Удивительно, что Борис все еще терпел меня рядом с собой, причем даже тогда, когда я приезжал в их дом без приглашения, а единственно для того, чтобы рассказать о новом трудном деле и попросить у своих друзей помощи. Борис мог помочь мне своими связями и опытом, все-таки он успешный адвокат и просто умный человек. Что же касается Жени, то она обладала другими талантами: она умела расположить к себе людей, которые с легкостью делились с ней полезной для следствия информацией. Кроме того, у нее была развита интуиция, она обладала чутьем, которого не было у меня. Словом, я, честно говоря, использовал своих друзей, чтобы найти преступника. И каждый раз, когда с их помощью мне удавалось передать дело в суд, я боялся, что вот уж теперь-то меня точно больше не пригласят. Что Борис сделает все возможное, чтобы я виделся с ними как можно реже. И каждый раз я ошибался. Бронниковы стали мне близкими друзьями и словно тоже стали нуждаться во мне, как и я в них. Даже Петр, брат Бориса, всегда искренне радовался моему появлению и как мог старался помочь мне в расследовании. Но, надо сказать, я обращался к ним лишь тогда, когда дело на самом деле было сложным или просто интересным.

В этот раз, когда Борис пригласил меня на ужин, я, честно говоря, напрягся. Знал же, что Женька уехала к Тоне. Предполагал не очень-то приятный разговор со мной о Журавлеве. Я был уверен, что он знает о романе Женьки с Павлом. Ну или во всяком случае, догадывается. И, конечно же, у него накопилось много вопросов ко мне. Я был уверен, что он станет задавать мне неудобные вопросы, возможно даже, дело дойдет до его унижения передо мной, пожелай он узнать подробности, чего я боялся больше всего.

Поэтому я был приятно удивлен, когда Борис, встретив меня на пороге своего дома, сразу же попросил сопроводить его в Подольск, к Антонине.

– Борис, о чем речь?! Конечно, я поеду с тобой.

– Ну вот и хорошо.

Он даже потер руки, как человек, который справился с трудным делом. Вздохнул с облегчением и только после этого пригласил меня на кухню, где уже был накрыт стол на двоих.

Выглядел он плохо. Бледная кожа, заостренный, покрасневший, как от мороза, нос, глаза с нездоровым блеском, как если бы слезы подступили совсем близко. Он был несчастлив, и, глядя на него, я снова испытал чувство вины. И какое счастье, что у меня хватило ума не затевать разговор о Журавлеве!

– Ты ешь, ешь! – Борис подвинул ко мне тарелку с мясом. – Я же знаю, что ты забываешь пообедать, что у тебя куча дел…

Странное дело, но только после этих его слов я и принялся за еду, а до этого даже аппетита не было. Конечно, я был голоден, с самого утра, вернее со вчерашнего вечера, ничего не ел. Хотел объяснить ему, почему мне даже кофе выпить не удалось, но промолчал.

Хотелось спросить, зачем мы едем к Тоне. Забрать Женю или только проведать? Пусть сам расскажет.

Борис тоже перекусил, после чего сказал, что ему нужно переодеться, и ушел к себе. И тотчас на кухне появилась няня Соня.

Это была приятная чистенькая, слегка полноватая женщина неопределенного возраста. Ни морщинки, ни какого-либо другого намека на возраст. На ней был голубой свитерок и длинная светлая юбка. Всегда молчаливая и улыбчивая, на этот раз ее было не узнать. Ее буквально прорвало, и она затараторила. Голос ее был мягкий, словно ее горло смазали маслом.

– Господин Ребров, вы уж простите меня, что я вот так врываюсь на кухню и мешаю вам кушать. Но вы все знаете про эту семью, вы – большой друг нашей Женечки. Скажите, она вернется? Мишу вернут домой? Вы не подумайте, я не ради себя интересуюсь, я не останусь без работы, у меня хорошие рекомендации. Просто Женечку жаль, и к Мишеньке я привязалась. Да и не хочется, чтобы они развелись. Меня пока не увольняют, значит, надежда еще есть. Борис Михайлович мне так и сказал: «Вы, Соня, можете оставаться в доме сколько пожелаете, до возвращения моей супруги, она сейчас в отъезде. Но можете и поехать домой, но только не отлучайтесь из города, поскольку вы можете понадобиться в любую минуту».

– Что, вот так прямо и сказал? – удивился я и одновременно обрадовался. «Может, я чего не знаю?» – Так подумал я, слушая Соню.

– Я вот что подумала. Они, конечно, поссорились. Галина Петровна говорит, что Женя у своей подруги Тони в Подольске, это здесь недалеко. А что, если и мне тоже туда поехать, чтобы присмотреть за Мишенькой? Как вы полагаете, господин Ребров?

– Меня зовут Валерий, – смутился я. Вот уж господином меня точно еще никто не называл. – Я думаю, что до особого распоряжения Бориса Михайловича вам не следует ничего предпринимать. Даст бог, они помирятся, и Женя вернется. Так что предлагаю вам просто набраться терпения и подождать.

– Хорошо. Я так и поступлю. Не знаю, может, вы и встречаетесь где-то по своим делам с Женей. Пожалуйста, если увидите ее или будете разговаривать с ней по телефону, скажите ей, что я их жду. И, если понадобится, могу приехать, куда она только скажет.

– А сами вы не пробовали ей звонить?

– Нет. Я понимаю, в каком она сейчас состоянии, как ей трудно. Думаю, если она захочет, то сама мне позвонит.

Сказав это, Соня, эта милая и деликатная женщина, выбежала из кухни. Вероятно, она не хотела встречаться здесь с Борисом.

У меня же внутри полыхала огнем новость, которая жгла меня, рвалась наружу, да только я не знал, стоит ли с кем-то делиться ею или нет. Временами я словно забывал про нее или же она вообще казалась мне каким-то дурным сном, и мне даже страшно становилось от этого. Но потом всплывали картины вполне реальных событий, просто-таки кадры из фильмов ужасов или какого-то жуткого триллера, где главным героем был мой друг, товарищ Павел Журавлев, и тогда мне становилось и вовсе уже не по себе. И как же мне тогда не хватало Женьки, с которой я мог бы поделиться! Да, конечно, мы сейчас же поедем к ней, я увижу ее, но разве смогу поговорить о Журавлеве и о том, что с ним произошло? Да и Борису вот так взять и рассказать о том, что случилось ночью, я тоже не мог. Ему сейчас и вовсе не до этого. Он думает только о Женьке, о сыне, да он попросту сходит с ума, и не успокоится до тех пор, пока не вернет жену и ребенка.

Послышались шаги, в кухню вошел Петр. Душка Петр, вальяжный, в роскошном атласном халате и войлочных расшитых домашних туфлях. Вот уж точно человек промахнулся с веком. Ну не вписывался он в настоящее, ему бы барином быть, дворянином, с его-то неспешностью и манерами.

– Валера, приветствую тебя, друг мой!

Я поднялся, и мы обнялись.

– Знаю, что Боря собрался к Тонечке, хочет увидеть сына. Даст бог, Женечка придет в себя и захочет вернуться. Но, видать, крепко мой брат ее обидел, раз она все еще там. С одной стороны, я понимаю ее: она молодая, ей хочется свободы, каких-то ярких впечатлений, ощущений, у нее талант, и мы все об этом знаем. Но что делать Боре, который сходит с ума от страха, что она влипнет куда-нибудь, что ее подстрелят и Миша останется без матери? Он же адвокат и знает много разных историй. Он-то понимает, насколько опасно все то, чем вы с ней занимаетесь. Но и как запретишь ей? Это все равно как запретить, скажем, тебе, Валера, работать в Следственном комитете! Это только в кино следователи работают с бумажками, я-то знаю, что ты реально занимаешься расследованием и что иногда бегаешь больше оперов, землю роешь… Да вы с Женечкой не одно дело распутали, я-то знаю.

– Вы не поверите, но я с тех самых пор, как мы с Женей работаем вместе, испытываю чувство вины перед Борисом.

– Что вы, Валера, что вы! – замахал руками Петр. – Это просто замечательно, что вы всегда рядом с ней. Будь кто другой, вот это была бы настоящая катастрофа. А так – вы свой человек, почти член семьи… Боря доверяет вам, да вы и сами это знаете. И другу вашему, Журавлеву, тоже. Он хоть человек и новый, но, по-моему, порядочный, ему можно доверять. И он понимает все про Женечку. Я имею в виду, что ее следует оберегать и сделать все таким образом, чтобы риск с ее стороны был наименьший. Да, я чего пришел-то! Вы же поедете сейчас к Тонечке. Передавайте ей привет от меня и вот это. – С этими словами Петр извлек из глубоких карманов халата пачку цветных открыток, которые на деле оказались красивейшими билетами в созданный им театр лилипутов.

– Так вы уже открылись?

– Да, уже два месяца как. Если будет желание, я и тебе, и твоему другу Журавлеву подарю билеты…

– Нет-нет, мне пока некогда, да и Паше сейчас не до этого… Занят он очень.

– Ну ладно. Потом поговорим.

– Петр Михайлович, я так рад за вас! Так рад, что вы открыли театр! Вы невероятный человек!

В кухню бодрым шагом вошел Борис. От него так крепко пахло горьковатыми духами, что мне с трудом удалось промолчать – не слишком ли много он на себя вылил?! Что ж, он сам знает, что и как ему следует делать перед встречей со сбежавшей женой.

– Ты готов, Валера?

– Конечно.

Тут я вспомнил, что не успел убрать за собой грязные тарелки. Бросился прибираться, но Борис остановил меня. Но не мог же я ему рассказать, что поначалу мне пришлось беседовать с няней Соней, потом уделить внимание Петру? Если бы не эти два визита, я бы и посуду помыл, и стол протер.

– У меня к тебе только одна просьба – не вздумай грузить ее своим новым делом. У тебя наверняка припасена интересная история для твоей лучшей подружки.

Я так и не понял, то ли с плохо скрываемым раздражением он это произнес, и это относилось ко мне лично, либо в этот момент злился все-таки не на меня, а на Женю.

– Нет-нет, что ты!

– Петя, – обратился он к брату, – а ты уж присмотри за домом. Проследи, чтобы Соня никуда не ушла, я все-таки надеюсь, что мы вернемся в полном составе. И спроси, ужинала ли она. Что-то не нравится мне, как она выглядит, совсем исхудала, ходит заплаканная, словно это не у меня, а у нее украли ребенка.

– Боря, не переживай, все будет хорошо, – сказал Петр. – Ты, главное, привези ее.

И тут Борис вдруг сел и схватился за голову. Поморщился. И тогда я вспомнил, что пару лет тому назад у него была травма головы, подумал, что, может, это она и дала о себе знать.

– Мне сон приснился, – вдруг сказал он. – Такой странный. Мне, мужику, приснилась ваза. Такая хрупкая, хрустальная. Она стояла на самом краю стола и так стояла, что того гляди упадет. Я бросился к ней и сдвинул, словно спас ее, понимаете?

Мы с Петром переглянулись.

– Может, я и глупость говорю, но мне показалось, что эта ваза и есть Женя. И что я должен ее спасти. Это сейчас она у Тони, а кто знает, куда она может отправиться дальше. Думаю, что я во всем виноват. Давил на нее, ограничивал ее во всем и совсем не видел в ней человека, понимаете? Воспринимал ее как собственность. Да, вот теперь честно об этом говорю. Она моя жена, мать моего ребенка, и мне будет спокойно, если она будет сидеть дома и заниматься семьей, хозяйством. Но, видимо, Женька не такая, и хоть завали ее подарками или деньгами, она все равно будет порываться куда-то уйти, уехать, чтобы подышать свежим воздухом. И ведь она изначально была такая, с первых минут, что мы познакомились. Ты же помнишь, Петя, какой ершистой и вредной она была, когда досталась нам, так сказать, в наследство от прежних хозяев дома.

– Может, и ершистой, но точно не вредной. А честной и прямолинейной, – возразил Петр. – И она сразу сказала, что умеет все, что знает этот дом как свои пять пальцев, что обещает чистоту и все такое, что умеет ухаживать за садом, но сразу предупредила, что не умеет готовить.

– И я-то, дурак, не сразу придал этому значение. Подумал, что научится. Главное, что она жила в этом доме и на самом деле знает о нем все.

– Признайся, что, окажись на ее месте какая-нибудь другая женщина, постарше, попроще и не такая красивая, ты распрощался бы с ней мгновенно, даже не услышав о том, что она не умеет готовить.

– Петя?! – Борис ухмыльнулся. – Ну ты даешь!