В какую глубину отчаяния или безумства нужно скатиться, чтобы всерьез надеяться на помощь тех, кто вчера пересчитывал тебе ребра и грозился смешать твое имя с грязью? Вот что следовало спрашивать на самом деле. У него болезненно заныли ушибы, словно по воле Бильяны ее целительная мазь перестала действовать, дабы напомнить ему, как они появились. Дарт не хотел представлять, что будет с ним, если он не получит обещанной поддержки. Картина грядущего выходила скверная, от одной лишь мысли об этом сводило зубы. Пытаясь скрыть смятение, он напомнил Бильяне про сонную одурь, и они отправились в купальни, где хранились отвары, бальзамы и прочие лечебные примочки.

Вдоль стен тянулись деревянные стеллажи с разнообразными склянками: натертыми до блеска, отмеченными этикетками, расставленными в строгой последовательности. Идеальный порядок позволял Бильяне быстро находить нужное, вот и на сей раз она решительно потянулась к одной из полок, не глядя схватила пузырек из янтарного стекла и направилась дальше, бесшумно ступая на войлочных подошвах. Дарт, остановившийся в дверях, подумал о том, что сегодня в купальнях непривычно тихо: не бурлит вода, не гудит под сводами потолка эхо, только слышится слабый звон склянок в руках Бильяны.

– Я отдам тебе ее при условии, что ты пойдешь туда не один.

– Я справлюсь. – Он протянул ладонь, рассчитывая получить вожделенный пузырек с сонной одурью.

– Уверен?

Она посмотрела на него, и ее глаза поменяли цвет: вокруг обычной серости появился карий ободок, признак примененной силы. Бильяна не могла обращаться, как большинство лютин, но ее способности меняли внешность иначе. Одну, наиболее заметную и пугающую черту, она прятала под длинными рукавами. Никто не видел, как под кожей, точно вздутые вены, вились стебли, когда она готовила снадобья или врачевала. Другую же особенность скрыть было невозможно. Стоило Бильяне обратиться к своей силе, ее глаза начинали темнеть. Сейчас же они были половинчатыми: карими у краев и дымчато-серыми внутри.

– Не пытайся меня лечить, – раздраженно выпалил он, ощутив на коже легкое покалывание, будто его обмотали грубым шерстяным пледом.

– У тебя болит голова.

– Прекращай…

– Снова мигрени? – продолжала она, упрямая.

«Скажем ей?» – робко предложил безделушник.

«Скройся», – рыкнул хмельной, и в голове Дарта на время стало тихо… и пусто.

– Тебе нужен отдых, – заключила она и моргнула.

Покалывающее прикосновение ее силы исчезло, но неприятное чувство, будто его тело осмотрели и ощупали, никуда не делось. Дарт нервно дернул плечами, еле сдерживаясь, чтобы не разразиться гневной тирадой. Ему не нужен ни отдых, ни бесполезные наставления. Все, что он хотел получить, придя сюда, – пузырек сонной одури.

– Отдохну, когда со всем разберусь, – пообещал он и снова требовательно вытянул руку.

Бильяна продолжила настаивать:

– Прошу тебя, не ходи туда один. Это опасно!

– С радостью позвал бы Деса, но сейчас помощник из него неважный.

– Кстати, об этом. – Бильяна вручила ему склянки: одну с сонной одурью, другую, без этикетки, с неопознанной темной жидкостью. – Передай Десу. Я сделала для него настойку. Только предупреди, что это лекарство на неделю, – ворчливо добавила она. – А то выпьет залпом и не скривится.

– Спасибо. – Удивленный ее внезапной заботой, Дарт рассовал пузырьки по карманам. – Я думал, ты не станешь ему помогать…

Бильяна склонила голову, будто пристыженная его словами. Он вовсе не хотел укорять ее, просто не понимал, что заставило ее так резко изменить отношение к Десу. Где проходила тонкая грань между ее милосердием и осуждением?

– Увы, я не могу спасти каждого, – призналась она и надсадно вздохнула, словно вспомнила о чем‑то, тяготившем ее сердце. – В прошлый раз не смогла.

Дарт нахмурился, чувствуя, как тени прошлого сгущаются вокруг. Сколько тайн хранилось в памяти его матери? Сколько боли стояло за этими откровениями?

– Ты о чем? – осмелился спросить он, не зная, готов ли услышать ответ.

– О моей Силиции. – Каждый раз она произносила имя подруги с особой нежностью и тоской, словно до сих пор не могла смириться с потерей. – Я не рассказывала, от какого недуга она страдала. От чего мы пытались ее спасти.

– Ты говорила, что все началось после смерти ее сына.

– Старшего, – добавила Бильяна. – Он первым появился на свет и первым его покинул. Силиция была безутешна. Потеряла покой и сон, изводила себя, и ничто не могло успокоить ее, пока она не встретила одного медиума-спирита. Он был жуликом и шарлатаном, но Силиция верила в его мистификации. Держалась за последнюю ниточку, что связывала ее с сыном. Когда погиб младший, она погрузилась на самое дно своего беспросветного горя, и облегчить его могла лишь надежда на чудо. За это лекарство Силиция была готова отдать все. Вскоре Диггори заметил прорехи в семейном капитале и попытался вразумить сестру. Он увез ее в столицу, сделал все, чтобы вырвать из лап иллюзий, не избавляющих от скорби, а медленно сводящих с ума. И ему удалось бы спасти ее, если бы ослабленный организм Силиции не подхватил островную лихорадку, что в те годы свирепствовала на юге. И Диггори тоже заразился. Так они и погибли. Бильяна замолчала, словно в знак скорби, а потом вдруг обмякла и тихо проговорила:

– Я могу излечить тело, но не разум. И как бы мне ни хотелось помочь, здесь я бессильна, сынок.

Глава 5
Ветхий дом

Флориана

Мрак был живым, его присутствие – осязаемым. Его лапы, липкие и цепкие, как щупальца спрута, держали ее на глубине сознания, – там, где мысли сбивчивы и мутны, точно ил, а чувства притуплены. У мрака не было ни тела, ни формы, но его бесплотная тяжесть не давала пошевелиться. Что‑то душило ее, что‑то давило на веки, запечатывая их.

Мучительно медленно рассудок поднялся на поверхность, прорвавшись сквозь темную завесу и очистившись от вязкой мути. Придя в себя, Флори с трудом разлепила глаза и тут же зажмурилась от яркого света. Она долго не могла понять, где оказалась. Ее качало и трясло как в лихорадке, в ушах гремела оглушающая дробь. Лишь после надрывистого, трубного гудка паровоза к ней пришло осознание, что она находится внутри вагона, лежит на жесткой деревянной полке, куда не удосужились бросить даже захудалый матрас. Стоило подумать об этом, и тело болезненно заныло.

Она попыталась пошевелиться, но затекшие мышцы свело такой сильной судорогой, что дыхание перехватило. С губ невольно сорвался полувсхлип-полустон, и это привлекло внимание человека, притаившегося в углу. Зашуршала газетная бумага, и спустя несколько секунд темный силуэт навис над Флори. Холодная рука коснулась ее щеки, будто утешая.

– Тише-тише, детка, – пропел ласковый женский голос. – Не делай резких движений.

Флори хотела огрызнуться, что и без чужих наставлений знает, как обращаться с собственным телом, однако язык онемел и, нехотя шевельнувшись во рту, смог выговорить только короткий вопрос:

– Кто вы?

– Гаэль, – ответили ей, как будто имя что‑то объясняло. И все же оно напомнило о том, при каких обстоятельствах Флори впервые его услышала.

Ее охватил озноб, точно она снова оказалась на заснеженной улице Пьер-э-Металя, следуя за незнакомкой в черном. У Гаэль была бледная кожа, как у призрака; впалые, дымчатые глаза, как у призрака; и такие же холодные, как дыхание самой смерти, прикосновения.

– Что… вам… нужно?

– Это сложный вопрос, – ответила похитительница, сдобрив слова утешающей улыбкой. – Я все объясню, когда ты немного оправишься.

Удивительным образом эта непрошеная жалость придала ей сил. Флори смогла приподняться, вцепившись в латунный поручень, и сесть. Голова кружилась, трясущийся на рельсах вагон усиливал недомогание.

– Выпей воды, – заботливо проворковала Гаэль и протянула дорожную флягу.

Осторожность и взыгравшая в ней гордость почти убедили Флори отказаться, но жажда заставила передумать. Она уже предала благоразумие, когда доверилась незнакомке, и утратила гордость, признав свою беспомощность. После нескольких глотков живительной влаги тошнота отступила. Пространство вокруг обрело четкость, и Флори осмотрелась. В небольшом окне, покрытом копотью, мелькал унылый пейзаж, а глухую дверь, ведущую в коридор, подпирал огромный сундук. Гаэль – сама скромность – сидела на деревянной скамье напротив, сложив руки на коленях.

– Никто не видел тебя. Ты едешь со мной как багаж. – Признание прозвучало буднично, словно она уже поднаторела в похищении людей и не в первый раз использовала сей трюк. – Но я решила вытащить тебя, чтобы твои мышцы не затекли за долгую поездку.

– Как любезно.

Флори покосилась на сундук, не представляя, как тот мог служить местом ее заточения. Слишком большой для багажа и слишком мелкий для того, чтобы туда поместился человек. Однако Гаэль удалось провернуть это и не вызвать подозрений у досмотрщиков.

– Куда мы едем?

– В тихое уютное место. Тебе понравится.

– Мне понравится, если вы вернете меня домой, – отчеканила Флори, хотя ее положение едва ли позволяло диктовать условия.

– Успокойся, детка. – Гаэль одарила ее снисходительной улыбкой. – Обещаю, что отпущу тебя, как только окажешь мне небольшую услугу.

– Я не стану вам помогать.

– Почему?

Вслед за ее наивным вопросом последовал очевидный ответ:

– Вы похитили меня!

– Я просто организовала нам поездку.

– Я не давала на нее согласия.

– Но ты согласилась мне помочь.

– Вы обманули меня!

– Всего лишь утаила некоторые сведения. – Ее прямая осанка, вздернутый подбородок и невозмутимо спокойное лицо говорили о том, что Гаэль не испытывает ни капли сожаления о содеянном. – К тому же, – добавила она, – я готова честно рассказать, что заставило меня пойти на такое. Мне нечего скрывать, госпожа Гордер.

Момент, когда из глупой «детки» она вновь стала «госпожой Гордер», ознаменовал начало серьезного разговора.

– Не лукавьте, Гаэль, – сказала Флори, выбрав тот же снисходительный тон, каким говорили с ней. – Вам есть что скрывать. Например, мое присутствие здесь. Что, если я позову на помощь?

Расслабленная улыбка похитительницы ясно дала понять, что запугать ее не вышло.

– Мы в последнем вагоне, детка. Без особых удобств, зато в уединении. Никто здесь не появится. Проводник предупрежден, что меня нельзя беспокоить до прибытия, и даже не сунется сюда.

– Я все равно закричу.

– Давай. – Серые глаза вспыхнули пугающим азартом, словно Гаэль, как ловец бабочек, хотела посмотреть на жалкие метания своей пленницы, угодившей в ловушку. Флори и сама понимала, как ничтожны ее угрозы. Грохот поезда поглощал все другие звуки, перекричать его было невозможно. Подводя ее к тому же выводу, Гаэль добавила: – Если сорвешь голос, напою тебя пряным молоком. Я купила бутылку перед отъездом.

Напоминание о Пьер-э-Метале вызвало в сердце Флори горькое чувство. Она вдруг со всей очевидностью осознала, что находится далеко от дома и тех, кто мог бы ее спасти. Основная железнодорожная ветвь тянулась с севера на юго-восток, проходя через главную станцию – город Терес, где останавливался и досматривался каждый состав. Вряд ли Гаэль рискнула бы вызволить ее из сундука и сохраняла спокойствие, если бы они уже не миновали надзорный пункт. Флори посмотрела в окно: там, за мутным стеклом проплывали скалистые пейзажи предгорья, дикие, пугающе-незнакомые.

Гаэль поняла все по-своему.

– Думаешь выпрыгнуть в окно? – Она усмехнулась. – Не советую, детка. Размозжишь себе голову о рельсы. Или, того хуже, попадешь под колеса. А я не хочу, чтобы ты пострадала.

– Тогда чего вы добиваетесь?

– Выслушай меня, детка. – В ее голос вновь вернулась та раздражающая мягкость.