– Даже кошек, – сказал Томас. – Даже их игрушечную мышь. Ты можешь в это поверить? Игрушечную мышку унесла. Ты б видела кабинет. Там она основательно поработала. Все книжки перебрала, все диски и папки. Мне кажется, я не столько жалею об уходе жены, сколько о потере коллекции записей итальянской оперы.

– А ты не…

– Догадывался? Нет. Вошел в дом и увидел эту картину. Вот. – Томас протянул Лизе клочок бумаги. – Обычная ерунда: «Извини, не могла поступить иначе, не пытайся найти меня». Знаешь, у нее хватило сообразительности слинять самой и вывезти практически все, не предупредив меня ни единым словом. А ведь раньше, когда нужно было прощаться, она вываливала на тебя все подряд траханые книжные клише. Это в ее духе. В ее духе.

Лалл дрожал.

– Томас. Пойдем, тебе нельзя здесь оставаться. Пойдем ко мне.

Он поднял на нее удивленный взгляд, затем кивнул.

– Да… спасибо. Да.

Лиза подняла его дорожную сумку и пошла к машине. Внезапно Лалл показался ей очень старым и неуверенным в себе.

У себя дома она сделала ему горячего чаю, который Томас пил, пока она стелила ему отдельно из соображений тактичности.

– Ты не против? – спросил Лалл. – Если я лягу с тобой. Не хочу оставаться один.

Он лежал, повернувшись спиной к Лизе, как-то сжавшись, весь во власти мыслей. Яркие, отчетливые воспоминания о разоренной комнате, о Лалле, униженном и жалком, который сидел на большом диване, словно наказанный мальчишка, не давали Лизе уснуть. Она немного забылась только тогда, когда тусклый сероватый предутренний свет заполнил ее большую спальню.

Пять дней спустя, после того как все, выразив Томасу сочувствие, сказали, какая же сволочь его жена и как хорошо он справляется, и что все пройдет, он снова будет счастлив, ведь у него всегда остается работа/друзья/он сам, Томас Лалл покинул реальный и виртуальный миры, не сказав никому ни слова, никого не предупредив.

Лиза Дурнау больше никогда его не видела.

– Простите, но данный способ лечения астмы кажется мне, мягко говоря, несколько необычным, – говорит доктор Готце.

Лицо Аж покраснело, глаза навыкате, пальцы дрожат. Создается впечатление, что ее тилак пульсирует.

– Еще две секунды, – говорит Томас Лалл. – Хорошо, теперь можете вдохнуть.

Аж открывает рот и судорожно, с наслаждением вдыхает воздух.

Томас Лалл быстро закрывает ей рот рукой.

– Через нос. Всегда только через нос. Помните, нос – для дыхания, рот – для беседы.

Он отнимает руку и наблюдает, как медленно вздымается ее маленький округлый живот.

– Не проще было бы принять лекарство? – делится мнением доктор Готце, осторожно сжимая обеими руками маленькую чашечку кофе.

– Главное преимущество данного метода, – возражает Томас, – именно в том и состоит, что вам больше никогда не понадобится лекарство… И задержите дыхание.

Доктор Готце внимательно рассматривает Аж. Девушка вновь делает долгий вдох через нос и опять задерживает дыхание.

– Очень напоминает технику пранаямы.

– Эту методику изобрели русские в те времена, когда у них не было средств на покупку антиастматических препаратов… Хорошо, теперь выдох. – Лалл наблюдает за тем, как Аж выдыхает. – И снова задержите дыхание. Все на самом деле очень просто – если только смириться с тем, что прежние способы дыхания принципиально неверны и вредны. Доктор Бутейко считал кислород ядом. Из-за него мы начинаем ржаветь буквально с первого мгновения жизни. Астма – не что иное, как реакция нашего организма, пытающегося прекратить поступление ядовитого газа. Несмотря ни на что, мы продолжаем разгуливать, словно наземные киты, с открытыми ртами, заглатывая огромное количество обжигающего легкие О2, и убеждать себя, что нам это очень полезно. Метод Бутейко направлен на выравнивание баланса О2 и СО2 в организме. Вы должны ограничить поступление кислорода, чтобы увеличить часть углекислого газа, чем как раз и занимается сейчас Аж. Вдох.

Аж с побелевшим от усилий лицом запрокидывает голову назад, втягивает живот и делает вдох.

– Хорошо, дышите нормально, но через нос. Если вас вдруг охватит страх, проделайте пару раз упражнение с задержкой дыхания, но ни в коем случае не открывайте рта. Всегда дышите носом, только носом.

– Выглядит подозрительно просто, – замечает Готце.

– Лучшие идеи всегда очень просты, – возражает Томас Лалл.

Доктор Готце уезжает на велосипеде, а Лалл отправля-

ется провожать Аж до отеля. Грузовики и микроавтобусы мчатся по прямой белой дороге, сигналя на все лады. Лалл взмахом руки приветствует знакомых водителей.

Ему не следовало идти с ней. Он должен был отослать девушку одну, помахав и улыбнувшись на прощание, а затем быстренько собрать вещи и бежать на автобусную станцию. Но вместо этого он почему-то говорит:

– Вам нужно появиться и завтра, еще на один сеанс. Необходимо время, чтобы полностью овладеть методикой.

– Думаю, мне не нужно приходить завтра, профессор Лалл.

– Почему?

– Вас здесь уже не будет. Я видела чемодан на кровати. Мне кажется, что вы сегодня уедете.

– Почему вы так думаете?

– Потому что я нашла вас.

Лалл молчит. Он думает: «Ты прочла мои мысли?» Моторное каноэ с аккуратно одетыми школьниками пересекает заводь и подходит к причалу.

– Мне кажется, вы хотите знать, каким образом мне удалось вас найти, – мягко говорит Аж.

– Думаете?

– Да, потому что вам всегда было проще уехать. Но вы до сих пор здесь.

Девушка останавливается и следит за плавным полетом птицы с хищным взглядом и клювом, напоминающим кинжал. Пернатое проносится над пастельно-голубой церковью Святого Фомы и летит среди широких листьев пальм, стволы которых выкрашены в красный и белый цвета – в напоминание водителям о том, что прямо за деревьями начинается река.

– Птица-пэдди, индийская озерная цапля Ardeola greyii, – говорит Аж так, словно слышит эти слова впервые. – Гм…

Она делает шаг вперед.

– Вы явно хотите, чтобы я задал вам вопрос, – говорит Томас Лалл.

– Если это вопрос, то ответ на него будет следующим: я видела вас. Я хотела вас отыскать, но не знала, где вы находитесь. Боги показали мне, что вы здесь, в Теккади.

– Я в Теккади, потому что не хочу, чтобы меня нашли – ни боги, ни кто угодно.

– Я понимаю. Но мне нужно было вас найти не из-за того, кто вы, профессор Лалл. А из-за этой фотографии.

Девушка открывает палм. Солнечный свет очень ярок, поэтому картинку плохо видно. Фотография сделана в такой же погожий день, как и сегодня: трое европейцев стоят, прищурившись, у входа в храм Падманабхасвами в Тируванантапураме. Среди них худощавый мужчина с болезненно-желтоватым лицом и женщина, явно уроженка южной Индии. Мужчина обнимает женщину за талию. Второй мужчина на снимке – Томас Лалл, с широкой американской улыбкой, в гавайской рубашке и жутких шортах. Лалл узнает фотографию.

Фото сделано семь лет назад, после конференции в Нью-Дели, когда он решил совершить месячное путешествие по независимым штатам незадолго до того распавшейся Индии, страны, которая всегда в одинаковой мере восхищала, ужасала и притягивала его. Контрасты Кералы заставили Лалла задержаться еще на неделю. Смесь ароматов пыли, мускуса, опаленных солнцем кокосовых циновок; древнее чувство превосходства над искореженным кастовой системой севером; темные, зловонные, хаотические боги с их кровавыми ритуалами; успешное, хотя и мучительное осознание той истины, что коммунизм есть идеология изобилия, а не скудости; непрерывный мутноватый поток сокровищ и путешественников.

– Не стану отрицать, это я, – говорит Томас Лалл.

– А этих двоих вы узнаете?

Сердце Лалла сжимается.

– Какие-то туристы, – лжет он. – У них, наверное, осталась точно такая же фотография. А что?

– Мне кажется, это мои настоящие родители. И именно их я пытаюсь найти. Поэтому я просила богов указать мне дорогу к вам, профессор Лалл.

Лалл внезапно останавливается. Мимо них, в облаке дорожной пыли, исторгая слащавые звуки киномузыки Ченнаи, проносится грузовик, украшенный изображениями Шивы, его супруги и сыновей.

– Каким образом к вам попала эта фотография?

– Ее прислала в мой восемнадцатый день рождения одна адвокатская контора из Варанаси в Бхарате.

– А ваши приемные родители?

– Из Бангалора. Им известно о моих поисках. И они дали мне свое благословение. Они никогда не скрывали от меня, что меня удочерили.

– У вас есть их снимки?

Она находит в памяти палма еще одну фотографию. Девочка-подросток сидит на веранде, крепко обхватив руками плотно сжатые колени, словно защищая свою девственность. На девочке нет тилака Вишну. За спиной у нее стоят мужчина и женщина, по виду выходцы из Южной Индии, лет около пятидесяти, одетые по-европейски. Они производят впечатление людей открытых, честных и вполне цивилизованных, которые никогда не станут мешать дочери в ее попытках отыскать свои корни.

Лалл касается палма и возвращается к фотографии с храмом.

– И вы утверждаете, что это ваши настоящие родители?

– Я в это верю.

«Невозможно» – хочет сказать Лалл. Но он молчит, и молчание еще больше стягивает его оковами лжи. Такова уж твоя судьба, Томас Лалл. Куда ни повернись, везде приходится врать. Вся твоя жизнь – вранье.

– Я их не помню, – признается Аж. Ее голос звучит нейтрально, без всяких эмоций, чем-то напоминая те цвета, которые она предпочитает в одежде. Как будто она говорит о налоговом вычете. – Когда я получила фотографию, то совершенно ничего не почувствовала. Но все-таки одно воспоминание я сохранила. Оно такое давнее, что напоминает сон. Я помню скачущую галопом белую лошадь. Она подбегает ко мне и поднимает передние ноги вверх, словно танцует, специально для меня. О, я так хорошо это помню!.. Мне очень нравилась та лошадь. Видимо, поэтому только она и сохранилась у меня в памяти.

– А что, адвокаты не прислали никаких объяснений?

– Никаких. Я надеялась, что вы поможете мне. Но кажется, вы не можете, так что я поеду в Варанаси искать тех адвокатов.

– Там вот-вот война начнется.

Аж хмурится. На ее тилаке появляются морщинки. Томас Лалл чувствует, как внутри у него что-то обрывается.

– Тогда я положусь на защиту богов, – говорит девушка. – Они указали мне, где искать вас, человека с фотографии, они проведут меня и в Варанаси.

– Какие у вас могущественные боги.

– О да, профессор Лалл. До сих пор они ни разу меня не подводили. Боги подобны ауре вокруг всего, что меня окружает. Конечно, я очень долго не понимала, что далеко не все люди видят их. Поначалу я думала, что дело в манерах: что всех учили не говорить прилюдно обо всем, а я сама – очень грубая и невоспитанная девчонка, которая вываливает вслух всё подряд. Только потом я поняла, что они ничего не видят и не знают.

Семилетним голодранцем Уильям Блейк ^[39] увидел, что на лондонском платане буквально кишат ангелы. И только заступничество матери предотвратило серьезную трепку, которую ему собирался устроить отец. Заносчивость и ложь. Прошла почти целая жизнь, и визионер, посмотрев на солнце, увидел бесчисленное Небесное воинство, поющее: «Свят, свят, свят, Господь Бог всемогущий…»

Томас Лалл каждое утро, прищурившись, всматривался в канзасское солнце, но не видел ничего, кроме ядерной топки и проблем, связанных с неопределенностью квантовой теории. Он ощущает растущее напряжение в нижней части живота, но оно совсем не похоже на пробуждение древнего змия, предвкушающего сексуальные наслаждения, – ощущение, знакомое ему по делишкам с загорелыми туристками. Это нечто принципиально иное. Симпатия. Страх.

– Вокруг всех людей и предметов?

Аж делает своеобразное движение – нечто среднее между европейским кивком и индийским покачиванием головой.

– В таком случае, кто это такой?