– Себе-то хотя бы не лги, – покачал головой Петр. – Женька была как солнышко в этом доме. Эта роскошная огненная грива, колючий взгляд, порывистые движения, дерзость, с которой она разговаривала с нами… Она была живая, молодая, эффектная, интересная! Да ты сразу и влюбился в нее. Иначе разве простил бы домработнице неумение готовить?! Да для нас, для мужиков, как ты говоришь, еда всегда была на первом плане. А сколько нам пришлось терпеть и заказывать еду из ресторана, пока в доме не появилась Галина Петровна?

Борис еще сильнее обхватил ладонями голову и застонал. Петр вскочил и выбежал из кухни, вернулся с пузырьком, дал брату таблетку, я налил в стакан воды.

– Боря, оставайся дома, раз у тебя такие боли. Никуда Женя не денется.

Борис замотал головой, сквозь стон я услышал «нет».

Все же Петру удалось уговорить его хотя бы отлежаться, дождаться, пока боль не утихнет. И только глубокой ночью мы все же поехали в Подольск. Мы с Петром пытались его отговорить от поездки, ссылаясь на поздний час и то, что в семье Антонины уже наверняка все спят. И что наше появление там ночью может напугать семью, разбудить детей. Но Борис не мог успокоиться.

Мы приехали к Тоне далеко за полночь. И тут Борис вспомнил, что семья уже давно переехала в загородный дом и что адреса он не знает! И тогда он позвонил Жене. Я снова попытался отговорить его теперь уже от звонка, не хотел, чтобы он тревожил так поздно Женю, но его было уже не остановить.

– Ты прости меня, милая, за этот поздний звонок, что разбудил тебя, – говорил Борис в страшном волнении, прижимая телефон к щеке, – но я не знаю адреса Тони. Пожалуйста, продиктуй, мы уже в Подольске, подъехали к ее дому, к старому дому, где их квартира… Но вы же наверняка находитесь сейчас в ее новом доме, в том, что они построили недавно, да? Да, говори, я запомню…

Я смотрел на Бориса, на то, как он меняется в лице, и понимал, что помимо адреса он услышал еще что-то такое, что вызвало в нем оторопь, ужас, шок. Я и сам похолодел от нехороших предчувствий.

– Да, хорошо, я понял… Я перезвоню.

И я понял, что у него просто не осталось сил.

– Борис, что случилось-то? – не выдержал я.

– Их там нет. Вернее, Миша там, а эти две особы сейчас уже мчатся по направлению к Балашихе, спасают какую-то там подругу Тони, которую муж выгнал с детьми на улицу.

– И что теперь? Вернемся домой?

– Нет, она сказала мне адрес, поедем, заберем Мишу.

– Борис, но так нельзя! Он спит, да все в доме наверняка спят… Или Женя сама попросила тебя забрать Мишу?

– Нет, ничего такого не было. Она просто сказала мне, где, с кем и зачем они едут. Сказала, что я удивил ее, что напугал, когда вообще позвонил ей так поздно…

– Если вы, Борис, не хотите потерять Женьку, давайте вернемся назад, домой. Она не простит вам, если вы заберете Мишу.

Я нервничал. Я с самого начала обращался к Борису на «вы», но иногда проскакивало и панибратское «ты». Но сейчас я увидел в нем того самого Бориса Михайловича, старшего товарища, друга-наставника, которого уважал и за которого сильно переживал. Уж кто-кто, а я-то хорошо знал Женьку и понимал, что Мишу забирать нельзя, что она воспримет это как предательство, как начало войны. Тем более что ей-то были хорошо известны методы своего мужа-адвоката, которому приходилось заниматься и бракоразводными делами. Да она наверняка с тех пор, как ушла из дома, постоянно думает о том, чего ей самой ждать в этой ситуации от мужа. На что он способен и до чего может дойти, чтобы забрать сына.

– Самым правильным было бы отправиться следом за ними в Балашиху, – рискнул предложить я, чтобы сбить его с толку. Я был уверен, что мы все равно никуда не поедем. – Мало ли какая ситуация может там сложиться?

– Но они уже там, – с горечью воскликнул Борис. – Мы все равно не успеем. Да и где их там искать? Но я позвоню ей, позвоню… Может, им там на самом деле может понадобиться помощь.

5. Январь 2024 г.

Вера

Она сидела неподалеку от меня, наискосок. В нашем вагоне в этот час почти никого не было, вернее нас было только двое. Я и она. На ней была короткая коричневая дубленка с капюшоном. Она сидела, примостив свои длинные ноги на сиденье напротив, и мне хорошо были видны ее ярко-синие шерстяные колготки.

Был январь. Я возвращалась с дачи своей тетки, Елены Ивановны, где мы закончили праздновать все новогодние праздники и Рождество, и я чувствовала себя растолстевшей после всего того, что мне пришлось съесть. Я везла две тяжелые сумки с продуктами и подарками для Эммы Карловны, портнихи, к которой меня пристроила моя тетка, чтобы я обучилась, как она всегда говорила, профессии. «Выучишься на портниху, – говорила моя тетка, – и будет у тебя всегда на кусок хлеба». И она была права. Достаточно было посмотреть, как живет Эмма, чтобы уже и не сомневаться.

Эмма Карловна – богатая и счастливая женщина. Ей нравится то, чем она занимается. Кроме того, у нее среди постоянных клиенток есть довольно интересные личности. Актрисы, жены миллионеров и просто забавные тетки, которые от безделья заказывают себе какие-то невероятные наряды из дорогущих тканей. Я вот лично до знакомства с Эммой понятия не имела, что некоторые ткани стоят ну просто как чугунный мост. По пятьдесят-шестьдесят тысяч рублей за метр, и это при ширине всего-то в полметра. Эмма как-то показала мне шерстяное кружево, которое ей принесла клиентка на блузку. Просто роскошь какая-то! А красиво – закачаешься!

Короче, ехать было еще далеко, в сумках были такие закуски и выпивка, что просто захотелось с кем-то поделиться. И я сама, сама лично подсела к этой девице в синих колготках, чтобы предложить ей выпить. А она дремала. Увидев меня, сбросила ноги с сиденья, уставилась на меня сонным взглядом.

– Ты чего? – спросила она.

– У меня икра, красная рыба в сумке, коньяк. Может, выпьем за Новый год, за Рождество? Мы в вагоне одни. Предлагаю.

– Ну ладно…

Девица поежилась, подвигала плечами, повертела головой, как если бы у нее все тело затекло.

– Оля, – назвалась она.

– Вера, – ответила я.

– Ты откуда такая богатая, с икрой и коньяком?

– От тетки. Она на даче живет, в Жаворонках. Вот нагулялись, теперь мне пора возвращаться в Москву, на учебу.

– Понятно.

– А ты откуда? – Я спросила ее из вежливости. На самом деле мне было до фонаря, кто она такая и откуда едет.

– Тоже с дачи. Три дня расплачивалась с хозяином за комнату, которую снимаю.

Вот так, с ходу, она призналась мне в том, в каком аду ей приходится жить. Причем со всеми подробностями, от которых меня чуть не стошнило.

Эх, мне бы тогда сразу же засунуть всю закуску с бутылкой обратно в сумку да и выйти из электрички, в снег, в метель, раствориться в январском холоде! Но…

Ясно же было, что девица прошла огонь и воду, что на ее пути никогда уже не попадется дверь в другую жизнь, что все двери, которые ей уготовано было открыть судьбой, она уже открыла, возможно осталась только одна – в могилу. Вот так я подумала, когда рассмотрела ее запущенное, с прыщиками, лицо, потрескавшиеся губы, темные круги от расплывшейся туши под глазами, свалявшиеся волосы… Она забросила себя и уже не видела смысла хотя бы что-то сделать со своей внешностью. Главным для нее было на тот момент – чтобы ее не выгнали из дома. Из той самой комнатки неподалеку от Павелецкого вокзала, которую она снимала у какого-то мерзавца, продержавшего ее на своей даче целых три дня. Я даже боялась представить себе, что он там с ней делал.

Словом, мы выпили, закусили, и я так расслабилась, так разомлела, и мне было так хорошо от сознания того, что у меня-то все в полном порядке, что я сейчас приеду в Москву, и там меня будет ждать большая уютная квартира с теплой мягкой постелью, а утром я отправлюсь к Эмме Карловне, где мы будем с ней шить какие-то невероятные вещи, и она будет кормить меня бутербродами с икрой, что мне захотелось сделать счастливой и эту девчонку, Олю. А что, подумала я, моя тетка Елена теперь прочно обосновалась на своей даче в Жаворонках. У нее там огромный дом, где не то что тепло, а даже жарко в любые морозы. Но и это не главное. Сосед! Сосед, Виктор Петрович, давно подбивает к ней клинья. И моя тетка, которая постоянно твердит мне о вреде мужчин, о том, что только они и приносят проблемы и беды, вроде как сдалась или даже, может, влюбилась. Словом, Виктор Петрович теперь частый гость в ее доме. И если поначалу моя Елена как-то смущалась в моем присутствии, когда он заходил, то потом перестала, и все новогодние праздники мы проводили втроем. Пока до меня не дошло, что пора бы оставить их одних. Не понимаю, и как мне раньше не приходило это в голову? Должно быть, я поверила во все то, что тетка говорила мне про мужчин.

Как бы то ни было, но я решила вернуться домой. И тетка с трудом уже скрывала свою радость по этому поводу. Набила сумки едой и выпивкой, как если бы я была большая любительница шампанского и коньяка, дала мне с собой еще и денег и отправила, мол, поезжай, Верочка, праздники-то закончились, пора возвращаться к учебе. А у самой глаза сверкают! Ей пятьдесят пять, по мне так старуха, а все туда же. Не знаю, как буду чувствовать себя я в ее возрасте. Если доживу, конечно.

Мы вышли с Олей из электрички, пьяненькие и веселые. Помнится, я тоже ей успела рассказать, ну, чтобы как-то уравновесить ее горе с моим, о своих трудностях и душевных переживаниях. Рассказала, что давно уже сирота, что родители мои умерли рано, и меня определили в интернат, где я провела довольно много времени, пока не нарисовалась тетка. Богатая, бездетная и одинокая. Но добрая, однозначно. Что после смерти мужа, который оставил ей целое состояние, она потерялась, не знала, для чего и, главное, для кого живет. Вот и решила взять меня к себе. Да только я к тому времени уже оканчивала школу. Могла бы и пораньше меня взять, когда еще и муж был живой. Глядишь, получилась бы семья.

И тут мы с Олей с опозданием (из-за коньяка, который затуманил наши головы) поняли, что обе интернатские. Что за плечами тяжкое сиротское детство со всеми вытекающими. Словом, нашли друг друга. Подружки по несчастью. Да только мне повезло, и меня забрала тетка Елена, а вот Оля хлебнула интернат по полной. Отравилась на всю жизнь. Кто не жил в интернате, все равно не поймет. Может, конечно, и у нее со временем наладилась бы жизнь, если бы сразу после окончания парикмахерских курсов она устроилась в настоящий салон красоты, поучилась бы еще у хорошего мастера, а не попала бы в грязненькую парикмахерскую с хозяйкой-пьяницей. Все сложилось бы по-другому, если бы ей, сироте, дали бы не развалюху-квартирку, непригодную для жилья, в старом доме на окраине Москвы, а просто нормальное жилье. Но все сложилось так, как сложилось.

…Думаете, мы сразу отправились тогда, сойдя с электрички, ко мне домой? Нет. Мы на такси доехали до «Павелецкой», поднялись в комнату Оли, собрали ее вещи и, просто не сумев придумать, как насолить хозяину, что бы такого сделать, чтобы отомстить ему за то зло, которое он причинил Оле (наши фантазии крутились почему-то вокруг холодильника, который мы хотели вывести из строя), поехали ко мне. Потом, когда протрезвеем, мы поздравим себя с этим решением: если бы мы попортили его имущество, подожгли квартиру или что-то там сломали, он накатал бы заявление на Олю в полицию. Он такой, он может. И это счастье, что в своих желаниях сделать свою квартирантку заложницей, рабыней этот упырь не догадался забрать у нее паспорт.

Дома, устроившись на кухне, мы с Олей продолжили наше пиршество. Время от времени она вдруг задавала мне один и тот же вопрос, словно у нее были серьезные проблемы с памятью:

– Ты серьезно разрешила мне пожить у тебя?

– Да-да! – весело отвечала я, гордясь своим решением заделаться хоть раз в жизни благотворительницей. – Живи, пока не встанешь на ноги и не начнешь зарабатывать столько, чтобы снять себе приличное жилье.

– А как же твоя тетка?

– Я же говорила тебе, что она теперь постоянно проживает на даче. А если увидит тебя здесь, то я скажу ей, что ты моя подружка и просто у меня гостишь. Делов-то! Она не будет против. Говорю же – она добрая.