Дайрону и Тинувиэли отрадно было уходить далеко от пещерного дворца Тинвелинта, отца их, и вместе проводить долгие часы среди дерев. Часто Дайрон, усевшись на кочку или древесный корень, слагал мелодию, а Тинувиэль кружилась в танце в лад его напевам, когда же танцевала она под музыку Дайрона, казалась она более легкой и гибкой, нежели Гвенделинг, и более волшебной, нежели Тинфанг Трель в лунном сиянии; столь стремительной и радостной пляски не видывали нигде, кроме как в розовых кущах Валинора, где Несса танцует на неувядающих зеленых полянах.

Даже по ночам, когда луна сияла бледным светом, они играли и танцевали, не зная страха, что испытала бы я, ибо власть Тинвелинта и Гвенделинг ограждала леса от зла, и Мелько до поры не тревожил их, а от людей тот край отделяли холмы.

Больше всего Дайрон и Тинувиэль любили тенистый лесной уголок, где росли вязы, и буки тоже, но не слишком высокие, и несколько каштанов с белыми цветами, почва же была влажной, и густые заросли болиголова в туманной дымке поднимались под деревьями. Как-то раз в июне дети Тинвелинта играли там, и белые соцветия болиголова казались облаком вокруг древесных стволов, и Тинувиэль танцевала, пока, наконец, не угас летний вечер. Тогда запорхали белые мотыльки, но Тинувиэль, будучи фэйри, не пугалась их, как это в обычае у детей человеческих, хотя жуков она не любила, а до паука ни за что не дотронется никто из эльдар – из-за Унгвелиантэ. Теперь же белые мотыльки кружились над головою Тинувиэли, и Дайрон наигрывал причудливую мелодию, как вдруг случилось нечто странное.

Я так и не узнала, как Берену удалось добраться туда через холмы; однако же немногие сравнились бы с ним в храбрости, как ты еще убедишься; может статься, одна лишь тяга к странствиям провела его через ужасы Железных гор в Запредельные земли.

Берен был номом, сыном Эгнора, лесного охотника из сумрачных чащ на севере Хисиломэ. Страх и подозрительность разделяли эльдар и родичей их, изведавших рабство у Мелько, и в том нашли отмщение злые деяния номов в Гавани Лебедей. Лживые измышления Мелько передавались из уст в уста в народе Берена, и верили номы всему дурному о потаенных эльфах; однако теперь увидел Берен в сумерках танцующую Тинувиэль, Тинувиэль же была в серебристо-жемчужных одеждах, и ее босые белые ножки мелькали среди стеблей болиголова. Тогда Берен, не заботясь о том, кто она – Вала или эльф, или дитя человеческое, подкрался поближе и прислонился к молодому вязу, что рос на холме, – так, чтобы сверху глядеть на полянку, где Тинувиэль кружилась в танце; ибо чары лишили Берена сил. Столь хрупкой и прекрасной была эльфийская дева, что Берен, наконец позабыв об осторожности, выступил на открытое место, дабы лучше видеть ее. В этот миг полная яркая луна вышла из-за ветвей, и Дайрон заметил лицо Берена. Тотчас же понял сын Тинвелинта, что тот – не из их народа, а все лесные эльфы почитали номов Дор-ломина созданиями вероломными, лживыми и жестокими; потому Дайрон выронил инструмент свой и, восклицая: «Беги, беги, о Тинувиэль, в лесу враг», быстро скрылся за деревьями. Но изумленная Тинувиэль не тотчас же последовала за Дайроном, ибо не сразу поняла слова его, и, зная, что не умеет бегать и прыгать столь же ловко, как ее брат, она вдруг скользнула вниз, в заросли белых болиголовов, и затаилась под высоким цветком с раскидистыми листьями; там, в светлых одеждах, она казалась бликом лунного света, мерцающим на земле сквозь листву.

Тогда опечалился Берен, ибо одиноко ему было, и огорчил его испуг незнакомцев; повсюду искал он Тинувиэль, думая, что не убежала она. И вдруг, нежданно-негаданно, коснулся он ладонью ее тонкой руки среди листвы; и, вскрикнув, Тинувиэль бросилась от него прочь; стремительно, как только могла, скользила она в бледном свете меж древесных стволов и стеблей болиголова, и вокруг них, порхая и мелькая в лунных лучах, как умеют одни лишь эльдар. Нежное прикосновение ее руки еще больше разожгло в Берене желание отыскать деву; быстро следовал он за нею – однако недостаточно быстро, ибо в конце концов ей удалось ускользнуть. В страхе прибежала Тинувиэль к жилищу своего отца и еще много дней не танцевала в лесах одна.

Великая скорбь овладела Береном, и не пожелал он покинуть те места, все еще надеясь увидеть вновь, как кружится в танце прекрасная эльфийская дева; много дней скитался он в лесу, дик и одинок, разыскивая Тинувиэль. На рассвете и на закате искал ее Берен, когда же ярко светила луна, надежда возвращалась к нему. Наконец, однажды ночью он заприметил вдалеке отблеск света, и что же! – там, на невысоком безлесном холме, танцевала она в одиночестве, и Дайрона поблизости не было. Часто, очень часто впоследствии приходила туда Тинувиэль и, напевая про себя, кружилась в танце. Порою тут же был и Дайрон, – тогда Берен глядел издалека, от кромки леса; порою же Дайрон отлучался – тогда Берен подкрадывался поближе. На самом же деле Тинувиэль давно уже знала о его приходах, хотя делала вид, что ни о чем не догадывается; давно оставил ее страх, ибо великая скорбь и тоска читались на лице Берена в лунном свете; и видела она, что нет в нем зла, и очарован он ее танцами.

Тогда Берен стал незамеченным следовать за Тинувиэлью через лес до самого входа в пещеру и до моста; когда же исчезала она внутри, Берен взывал через поток, тихо повторяя «Тинувиэль», ибо слышал это имя из уст Дайрона; и, хотя не ведал Берен о том, Тинувиэль часто внимала ему, скрываясь под темным сводом, и улыбалась либо тихо смеялась про себя. Наконец, однажды, когда танцевала она в одиночестве, Берен, набравшись храбрости, выступил вперед и молвил ей: «Тинувиэль, научи меня танцевать». «Кто ты?» – спросила она. «Берен. Я пришел из-за холмов Горечи». «Ну что ж, если так хочешь ты танцевать, следуй за мною», – отвечала дева и, закружившись в танце перед Береном, увлекла его за собой все дальше и дальше в лесную чащу, стремительно – и все же не так быстро, чтобы не мог он следовать за нею; то и дело оглядывалась она и смеялась над его неловкой поступью, говоря: «Танцуй же, Берен, танцуй! Так, как танцуют за холмами Горечи!» И вот извилистыми тропами пришли они к обители Тинвелинта, и Тинувиэль поманила Берена на другой берег реки, и он, дивясь, последовал за нею в пещеру и подземные чертоги ее дома.

Когда же Берен оказался перед королем, он оробел, а величие королевы Гвенделинг повергло его в благоговейный трепет; и вот, когда король молвил: «Кто ты, незваным явившийся в мои чертоги?» – ничего не смог сказать Берен. Потому Тинувиэль ответила за него, говоря: «Отец мой, это – Берен, странник из-за холмов, он хотел бы научиться танцевать так же, как эльфы Артанора», – и рассмеялась; но король нахмурился, услышав о том, откуда пришел Берен, и молвил: «Оставь легкомысленные речи, дитя мое, и ответь, не пытался ли этот неотесанный эльф из земли теней причинить тебе вред?»

«Нет, отец, – отвечала она, – и думается мне, что его сердце не знает зла. Не будь же столь суров с ним, если не хочешь видеть слезы дочери твоей Тинувиэли; ибо никого не знаю я, кто дивился бы моим танцам так, как он». Тогда молвил Тинвелинт: «О Берен, сын нолдоли, чего попросишь ты у лесных эльфов прежде, чем возвратишься туда, откуда пришел?»

Столь велики были радость и изумление Берена, когда Тинувиэль заступилась за него перед отцом, что к нему вновь вернулись отвага, и безрассудная дерзость, что увела его из Хисиломэ за горы Железа, вновь пробудилась в нем, и, смело глядя на Тинвелинта, он отвечал: «Что ж, о король, я прошу дочь твою Тинувиэль, ибо девы прекраснее и нежнее не видывал я ни во сне, ни наяву».

Молчание воцарилось в зале, и только Дайрон расхохотался; все, слышавшие это, были поражены; но Тинувиэль потупила взор, а король, глядя на оборванного, потрепанного Берена, тоже разразился смехом; Берен же вспыхнул от стыда, и у Тинувиэли от жалости к нему сжалось сердце. «Что! Жениться на моей Тинувиэли, прекраснейшей деве мира, и сделаться принцем лесных эльфов – невелика просьба для чужестранца, – проговорил Тинвелинт. – Может статься, и мне позволено будет просить о чем-то взамен? О безделице прошу я, разве что в знак уважения твоего. Принеси мне Сильмариль из Короны Мелько, и в тот же день Тинувиэль станет твоей женою, буде пожелает».

Тогда все во дворце поняли, что король счел происходящее грубой шуткой и сжалился над номом, и заулыбались многие, ибо слава Сильмарилей Феанора в ту пору гремела в мире, нолдоли встарь сложили о них легенды, и многие из тех, кому удалось бежать из Ангаманди, видели, как сияют они ослепительным светом в железной короне Мелько. Никогда не снимал Враг этой короны и дорожил самоцветами как зеницей ока, и никто в мире, ни эльф, ни человек, ни дух, не смел надеяться когда-либо коснуться их хоть пальцем – и сохранить жизнь. Об этом ведомо было Берену, и понял он, что означают насмешливые улыбки, и, вспыхнув от гнева, воскликнул: «И впрямь ничтожный дар отцу за невесту столь милую! Однако же странными кажутся мне обычаи лесных эльфов, уж очень схожи они с грубыми законами людского племени – называешь ты дар, прежде, чем предложат тебе его, но что ж! Я, Берен, охотник из народа нолдоли, исполню твою пустячную просьбу», – и с этими словами он стремительно выбежал из залы, в то время как все застыли, словно пораженные громом, Тинувиэль же вдруг разрыдалась. «Худо поступил ты, о отец мой, – воскликнула она, – послав его на смерть своею злосчастною шуткой, ибо теперь, сдается мне, он попытается исполнить назначенное, ибо презрение твое лишило его рассудка; и Мелько убьет его, и никто более не посмотрит на танцы мои с такой любовью».

На это отвечал король: «Не первым падет он от руки Мелько, коему доводилось убивать номов и по более ничтожному поводу. Пусть благодарит судьбу, что не остался здесь, скован ужасными чарами за то, что посмел незваным явиться в мои чертоги, и за дерзкие свои речи». Гвенделинг же ничего не сказала и не отчитала Тинувиэль, и не расспросила, почему вдруг расплакалась та о безвестном скитальце.

Ослепленный же яростью Берен, уйдя от Тинвелинта, углубился далеко в лес и шел, пока не добрался до невысоких холмов и безлесных равнин, отмечающих близость мрачных Железных гор. Только тогда ощутил он усталость, и остановился; после же начались для него испытания еще более тяжкие. Ночи беспросветного отчаяния выпали ему на долю, и не видел он надежды исполнить задуманное, да надежды почти и не было. Вскоре же, идя вдоль Железных гор, Берен приблизился наконец к наводящему ужас краю, обиталищу Мелько, и сильнейший страх охватил его. В той земле водилось немало ядовитых змей, там рыскали волки, однако неизмеримо страшнее были банды гоблинов и орков – гнусных тварей, порождений Мелько, что бродили по окрестностям, творя зло, преследовали и улавливали в западни зверей, людей и эльфов, и волокли их к своему господину.

Много раз Берена едва не схватили орки; а однажды спасся он от челюстей огромного волка, сразившись со зверем, – из оружия же была при Берене только ясеневая дубина; многие другие тяготы и опасности выпадали ему на долю всякий день, пока шел он к Ангаманди. Часто мучили его к тому же голод и жажда, не раз склонялся Берен к тому, чтобы повернуть назад, не будь это почти столь же опасно, как и продолжать путь; но голос Тинувиэли, что просила за него перед Тинвелинтом, эхом звучал в сердце Берена, а по ночам казалось ему, что сердцем слышит он порою, как она тихо плачет о нем – далеко, в своих родных лесах; и воистину, так оно и было.