Только сейчас Дарт понял, почему женщина-канарейка так смотрела на него с первой секунды его появления. Он совершенно забыл про ушибы, что остались после вчерашней встречи со следящими. Целительная мазь от Бильяны заглушила боль и сделала синяки менее заметными, но не стерла их с лица. Не в таком виде он хотел появиться в приюте. И не по такому поводу.

– Подождите-ка минутку, – пробормотал Дарт, отступая и уже подыскивая личность для следующей попытки.

Оказавшись в коридоре, он впал в тупое оцепенение. Частые метаморфозы измотали его. В голове было пусто, как в зимнем поле, и только гулкий голос, точно ветер, бороздил эти бескрайние просторы.

«Дай я! Дай! Я!» – настойчиво повторял хмельной, пока Дарт не уступил.

Привалившись к стене, он медленно сполз на пол, чувствуя, как что‑то давит на виски, пульсирует изнутри, будто голова стала роялем, а боль – молоточками, извлекающими звук. Гул в ушах усилился, перед глазами стало черным-черно, а потом темноту прорезала острая, как бритва, личность хмельного.

Во рту появился отвратительный привкус ржавых гвоздей. Примерно такой же, какой оставляет после себя гадкое пойло из худшей забегаловки. Дарт сплюнул на пол, утер кровь из носа рукавом и, опираясь на стену, встал. Он дал себе еще немного времени, чтобы оправиться, привыкнуть к изменениям и обдумать свои действия. Как оказалось, у хмельного не было плана, лишь неудержимый азарт, что двигал им всегда, толкая в гущу драки, на дно бутылки, в самое пекло.

Пока он собирался с мыслями, за дверью неистовствовала женщина-канарейка:

– Чего он бегает туда-сюда? Видели его? Вылитый псих! Вызовите охрану, в конце концов.

Дарт усмехнулся, поражаясь наивности этой особы. Неужели по пути сюда она не заметила, что сторожка у ворот пустует и никто не следит за тем, что творится на территории приюта и кто в него вхож. Тем не менее одного защитника она обрела. Когда Дарт ворвался в кабинет, натравленный и раздухаренный Дуббс бросился в бой.

– Вы нарываетесь, – грозно сказал он с хмурым видом, и на миг стал похож на того директора десятилетней давности, чей авторитет в приюте был незыблем и неоспорим даже самыми отпетыми хулиганами. – Вы не имеете права здесь находиться и… – Тут он осекся, заметив, как стремительно Дарт приближается, как решительно сжимает кулаки.

– Это у вас нет прав держать ее здесь! – выпалил он, едва сдерживаясь, чтобы не наброситься на Дуббса.

– Отнюдь. У меня есть все бумаги.

– Дай-ка посмотреть.

«Пусть покажет – я их в рот ему затолкаю», – подумал он, наблюдая, как директор роется в ящике.

На стол легли злополучные бумажки – хитроумное оружие, изобретенное в недрах тайных кабинетов. В этом, полагал хмельной, и заключалась слабость всех служащих, накрахмаленных воротничков и кабинетных сидельцев. Они всерьез полагали, что тонкие листы, измученные печатными аппаратами, способны прикрыть их задницы, защитить или оправдать. Как бы не так. Бумага была всего лишь бумагой, что бы на ней ни писали.

Не глядя, он сгреб документы со стола и порвал: пополам, затем еще раз и еще… Директор едва не забился в припадке.

– Что вы… да как вы… смеете?!

Горсть бумажных клочьев полетела ему в лицо, пунцовое от гнева. Один обрывок прилип ко взмокшему лбу, но Дуббс был настолько зол, что не заметил.

– Немедленно покиньте кабинет! – взревел он.

– А то что?

Дарт не расслышал ответа, отвлекшись на внезапную находку. Нож для бумаг – такой острый, такой одинокий на краю стола… и так удобно лежит в ладони. Госпожа Грубер тоже оценила это и вскрикнула (стало быть, от восторга). Дуббс захлопнул рот, и в кабинете наконец настала тишина. Его намерение было очевидно им обоим. Они хотели увидеть мерзавца и психа – и он явился по приглашению.

– Ты нарываешься, директор. У тебя есть минута, чтобы подумать над своим поведением.

На лице Дуббса нарисовалась испуганная гримаса, и страх его становился все более отчаянным с каждой бесцельно потраченной секундой. Оказывается, так он набирался мужества, чтобы возразить.

– Это не моя прихоть и не мое решение. – Директор поднял взгляд к потолку, имея в виду городские власти, по чьему распоряжению действовал. – Меня заботит судьба ребенка, о чем я буду говорить лишь с госпожой Гордер. Так и передайте. Приют – не тюрьма, а прибежище для несчастных душ.

Где‑то в глубине сознания снова заворочался Тринадцатый – осколок той несчастной души, чьим спасением, оказывается, занимался директор. Дарт сглотнул подступивший к горлу ком, и во рту вдруг стало горько, как от сонной одури.

Женщина-канарейка фыркнула, выражая негодование.

– Неужели вы думаете, что после такого вам доверят беззащитное дитя?

– Выход там. – Острием ножа он указал на дверь. – И лучше воспользоваться им прямо сейчас, иначе не успеете на дневной паром в ту задницу мира, откуда вас принесло.

Госпожа Грубер бросила обвиняющий взгляд на Дуббса, словно он лично притащил ее в Пьер-э-Металь и подверг измывательствам.

– С меня хватит! – взвизгнула она, находясь на краю истерики. Вскочила и принялась нервно оглаживать заломы на пальто, продолжая дрожащим, надтреснутым голосом: – Боюсь, я не справлюсь с воспитанием девочки, выросшей в таких условиях.

Под «такими условиями» следовало понимать его самого, заставившего заботливую тетушку выйти из игры во имя собственной безопасности.

И пока Дуббс прощался с ней, рассыпаясь в извинениях, Дарт использовал момент, чтобы избавиться от хмельного, опасаясь, как бы тот не натворил дел, вдохновившись ножом для бумаг и бурлящей в нем злостью. Он вернулся к привычной, хорошо освоенной личности – удобной, как разношенные туфли, что надеваешь без всяких усилий. Покачнулся, ухватился за край стола, чтобы не рухнуть посреди кабинета в миг, когда детектив вновь получил главенство над остальными. Гул в ушах исчез, и по сгустившейся вокруг тишине Дарт понял, что женщина-канарейка ушла, а Дуббс молча наблюдает за ним.

– У вас кровь, – сообщил он участливо, будто и впрямь обеспокоился.

Дарт вытащил из кармана платок и утерся, размышляя, что на сегодня с превращениями покончено, иначе его голова не выдержит и взорвется. Кажется, кровоточащий нос разжалобил Дуббса, или уход госпожи Грубер так повлиял на него, но тон его стал более дружелюбным.

– Госпоже Гордер следует решать вопрос самой, – сказал он с назидательным видом. – И не с приютом, как вы понимаете.

Дарт кивнул, глядя в его вытаращенные, блеклые, как у рыбы, глаза.

– Вам приказали держать Офелию здесь?

– Да.

– Тогда чем вы отличаетесь от тюремщика?

Дуббс озадаченно раскрыл и закрыл рот, не найдя, что сказать, а Дарт осознал, что все это время потратил впустую, пытаясь подобрать ключ к двери, ведущей в тупик.

– Дайте хотя бы встретиться с ней.

Пристыженный и растерянный, директор согласился на уступку и даже вызвался пойти с ним. Дарт справился бы и без поводыря, но не стал противиться. В конце концов, Дуббсу не мешало выбраться из своего кабинета и размять ноги. Он зашагал впереди, надсадно дыша, периодически захлебываясь кашлем, который, множась гулким эхом, простирался на весь этаж.

На первом же повороте Дарт понял, что его ведут в столовую, и оказался прав. Распахнутые двери открывали вид на шеренгу ребят, выстроившихся с подносами. Приютские уже собрались к обеду, и от их непрекращающейся болтовни вокруг стоял раздражающий гул, похожий на жужжание в улье. Время от времени его перебивал громогласный ор кухарки на раздаче.

«Пошевеливайся! Суп остынет!»

«А ну кыш!»

«Ты куда столько хлеба набрал? Положи на место!»

«Ничего, и третий день поешь одно и то же, привереда! Вы, чай, не аристократом будете?»

– Ждите здесь, – приказал ему Дуббс и направился дальше, оставив Дарта оббивать пороги столовой.

Вдыхая запах тушеной капусты и наблюдая за тем, как столы постепенно заполняются шумными стайками ребят, он погрузился в очередное воспоминание, навеянное окружением. У дверей столовой, там, где сходились две плешивые стены, на которых от сырости не держалась известка, был «угол наказаний». Туда ссылали нарушителей. Всякий, кто пренебрегал правилами поведения, рисковал оказаться отлученным от стола и приставленным наблюдать, как остальные опустошают тарелки. Так, по мнению воспитателей, поддерживалась дисциплина и постигалась культура поведения за столом.

Дарту тоже доводилось приобщаться к подобным урокам. Однажды это случилось после того, как он подрался, отстаивая свое место в очереди. Все началось со словесной перепалки и тычков локтями, потом в ход пошли подносы, которыми они колотили друг друга по голове, бокам и спине, пока их не разняли. Наказание ждало обоих: зачинщика определили на кухню чистить подносы, а Дарта – в тот самый угол. Уж лучше бы наоборот! Он предпочел бы работать целый день, нежели стоять в назидание остальным. Обед закончился, приютские разбрелись по комнатам, а он остался ждать, когда воспитательница, определившая его сюда, отменит наказание. Казалось, что прошла вечность, прежде чем она возникла на пороге столовой. «Все, иди», – проворчала она. «А обед?» – осмелился спросить Дарт. «Ты не заслужил!» – бросили ему в ответ и захлопнули двери, отсекая любые возражения и просьбы.

И сейчас он уставился на те самые распахнутые створки – перекошенные, с пятнами стертой краски в местах, где их касалось множество рук. Очередь с подносами оскудела, большинство уже расселись, и только одна фигурка не принадлежала ни тем, ни другим. Она стремительно шагала к выходу, пружиня и подпрыгивая, явно сдерживаясь, чтобы не перейти на бег и не нарушить одно из правил.

– Дарт! – радостно взвизгнула Офелия, перескочив порог. Ее глаза светились восхищением и благодарностью, коих он был недостоин. А она, обманутая ложной надеждой, встретила его как героя, пришедшего вызволить ее из заточения. Пора бы ей прекратить читать эти сказки, чтобы реже разочаровываться в жизни и людях.

– Прости, я… – Он не успел договорить, застигнутый врасплох ее порывистыми объятиями. – Я не могу забрать тебя сейчас.

Офелия резко отпрянула:

– Почему?

Дарт хотел честно рассказать обо всем, но осекся, заметив в дверном проеме Дуббса. Точно тюремный надзиратель, он стоял неподалеку и следил за ними исподлобья. Секундной заминки хватило, чтобы Офелия сообразила, в чем дело:

– Если ты не можешь, почему Флори не пришла?

– Она… пока не знает, что случилось, – почти шепотом признался он. – Мне нужно время, чтобы разобраться.

Ее глаза померкли от понимания, что они обе в опасности: Флори действительно исчезла, а сама она обречена на заточение в приюте. Офелия хотела спросить о чем‑то, но за ее спиной внезапно громыхнул кашель.

За пару мгновений в уме детектива возникла идея, и Дарт поспешил поделиться ею, пока Дуббса истязал очередной приступ.

– Южное крыло. Окно рядом с постирочной. Будь там завтра в полночь.

Надежда снова вспыхнула в ее глазах. Едва заметно Офелия кивнула и больше ничем их не выдала. Они разыграли душещипательную сцену прощания, способную растрогать даже того, чье сердце давно очерствело, и расстались, каждый унеся с собой тайну.

Вскоре Дарт усомнился в придуманном плане. Случилось это по воле матери, когда он заехал к ней, чтобы поделиться новостями и попросить пузырек сонной одури, нужной исключительно для важного дела. Но ему пришлось пожалеть о своей затее.

– Ты с ума сошел?! – воскликнула Бильяна, даже не подозревая, насколько близка к истине. – Это же похищение. Думаешь, у следящих будет много подозреваемых? Да они к тебе первому придут. И не ошибутся.

Дарт ответил, что Гленн заручился поддержкой командира Тодда, но довод оказался неубедительным даже для него самого. Толку от следящих было не больше, чем от зонта в ураган, надеяться на них не стоило. Ведь, Офелию мог забрать из приюта только законный представитель.

Его меркнущую решимость добил справедливый вопрос:

– А что делали твои хваленые защитники вчера?