Дарт свернул направо. Миновал дортуар и врачебный кабинет, откуда, как и прежде, тянуло горьковатым душком сонной одури. В приюте ее давали перед отбоем младшим: тем, кто боялся темноты и капризничал, просыпался среди ночи или в полудреме блуждал по коридору, пугая воспитательниц. Дарт рос беспокойным ребенком, и его пичкали сонной одурью так часто, что он привык к ее горечи во рту. Крепко спящий, он становился уязвимым и беззащитным, как голубь со сломанным крылом, – легкая добыча для шайки мучителей, раньше него выросших из «ложки ночного сиропа». Однажды, решив подшутить над ним, мальчишки оттащили его в шкаф и заперли. Очнувшись в кромешной тьме, в тесном деревянном футляре, Дарт испытал дикий ужас. Он звал на помощь, колотил ногами и рвался наружу, пока его не нашли и не вызволили из заточения. С тех пор он придумал с десяток уловок, чтобы не пить сонную одурь и не терять бдительность; с тех пор под его подушкой хранился кусок стекла.

Мутные образы медленно разворачивались перед ним, точно старый гобелен: пыльный и выцветший, как сама память. И едва он позволил мыслям унести его в прошлое, виски пронзило острой болью, словно их полоснули осколком. Тринадцатый снова напомнил о себе.

«Скройся», – прорычал хмельной.

«Будешь конфету? – предложил безделушник в утешение. – Правда, у меня только обертка осталась».

Пальцы нырнули в карман и нащупали тонкий, липкий от карамели пергамент. Дарт не помнил, при каких обстоятельствах положил его туда, и разобраться в этом не успел, оказавшись перед дверью – единственной во всем приюте, что удостоилась таблички. Буквы на ней почти истерлись, но остались прежними. За эти годы господину Дуббсу впору было врасти в директорский стул, к чему он, кажется, и стремился.

Дарт постучал и, получив разрешение, вошел. Своим появлением он прервал важный разговор, о чем можно было догадаться по напряженной тишине и нервным ужимкам собеседников. Помимо директора, который за годы раздался вдвое и по ширине почти сравнялся с письменным столом, в кабинете сидела сухопарая дама с прямой, как доска, спиной. Ярко-желтое, канареечное, пальто и кокетливая шляпка-таблетка, сдвинутая на затылок, должны были презентовать ее как заправскую модницу, но лишь придавали ей нелепый вид.

Незнакомка встретила Дарта презрительным взглядом, а затем посмотрела на Дуббса, точно призывала его выгнать того, кто им помешал.

– Вы по какому вопросу? – прохрипел директор, подслеповато щурясь.

«Попробуй угадать», – в мыслях раздался голос хмельного, но Дарт не позволил ему проявиться и доверил сложную задачу детективу, как обычно и поступал.

– Офелия Гордер, – ответил он. – Ее привезли в приют вчера.

Директор нахмурился, надсадно вздохнул, словно готовясь поднять непомерную тяжесть, и сказал:

– Госпожа Грубер здесь по той же причине.

Женщина-канарейка гордо задрала подбородок и, раздутая от собственной важности, стала еще больше похожа на глупую птицу.

– А мы с кем имеем дело, простите?

– Я представляю интересы ее опекуна. – Вежливые интонации дались ему с трудом.

– Свои интересы я представляю сама, господин. – Это надменное «сама» было подчеркнуто многозначительно поднятыми бровями.

– Я говорю о Флориане Гордер, – уточнил Дарт.

– Ах, вы о моей непутевой племяннице? – Она скорчила гримасу. Лучше всего ей удавалось отыгрывать презрение. – Господин Дуббс в красках рассказал мне, к чему привел ее ветреный нрав.

«Что она сказала?» Вспыхнувшая в Дарте злость едва не вытолкнула хмельного на поверхность. Усилием воли он подавил его и произнес:

– Простите, что прерываю сплетни. Я здесь исключительно затем, чтобы забрать Офелию домой.

Тут оживился директор. Он был здесь законом и тюремщиком, судьбой и вершителем.

– Забрать девочку может только ее опекун. И пока что этот статус закреплен за госпожой Гордер. Но ее, очевидно, не волнует судьба сестры, иначе бы она появилась здесь еще вчера. Лично. А не присылала бы кого‑то вместо себя.

– Какая безответственность, – поддакнула госпожа Грубер, едва не выпрыгнув из своего желтого «оперения».

– Ей пришлось уехать по работе, – заявил Дарт, понимая, как рискует. Если за исчезновением Флори действительно стояли люди из управы, Дуббс наверняка был посвящен в их дела и в два счета раскусил бы его блеф. На миг Дарт снова почувствовал себя воспитанником, стоящим перед директором и придумывающим наивную ложь, чтобы избежать наказания.

– А с кем она оставила малышку?! – взвизгнула женщина-канарейка. Ответить Дарт не успел, поскольку она тут же продолжила: – Наверняка в доме того мерзавца, с которым связалась.

– Кстати, а вот и я, – не сдержался Дарт. – Будем знакомы.

Лицо госпожи Грубер перекосило от возмущения.

– И вы еще смеете являться сюда? Смотреть мне в глаза и признаваться, что порочите фамилию моего кузена?

Дарт оторопел от ее хлестких, как пощечина, слов. Неожиданное препятствие в виде заботливой тетушки сбило его с толку.

– Простите, я на минуту, – пробормотал он и выскользнул в коридор, чтобы взять время на размышления.

Острый ум детектива затупился, встретившись с нападками госпожи Грубер, и Дарт, точно вор, орудующий множеством отмычек, стал искать более подходящую личность. Выбрал изобретателя, сосредоточился на его образе и медленно осел на пол, готовясь отключиться, как происходило с ним всякий раз при обращении. Вслед за вспышкой наступила темнота. Едва вынырнув из нее, он ощутил непоколебимое спокойствие, какое можно обрести лишь с прожитыми годами. Дарт был готов признать изобретателя лучшим из своих воплощений, если бы не слабость тела, ставшая явной в тот момент, когда пришлось подниматься на ноги и тащиться к двери.

Он ворвался в кабинет без стука и, преисполненный решимости, направился прямиком к письменному столу, над которым грузно нависал Дуббс.

– Даэртон Холфильд, – выпалил он с ходу и протянул руку. Пожимая ее, директор задержал взгляд на фамильном перстне, и внезапное открытие вогнало его в ступор. Он кашлянул, засопел. Оставалось добить его парой фактов о себе: – Действующий домограф Пьер-э-Металя. Как понимаете, у меня нет времени на пререкания, поэтому давайте решим все сразу. Какое пожертвование приюту вы сочтете достаточным?

Дуббс оторопел. Женщина-канарейка изумленно ахнула, выражая протест такой неприкрытой наглости.

– Сумма? – настойчивее спросил Дарт.

Язык денег был ему практически незнаком, но эти двое владели им в совершенстве. Дуббс годами ворочал финансами приюта и, судя по окружающему упадку, делал это исключительно в пользу своих карманов. Точно так и госпожа Грубер, вдруг возомнившая себя заботливой тетушкой, питала к делу вполне очевидный интерес. Когда речь шла о судьбе двух сироток, оставшихся без монеты за душой, она позорно отмалчивалась, игнорируя письма из приюта, но сейчас внезапно объявилась, щеголяя подготовленными фразами и отрепетированными ужимками.

Только деньги могли повлиять на них. И Дарт ждал, наблюдая, как в глазах Дуббса разгорается огонь, как нервно ерзает на стуле госпожа Грубер. Счет шел на минуты.

– Видите ли, – осторожно начал директор, думающий с таким усердием, что на лбу выступила испарина, – вы задаете очень сложный вопрос.

– Понимаю. – Дарт кивнул. – Давайте-ка я его упрощу. Приюту нужны средства, а мне нужна Офелия Гордер. Вас убедят, допустим, две тысячи?

От такого щедрого предложения у Дуббса даже дыхание перехватило, и он зашелся в приступе кашля, от которого, казалось, задребезжали стекла в рамах. Женщина-канарейка брезгливо отодвинулась от стола. В своем жизнерадостном пальто она выглядела совершенно неуместно в этом унылом кабинете.

Голос директора, сиплый после приступа кашля, прервал его наблюдения.

– Мы всегда благодарны тем, кто жертвует приюту, – сказал Дуббс. – Но на таких условиях принять помощь не сможем.

– Назовите свои условия.

– У меня нет таких полномочий.

– Да неужели? – Дарт уперся руками в столешницу, нависнув над растерянным директором. – Были, да пропали?

– Это… особый случай. Я… действую по приказу. – Дуббс поднял взгляд к потолку, негласно обозначая, откуда получал распоряжения.

Городское управление. Это не стало открытием, но завело Дарта в тупик. Ни решительное наступление, ни предложенные деньги не смогли переломить ситуацию. Директор был жалким исполнителем, и власть его не выходила за пределы приютских стен.

Детская иллюзия рассеялась как дым: тот, кого раньше Дарт представлял грозным и влиятельным человеком, оказался слишком труслив, чтобы нарушить обязательства, и слишком глуп, чтобы скрыть истинную причину своего отказа. Таких, как он, невозможно убедить, зато легко обмануть. Изобретатель был не силен по части притворства, а потому Дарт снова попятился к двери.

– Простите. Я сейчас.

Выходя в коридор, он уже знал, чьими талантами воспользуется. Ему нужен хитрец, искусный лжец и ловкач, способный провернуть фокус. Личность циркача – мягкая, податливая, заполнила его разум в считаные мгновения. Очнувшись на полу, Дарт бодро вскочил и направился в кабинет с таким настроем, будто собирался дать свое лучшее представление. Однако зрители ему попались неблагодарные: Дуббс хмуро уставился на него исподлобья, женщина-канарейка и вовсе скорчила кислую мину.

– Итак, на чем мы прервались? – спросил Дарт, потирая ладони. Ловкость пальцев зависела от тепла, и он пытался согреть их перед началом фокуса. – Ах да. Мы говорили о городской управе, хотя я, конечно, недоумеваю, почему власти пекутся о семье, чьи проблемы до сегодняшнего дня всячески избегали. Вы не знаете, госпожа?

Она вздрогнула, не ожидая, что придется разбираться в тонкостях решений, принятых другими людьми. Весь ее вид, включая желтое «оперение», говорил о том, что происходящее было авантюрой, где ей отводилась простая роль сердобольной тетушки: ноль ума, максимум фальши. О том, что придется шевелить извилинами, госпожу не предупредили.

Дарт наклонился к ней, – так близко, что разглядел тонкие заколки, «сшивающие» ее голову с круглой шляпкой. Хмельной задался вопросом, насколько они остры, а безделушник прикинул, можно ли незаметно стащить одну, чтобы пополнить свою коллекцию булавок. Бесполезные мысли, накатывающие друг за другом как волны, едва все не испортили. Но циркачу было не привыкать проворачивать фокусы под несмолкаемый гул голосов, и он продолжил:

– Как думаете, откуда взялся их интерес? Из воздуха?

Дарт провел над ее ухом и показал монетку, словно достал ее из-под желтого воротника пальто. Затем несколько раз прокрутил между пальцами.

– Никому не было дела до сестер Гордер и вдруг – бац! – Он хлопнул в ладоши, и когда раскрыл их, монеток стало уже две. – Это вам.

Дарт протянул руку в предлагающем жесте, и женщина-канарейка, обманутая его наигранным добродушием, сцапала наживку.

– Все мы падки на деньги, не правда ли, госпожа?

Изобличающий фокус пришелся ей не по нраву. Она тут же отпрянула и швырнула в него монеты. С гулким стуком те упали на дощатый пол и покатились куда‑то под стол, к ногам директора.

– Довольно, господин… – Он кашлянул, словно подавился фамилией. – Вы зря тратите наше время.

Дарт выпрямился, по привычке одернул лацканы, представляя, будто на нем цирковой камзол, что странным образом придало ему уверенности.

– Я скрашиваю ожидание. Скоро здесь появятся следящие, и тогда вам будет не до смеха.

– Не нужно пугать нас представителями закона.

– Эти представляют беззаконие, – отчеканил Дарт. – Вы же знаете, что следящих не зря называют флюгерами. Они так переменчивы и податливы… А сегодня как раз ветреная погода.

– Вам меня не запугать. Я двадцать лет на этом месте.

– И как оно? Не жмет? – Он не сдержал издевательской ухмылки.

Дуббс гневно запыхтел, как паровой котел, готовый взорваться.

– Хамства в свой адрес я не потерплю.

– Могу сказать что‑нибудь госпоже Грубер. Устроит?

– Да что вы себе позволяете! – взвизгнула она, не желая быть жертвой злословия. И правильно делала, что опасалась.

– Прекратите паясничать, – одернул его директор.

Дарт пожал плечами:

– Нам все равно придется коротать время, пока ждем следящих.

– Если они здесь и появятся, то затем, чтобы поддать вам. Вчера, как видно, они не выбили всю дурь, – прорычал Дуббс и грузно поднялся, опираясь на огромные кулаки.