– Ты тоже замечательно выглядишь! Расскажешь, где взяла такие потрясающие туфли! – подражаю ее манере, и она остается довольной, а в моей голове только одна мысль. Если постоянно так вести себя и притворяться, то можно сойти с ума. Как они живут? Спасаются наркотиками, насилием и попыткой убиться в боях, в случае с Хворостовым.

– Конечно! Я даже тебя туда отвезу!

– Ой, поскорее бы!

– Думаю, когда мы организуем лучшую свадьбу года!

– Мы сможем! – у меня уже челюсть болит улыбаться. – А Миша будет помогать? Я думала, ему это неинтересно.

Он сжимает челюсти, но все-таки отвечает на улыбку своей невесты.

– Сам вызвался помочь, потому что очень, очень меня любит.

– Завидую я вам. Сама мечтаю о большой и чистой любви. Вы, получается, со школы встречаетесь? – беру Катю под руку и веду в сторону гостиной.

– Мы встречались в школе, но потом…

– Катя… Давай не будем чужим людям рассказывать подробности нашей личной жизни.

– Ну каким чужим, – бурчит Катя. – Алиса твоя сестра, моя подруга, уже почти родня.

– Да ты не волнуйся, братик, – поворачиваю голову и улыбаюсь ему через плечо. – Совсем скоро мы настолько породнимся, что я буду знать размер…

– Алиса, не будь вульгарной…

– Ноги, размер ноги. А ты о чем подумала?! – смеюсь с краснеющей Кати. Но быстро ее отвлекаю выбором праздничных украшений к приему. Выбору цветов, за которым мы проводим почти весь оставшийся день. Хворостов особо не участвует, старается вообще со мной в одной комнате не находиться. Наверное, поэтому, приняв душ и выйдя из ванной, я так удивляюсь, застав его в своей комнате. Он не ищет гитару, он просто стоит, скрестив руки на груди.

– Выйди! Ты что делаешь в моей комнате?

– Твоей? – он подходит так близко, что я чувствую запах его неприязни и призрения. Он просачивается с ядовитыми словами. – Не обольщайся, тут нет ничего твоего. Вашего с матерью-шлюшкой!

Рука дергается на автомате, хочу ударить его, сделать больно, но он успевает ее поймать. Реакция поразительная.

– Ударь меня и пожалеешь, – толкает он меня, и я валюсь на кровать. С меня слетает полотенце, и я инстинктивно пытаюсь прикрыться, но он не дает. Тогда я заворачиваюсь в одеяло.

– Что тебе скрывать, ты уже все показала.

– Пошел вон, придурок! Ты мог меня ударить!

– Тебя избить надо за твое поведение. Гитара где?

– Не скажу. Посмотри у себя в заднице, там же, где потерял свою вежливость.

Он делает рывок, хватая меня за ногу, и я хочу заорать, но он наваливается сверху, закрывает мой рот рукой, а коленом давит на живот. Больно, черт возьми! Да что с ним такое!

– Ты, кажется, трахаться хотела.

– Да пошел ты, – говорю через его ладонь, ощущая болезненное давление. – Поздно, иди к невесте своей.

– Нет, ты постой, а вдруг я передумал. Только трахаться мы будем в жопу.

– Тебе хочется, ты и подставляй жопу. Слезь с меня, – мычу, но этот придурок просовывает руку под меня и хватает за задницу. Так сильно, что я вскрикиваю, начиная биться в истерике. Еще сильнее, когда его палец начинает насильный поиск отверстия.

– Или гитара, или анальный секс. О таком лишении девственности ты мечтала?! Отвечай, дрянь мелкая!

Меня триггерит жестко, пытаюсь себя по осколкам собрать, но в голове начинает все путаться. Вены воспоминаниями, словно ножами вспарывает.

– Не о таком! Не о таком! И точно не с тобой! Урод! – кричу, теряясь в пространстве, теряя связь с реальностью. – Слезь с меня! Слезь!

Ору как больная, как помешанная, и этот мудак тут же слетает с меня.

– Гитара где?!

Поднимаюсь, уже забив на свою наготу, иду к шкафу и лезу в самую глубь, доставая гитару. Вручаю ему, почти ударяя.

– Все? Взял? Теперь пошел вон из моей комнаты. А моя она, потому что сейчас тут мои вещи!

Он забирает гитару так бережно, словно это хрупкий цветок, кинув последний взгляд на мое тело, просто покидает спальню. Хлопает дверью, а я в тот же момент хлопаюсь на пол, пытаясь выкинуть из головы картинки, образы, но они все равно затягивают, уносят в тот день, когда он вот так же оставил меня. Убежал за той, кто важнее какой-то девчонки. Красивая, страшная, не суть. Не важная… Ни для кого. Я просто сидела там, связанная, содрогаясь от холода и ужаса, что кто-то зайдет, кто-то увидит. Сама кое-как развязалась, наполняясь злостью ко всему живому. Напялила на себя кое-как юбку с кофтой и пошла в полицию.

Я не собиралась это спускать на тормозах. Я готовилась стать врачом и понимала, сколько таких девчонок, как я просто пойдут домой и смоют позор. Попытаются забыть, но на самом деле никогда не забудут. Никогда себе не простят. Я никогда себе не прощу, что пошла за ним. Что поверила.

Я пришла в полицию и написала заявление. Увидев фамилию, менты начали перешептываться, и вскоре на пороге кабинета появилась мой отчим. У него было такое лицо, словно он меня убьет.

– Мне надо к врачу, – говорила я, пока он вез меня. – Мне надо в больницу! Останови чертову машину!

Он просто щелкнул меня раз, и я отключилась. Проснулась дома, уже отмытая и свежая, слыша, как в кухне ругаются Виктор и мама. И Ирина… Что? Ее там не было…

– Алиса. Алиса! Ты почему на полу голая? Что случилось?

– Уснула.

– На полу?

– Ага, – поднимаюсь и иду на кровать, ложусь под одеяло, а Ирина садится рядом.

– Ну что?

Что, что? Урод он и я сделаю все, чтобы его посадить. Даже если придется наступить на горло собственным страхам.

– Все идет по плану. Можешь не волноваться, – я ей рассказываю о случае в бассейне, немного привирая. Что сделала вид, что тону, как он спас меня и отогревал в сауне, как я терлась о его член. – Конечно, он пока держится, но думаю, это ненадолго…

– Ну хорошо тогда. Спокойной ночи, – целует она меня в лоб и уходит, а я еще долго лежу, смотря в потолок, стараясь выкинуть из головы первый худший день моей жизни… Потому что это было только начало.

Первые часы ночи я просто лежу и пялюсь в потолок, ровно так же, как лежала первые дни в тюрьме, поверить не могла, что все это произошло со мной. Просто не могла осознать, что теперь моя жизнь никогда не станет прежней. Я больше не могла плакать, кажется, во мне просто не осталось соли, лишь горечь и боль, раздирающие грудь на части, словно кто-то очень сильно сжимает в кулаке сердце, так оно болело. И сейчас болит. Невыносимо. И страшно, что я никогда не смогу вздохнуть полной грудью.

Засыпаю только под утро, но просыпаюсь довольно бодрой, хотя и понимаю, что это ощущение иллюзорно и скоро меня начнет вырубать. Одеваясь на завтрак, переживаю, что Хворостов уехал, но нет, вон он, стоит возле Катеньки своей. Она поправляет ему галстук. Он даже подходит под цвет ее туфель. Мой вид, конечно, оставляет желать лучшего, но зато в джинсах и футболке очень удобно. Катя смотрит на меня неодобрительно. Но когда подхожу ближе – улыбается.

Несмотря на ночное происшествие и мою бессонницу, я полна энтузиазма исполнить дело до конца. За столом он ловит мой взгляд и очевидно ждет, что я отведу свой или начну краснеть, или еще черт знает, что, но я лишь улыбаюсь. Прямо и открыто, давая понять, что игра только начинается. И прямо тащусь от того, как его это бесит. Да и вообще он какой-то раздраженный.

Катя не дала? Или дала не так, как надо?

Толкаю Катю в бок, пока она пьет свой свежевыжатый. Шепчу на ухо.

– А вы с Мишей вчера довольно рано ушли? Не терпелось остаться наедине?

– Ну конечно. Мы смотрели кино.

– А после фильма?

– Ты на что намекаешь? Мы же в доме его родителей. Потерпит неделю, ему полезно… – мм, дрессирует. Бедный, бедный неудовлетворенный Мишутка. Вон как волком смотрит, пока мы шепчемся.

Таня, домоправительница, уже бегает от стола к кухне и обратно. Меня прямо тянет помочь ей, видно же, что спина больная, но нужно играть роль суки и стервы, так что я слушаю болтовню Кати, которая уже планирует, какие заказать украшения дома.

– Тань, хватит бегать, стол и так ломится.

– Да мне немного осталось.

– Пошли, помогу, все равно этих трещоток слушать не могу, – усмехается Хворостов и, к моему удивлению, действительно остальное выносит сам. А может Ирина снова ошиблась, потому что мне она давала совершенно другой его портрет. Да и я помню его наглым, заносчивым и желающем во всем быть первым.

На пороге столовой появляется идеальная Ирина, одетая в слитный комбинезон белого цвета, идеально подходящий ее русым волосам. Она тепло улыбается Хворостову, который уже уплетает оладья. Потом Кате и мне.

– Миш, не налегай на оладья, они жирные…

– В этом их прелесть, – пожимает он плечами, и я совершенно с ним согласна. Оладья очень вкусные. И мне жаль Катю, которая отрезала себе четверть.

– Жаль, Сергей не смог приехать. Так была бы семья в сборе, – нарушает молчание Ирина…

– Еще Глеб, мой друг приедет, если, конечно, хозяйка дома не против, – сколько издевки в его голосе, но Ирина не реагирует.

– Твой друг? Мы будем рады его видеть. Комнат у нас хватает.

– Словно ваше мнение реально кого-то интересует.

В столовой повисает пауза, но Ирина вряд ли будет пресмыкаться перед Хворостовым.

– Почему ты так со мной разговариваешь?

– Потому что вы, дамочки, слишком быстро почувствовали себя хозяйками в этом доме. В доме, где всегда правила только моя мама. А вы как были никем, так никем и останетесь!

– Миша! – почти кричит Катя, вскакивая.

– Все, я в зал, – запихивает он оладушек, поднимает кружку с чаем и просто выпивает все, совершенно некультурно. Потом просто уходит. Катя за ним. Но пока мы переглядываемся за столом, Катя берет сумку и убегает на второй этаж.

– Иди, – коротко приказывает Ирина, и я, доев оладушки, поднимаюсь тоже, оставляя ее одну, но напоследок не могу не спросить.

– А как умерла его мама? – почти шепотом.

– Ты же не собираешься его жалеть?

– Нет, просто интересно. Ты не рассказывала.

– Вот и спроси у него, заодно и поближе познакомишься. А то день прошел, а ты все еще и на миллиметр к нему не приблизилась. А скоро Глеб приедет яйца свои к тебе подкатывать.

Глеб. Ничего хорошего я про него тоже не помню и удивляюсь, как можно до сих пор дружить с человеком, который так тебя подставил, раскрыл любимой девушке постыдное происшествие. Не понять мне этих богачей и их принципы, ну или их отсутствие.

Сначала я заглядываю к Кате, но долго не задерживаюсь, мы быстро обзваниваем ресторанную службу и выбираем меню, которым будут лакомиться престижные гости. Потом Катя говорит, что утомилась, «бедная и обиженная» и ложится отдохнуть. В десять утра…

Я же прикрываю за ней дверь и иду к себе. Переодеваюсь в спортивную форму. Выгляжу, конечно, шикарно. Кто же знал, что тяжелая работа на зоне сделает мышцы такими рельефными, а постоянные негативные рассказы обиженных на жизнь женщин обозлят. Именно злость я в себе генерирую, чтобы опуститься до навязывания. Ведь идя в зал, где занимается Миша, я именно навязываюсь.

Подхожу к двери спортзала и чувствую дурацкое волнение. А если он раскусит нас раньше, чем мне удастся привести в исполнение свой план? Что тогда?

Слышу за дверью глухие удары и толкаю ее. В зале пусто и мрачно. Только голубые полосы света пробиваются в большие окна, выходящие на бассейн.

Хворостов молотит грушу. Ногами и руками. Он меня или не замечает, или делает вид. Продолжает активно работать руками и ногами.

– Не нажаловалась еще?

Забавно, как двусмысленно это звучит.

– Это бесполезно. Да и зачем.

Он так на меня и не смотрит, а я подхожу все ближе, пролезаю под резиновый барьер на ринг.

– Эта гитара для тебя что-то значит?

– Серьезно, Алис? Хочешь поговорить о личном?

– Ну… Заниматься личным ты не можешь, давай хоть поговорим. Согласись, реакция на гитару была неадекватной. Более того, ты же приехал? Из-за нее, а не меня.