясь ему в любви, может потерять самоуважение, но чтобы потерять и его… Паника и обжигающая боль забились в груди.

Вдруг она почувствовала, что раз уж это, возможно, их последний разговор и они больше не увидятся, значит, она должна до конца прояснить ситуацию, чтобы не осталось ни одного темного уголка.

– А я, – начала она, и голос ее дрогнул, – хоть сколько-нибудь тебе нравилась? Но скажи только честно. Тебе хотелось меня когда-нибудь поцеловать?

– Ты очень красивая, а я ведь не железный.

Эти слова отвечали только на вторую часть вопроса, но допытываться Леся не стала. Вопреки ее ожиданиям, радости от мысли, что Ярослав, возможно, хотел ее поцеловать, у нее не прибавилось. Может, из-за того, что сказал он это так, будто она была иконой, а не живой девушкой.

– На каком свидании ты понял, что хочешь со мной просто дружить? После какого эпизода принял окончательное решение?

– У нас не было свиданий, Лесь.

– Что?

– Те встречи до разговора, когда мы все прояснили, это были просто встречи. Мы гуляли, веселились. Я никогда ничего не загадывал, я изначально не задавал себе вопрос, хочу ли встречаться с тобой.

По носу будто прилетел камень – так защипало от этих слов. Накатившие вновь слезы Леся еле сдержала. «Это никогда не было свиданиями, он никогда так на меня не смотрел…»

Она хотела продолжать спрашивать дальше, но чувствовала, что опасно близко подошла к грани, за которой в таких разговорах уже начинаются самоунижения.

Вдруг снова заговорил Ярослав:

– С тобой хочется по-доброму, а для этого придется обидеть, видимо. Солнце, я такой девчонки хорошей не встречал еще. Тебе надо того, кто готов это оценить.

Леся заставила себя поднять глаза и посмотреть Ярославу в глаза.

– А ты не ценишь?

– Не настолько.

– А, – Леся выдохнула, а потом вдохнула, стараясь удержаться от слез. – Понятно. Спасибо, что честно. Ты наверно сейчас смеяться будешь… Это глупость, убожество просто, но мне почему-то очень хочется рассказать тебе. Ты не подумай, что я хочу как-то изменить твое решение, конечно нет, ты же имеешь право не любить меня… – здесь она была вынуждена глубоко вздохнуть. – Я за пару месяцев до знакомства с тобой за компанию с Алей ходила в магическое кафе. Оно так и называется, но это неважно, – Леся тараторила так, будто пыталась выиграть в конкурсе, кто быстрее скажет самый большой текст. – В этом кафе можно написать желание на листочке и оставить в специальном мешочке. Потом этот мешочек со всеми желаниями отвозят в какое-то святое место монахам, а они молятся, чтобы сбылось. Я загадала любовь. Потому что боялась, что вот мне уже восемнадцать лет, а я ни к кому ничего… никогда. Это же ненормально, думала. Думала, мне бы хоть какое-то доказательство, что и я могу это все тоже… И я тогда… тогда написала, что можно даже безответную любовь, лишь бы просто почувствовать. Ты не думай, пожалуйста, что я со злом тебе это говорю. Я не в укор, честное слово. И даже когда ты сейчас уйдешь, я о тебе плохо думать не буду. Я вообще желаю тебе только хорошего, потому что понимаю, что тебя самого предавала любимая, и я хочу, чтобы ты встретил ту, с кем будешь по-настоящему счастлив. И, и… – Леся хотела сказать что-то еще, но не смогла придумать. – В общем-то все. Просто счастья.

Ярослав улыбнулся. Леся в ответ тоже, но не потому, что действительно ощущала себя счастливой, а потому что знала, что это нужно, чтобы закончить сцену красиво. Хватит унижений…

Ярослав ушел. Леся подошла к перилам, где только что стоял он, сгорбилась и затряслась от слез. И пусть первое любовное разочарование причиняло муку, она все равно чувствовала какую-то непередаваемую красоту этого момента, словно вот прямо именно здесь и сейчас она живет, вот это и есть жизнь, вот эти моменты и вспоминаешь, когда кожа становится сморщенной, как мокрый желтый лист. И хорошо, что это было. Пусть больно, пусть слезно, но было незабываемо.

– Мадемуазель, – вдруг послышалось под балконом. Голос был хриплый и грубый.

Леся с опаской посмотрела вниз. Под фонарем стоял бомж.

– Мадемуазель, – важно повторил он, – зачем вам он, присмотритесь ко мне!

Леся рассмеялась, отвернулась от бомжа и опустилась на пол около перил. Смех перешел в слезы.

Леся не стала искать Алю. Написала ей сообщение, в двух словах рассказала о разговоре с Ярославом, извинилась, что оставляет ее на вечеринке одну, вызвала такси и уехала. В машине она смотрела в окно, тайком утирая слезы, и думала о том, что таксист даже не подозревает, какую драму она сейчас переживает.

Во двор Леся попросила таксиста не заезжать. Он высадил ее у шлагбаума.

Стало уже холодать. Леся, полная жалости к себе и все же чувствуя красоту момента, подняла голову к полной луне, подумала: «Вот оно так вышло, удивлена?» – опустила плечи и уголки губ и неспешно пошла к своему подъезду.

Вдруг она услышала, как тявкает собака, и обернулась. Это Петруша, сосед, выгуливал своего лабрадора.

– Привет, – сказала Леся.

Знали Петруша с Лесей друг друга с детства, вместе ходили в детский сад. Последние пару месяцев Петруша постоянно звал ее куда-нибудь: то в ресторан, то в кофейню, то в кино. Леся сначала недоумевала, откуда вдруг такое стремление к близкому общению, а потом отец сказал ей: «Котенок, вот ты слепая! Он тебя на свиданки зовет». Леся искренне удивилась. Она так привыкла воспринимать Петю именно как Петрушу, мальчика в белых носочках, который плакал, когда она его толкнула и забрала наклейки. А потом, когда первый шок прошел, Лесе стало приятно, что она кому-то понравилась, и приняла приглашение. На свидании они сходили в кофейню, потом погуляли по набережной. Было весело и уютно, но в груди Леся не чувствовала ничего такого, что могло бы позволить ей называть Петрушу Петей, представить поцелуй с ним или забыть о том, как он тер глазки после того, как заканчивался тихий час в садике.

– Как ты? – спросил Петруша. – Вроде грустная какая-то.

– Нет, нет, все хорошо.

– А, ну хорошо… А завтра ты что делаешь?

– Да так.

– Я просто хотел…

– Петруш, – перебила Леся, – я бы с удовольствием, но я приболела, горло – вот как-то… будто там вирусы. Нос, видишь, красный, это я сопливлю. Ты извини, пожалуйста, как-нибудь потом с удовольствием, хорошо?

– Без проблем, – он так тепло и искренне улыбнулся, что у Леси сжалось сердце. Ей вспомнились все фильмы и сериалы, в которых дуры-героини убивались по тем, кто их не ценил, а в конце, все осознав, понимали, что вот тот самый просто друг или хороший парень, к которому они ничего не чувствовали, любовь всей их жизни. Леся прислушалась к себе, может, что-то шевельнется внутри, может, вот сейчас, сравнив чувства Ярослава к ней, и чувства Петруши, она все осознает, поймет, что надо дать Петруше шанс…

Заорала сигнализация машины рядом. Леся вздрогнула.

Глухо. «Вселенная спит, положив на лапу с клещами звезд огромное ухо», – всплыла у Леси в мозгу одна из строк-липучек. Она часто цитировала какие-то стихи, но не потому, что намеренно их заучивала, чтобы выпендриваться, просто есть такие строки, которые только раз прочитаешь – сразу запомнишь. Липучки, как их называла Леся с любовью. «За счет этих липучек и вывозим бремя интеллектуалок», – шутила она с Алей.

Еще раз улыбнувшись Петруше, Леся поплелась к своему подъезду. Ей было тревожно, что она никогда не встретит свою любовь, что ей почему-то из всех парней приглянулся именно такой недосягаемый Ярослав, а милый и хороший Петруша не вызывает у нее никаких чувств и даже никаких мыслей, она боялась, что уплотнение на шее убьет ее и что у нее точно есть какое-то психическое расстройство, иначе почему ей никто не нравится, кроме тех, кто не отвечает ей взаимностью, а еще ей было грустно, ныло в груди от боли, и жизнь виделась в тусклых тонах.

Дома было тихо. Бабушка с утятами уже, видимо, спала.

Леся прошла на кухню и увидела, что из гостиной льется экранный свет. Она заглянула. Папа, запрокинув руку за голову, лежал на диване и смотрел «Жмурки» Балабанова.

– О, котенок! – сказал отец, увидев Лесю и убавив звук. – Ну, рассказывай, что там как.

– Я призналась парню в любви.

– Да ты что! А он?

– А он не любит.

Леся заплакала. Папа похлопал по дивану, подзывая ее. Леся с радостью устроилась у отца под боком.

– Такую девчонку прошляпил. Котенок, он гнедина.

Леся засмеялась сквозь слезы.

– Как ты хоть придумываешь эти словечки, пап…

– Чем больше говна в жизни, тем веселее ты должен становиться. А то сам завоняешь.

Леся засмеялась уже в голос.

Валерий Евгеньевич, видя, что Леся улыбается, заулыбался тоже и крепче прижал ее к себе.

– Ну что я, не прав, что ли?

– Ну па, от того, что он меня не любит, он не становится плохим человеком.

– Вы посмотрите на эту мать Терезу. А мне наплевать, плохой он или нет. Для таких у меня есть два слова. Идет в жопу.

– Это три.

– Правильно, потому что оригинальная фраза состоит из двух слов. Это я под тебя адаптировал, чтобы мат тебе ушки не резал.

Леся снова засмеялась и потерлась мокрым сопливым носом о папину футболку. Отец прибавил фильму звук, и они стали смотреть вместе. Чувствуя на своем плече вес теплой отцовской ладони, Леся заснула.

Глава 5

Ночью Лесе снилось, что все произошедшее накануне – сон. Что Ярослав на признание в любви обнял ее и поцеловал. Сквозь сон она ощущала ложь радости, которая ее охватывала, и старалась подольше не просыпаться, только бы не окунаться в настоящее.

Но глаза Лесе все-таки пришлось открыть.

Как-то глупенько моргая, перед ней, на папином животе, сидел утенок и вертел головкой на тоненькой шейке то влево, то вправо.

Леся провела ладонью по глазам.

Они уснули на диване, не досмотрев фильм. Теплая рука отца так и давила ей на плечо. Леся осторожно высвободилась, взяла утенка, который собирался драпануть, и пошла искать бабушку.

Бабушка уже проснулась и сидела на кухне, пила чай. Перед ней на столе лежал хлеб и стояло масло. Окно было распахнуто. С улицы доносились визг детей и шепот берез.

– Нашла твоего беглеца, – сказала Леся, показывая бабушке утенка.

– От какой шустрый! Ты посмотри на него! Чаю налить тебе, моя красавица? Что хочешь кушать на завтрак?

– Кофе выпью с тобой давай.

Леся посадила утенка к его братьям в ограждение. И вот в этот самый момент, когда другие утята запищали, увидев своего брата, Леся вспомнила вчерашний день, и тягучая, серая, плотная, как болото, тоска обволокла ее с головы до ног. Они с Ярославом больше никогда не увидятся. Больше никогда не будут вместе пить кофе, не будет больше вечерних созвонов по видеосвязи и болтовни о том, как прошел день. И он ее не любит. Нет, все-таки, наверно, симпатию испытывает, но недостаточную, чтобы выбрать ее, а не свободу.

Не. Лю. Бит. Это как огромный серый валун, который никак не сдвинуть, хоть сколько пыжься, тужься и пытайся.