Прежде чем объяснить свои мотивы, Гаэль обратилась к саквояжу и вытащила оттуда тряпичную куклу – девочку с торчащими в стороны косичками, тонкими, как мышиные хвосты. Ее тельце было сделано изо льна, а глаза и рот вышиты цветными нитками. В своем пестром платье с кружевом она выглядела потрепанной, как и положено всякой любимой игрушке. Бережно расправив крохотные оборки, Гаэль сказала:

– Это все, что осталось от моей Летти.

Не успела Флори осмыслить услышанное, как ей всучили эту несчастную куколку. От нее веяло щемящей тоской, безысходностью, и эти же чувства отражались на лице самой Гаэль. Поджав дрожащие губы, она молчала, неотрывно наблюдая не за самой Флори, как той показалось вначале, а за ее руками. Так музейные смотрительницы бдят за сохранностью ценных экспонатов.

Повисла долгая пауза, и только грохот поезда не давал тишине заполнить пространство. Наконец Гаэль нашла в себе силы продолжить.

– Так звали мою дочь. Скарлетт. – Она произнесла имя с гордостью и улыбнулась своим воспоминаниям, но улыбкой горькой и измученной, полной страданий, будто кто‑то вогнал ей под кожу крючки и дергал за невидимые ниточки, заставляя уголки ее губ тянуться наверх. – Восемь букв. Как и у тебя, детка.

От такого неуместного сравнения Флори стало не по себе.

– Раз вы знаете мое имя, так и обращайтесь ко мне соответствующе. Я вам не детка, и в матери вы мне не годитесь, – сказала она и тут же пожалела о том, что была слишком груба. В печальных серых глазах блеснули слезы, и в этот миг Гаэль изменилась, будто сбросила защитную маску и показала истинное лицо. Вместо коварной похитительницы предстала безутешная мать, пережившая страшную потерю.

– Конечно, Флориана, – одними губами прошептала она и потянулась, чтобы забрать куклу, как будто решила, что человек, не проявивший ни капли сочувствия, не достоин прикасаться к памятной вещи.

Отлученная от реликвии, Флори вовсе не расстроилась, а напротив, испытала облегчение и смогла подобрать нужные слова:

– Я глубоко сочувствую вашему горю, Гаэль.

– И ты понимаешь мою боль. Мы обе потеряли самое дорогое, что у нас было.

Флори нахмурилась, неприятно поразившись тому, что похитительница не просто знала подробности ее жизни, а использовала их, чтобы приравнять ее чувства к своим, связать их обеих одной болью.

– Мне не хочется обсуждать это с вами. Простите.

Гаэль опустила глаза, увлекшись тряпичной игрушкой: стала поправлять кружевные оборки, обводить пальцем контур вышивки, словно рисуя черты лица заново. И в этом состоянии отрешенности, в некоем подобии транса, она провела несколько минут, а потом, вынырнув из забытья, опять заговорила:

– Что бы ты сделала, узнав, что твоих почивших любимых можно вернуть к жизни?

Вопрос как ножом резанул ее по сердцу.

– Я… не думала об этом, – в замешательстве ответила Флори.

– Так подумай сейчас и скажи, – словно почуяв ее слабость, надавила Гаэль. – Представь, что у тебя есть ключ от двери, а за ней ждут твои родители. И нужно всего лишь открыть замок, чтобы воссоединиться с ними. Ты бы согласилась? Открыла бы им дверь?!

– Этого никогда не произойдет, что бы я ни ответила.

– Ошибаешься. – Гаэль торжествующе улыбнулась, будто одержала победу в выдуманном ею же поединке. – И у меня есть доказательства.

Она вновь обратилась к своему саквояжу и, достав пару листов с заметками, вручила их Флори.

– Что это?

– Рецепт безлюдя, – с благоговением ответила Гаэль. – Только вдумайся: дом, возвращающий к жизни.

– Это же… невозможно.

– Ты даже не прочитала.

В своей слепой вере она была похожа на наивного ребенка, готового принять за истину любую захватывающую идею.

– Гаэль, – осторожно начала Флори, силясь подобрать правильные слова, – я… понимаю ваши чувства и… отчасти их разделяю, но, пожалуйста, послушайте меня как специалиста, работающего с безлюдями. Построить дом, о котором вы говорите, невозможно. Это выдумка, легенда, сказка.

Гаэль отпрянула, будто от пощечины, и на ее лице вспыхнул гневный румянец.

– Ты нарочно так говоришь, чтобы я отпустила тебя! – выпалила она и добавила что‑то еще, резкое и грубое, но ее голос утонул в пронзительных гудках. Вмешавшись, они раскололи разговор на две части. Исчезла Гаэль-благодетельница, и Гаэль-мать, оплакивающая дитя, и Гаэль-мечтательница, верящая легендам. Она снова стала той, кто наделил себя правом распоряжаться человеком, как вещью.

– Мы скоро въедем в горный тоннель, – объявила Гаэль и подскочила, точно внутри нее пришла в движение какая‑то пружина. – Полезай обратно.

Щелкнул затвор, заскрежетали петли, и тяжелая крышка сундука открылась. Оттуда, словно из пасти чудовища, дыхнуло тухлятиной.

– Давай, живо! – рявкнула Гаэль. – Поднимайся!

Флори не двинулась с места.

– Я туда не полезу, – решительно заявила она, наивно полагая, что сможет противостоять женщине, обозленной ее непослушанием.

Гневно сверкнув глазами, Гаэль схватила ее за плечи и подняла с деревянной скамьи. Ослабшая и изнуренная, Флори едва держалась на ногах. Хватило одного толчка, чтобы вывести ее из равновесия. Она неуклюже упала на колени, чудом не приложившись об угол сундука, как тут же ее подхватили под руки и потащили. Флори пыталась кричать и сопротивляться, но добилась лишь того, что отсрочила момент своего неизбежного заточения. Ее затолкали внутрь, утопили в ворохе зловонного тряпья. А потом крышка захлопнулась, и все погрузилось во мрак.

Когда Флори снова очнулась, то поняла, что находится в другом месте. Здесь было тихо, тепло и не пахло гнилыми опилками, как те отрепья, пропитанные дурманом. Она лежала неподвижно, не открывая глаз, будто надеялась, что все случившееся с ней – просто ночной кошмар. О, как бы ей хотелось проснуться в мягкой постели под балдахином, прижаться к горячей спине Дарта и обрести в объятиях безмятежный покой. Она позволила себе предаться грезам, отчаянно цепляясь за них, но долго это не продлилось.

Пребывая на границе яви и полудремы, Флори почувствовала постороннее присутствие: будто кто‑то стоял у кровати и наблюдал. В больном сознании тут же возник образ старика, склонившегося над ней. Вот его надсадное дыхание; вот его подслеповатые глаза шарят по ней, разглядывая, будто она аптекарская склянка с лекарством; вот его немощные руки, обтянутые сухой, как пергамент, кожей, тянутся к ней. Флори распахнула глаза и тут же испуганно отпрянула при виде огромной оскаленной пасти. Существо – серое, сотканное из плотного дыма, казалось мороком, но взгляд его светлых, будто затянутых бельмами, глаз, был почти осязаемым: тяжелым и холодным. И оно, несомненно, набросилось бы на нее, если бы не Гаэль.

– Призрак! – прикрикнула она, войдя в комнату и гремя посудой на подносе. – А ну кыш!

C появлением хозяйки клыкастый монстр поджал уши и отступил, превратившись в послушного пса. Гаэль прогнала его за дверь и с видом благородной спасительницы прошествовала к кровати.

– Поешь, тебе нужно набираться сил.

При виде чая и оладий желудок Флори предательски заурчал.

– Как долго мы ехали? – спросила она, стараясь игнорировать запах еды и свой голод.

– Почти сутки. И еще столько же ты отсыпалась. – В голосе Гаэль промелькнул укор, как будто Флори и впрямь была виноватой, что дурман так подействовал на нее. – Надеюсь, ты отдохнула достаточно, чтобы приняться за работу.

– Работу?

– Дом. Безлюдь. Тебе нужно изучить материалы, чтобы подготовиться. Если чувствуешь слабость, можешь остаться в постели, – любезно разрешила Гаэль, а потом уже строже добавила: – Но только сегодня.

– Я не стану даже пытаться. – В ее положении было опрометчиво и опасно заявлять о таком. Флори вспомнила о Призраке, едва не вцепившемся ей в глотку, и смелости поубавилось.

– Понимаю твои сомнения, детка. Все мы сомневаемся в своих силах, боимся, что не справимся. Но я верю в тебя и знаю, на что ты способна.

Льстивая речь ее не впечатлила.

– Я не строю безлюдей, а лишь присматриваю за ними, – возразила Флори.

Гаэль покачала головой и ушла. Минуту спустя вернулась с газетой и, разложив ее на одеяле, ткнула пальцем в заголовок.

– А это тогда что?

Флори пробежала глазами по строчкам. Материал освещал финальное судебное заседание о лютенах, за которым последовала отмена Протокола в Пьер-э-Метале. Стараниями газетчиков ее имя было вписано в хроники и связано с образом освободительницы, изменившей местные законы. Конечно, историю приукрасили, но людям была нужна яркая легенда, а не правда.

– Здесь не написано, что я конструирую безлюдей.

– Но ты знаешь, как с ними обращаться. Не зря же тебя прозвали «матерью свободных безлюдей». И ты должна мне помочь.

– Вам нужен домограф.

На миг на лице Гаэль вспыхнула гневная гримаса, но когда мимолетное чувство угасло, она спокойно продолжила:

– Мне не нужен простой специалист. Я искала того, кто способен понять мою боль и оценить дар, которым я отвечу. Я искала тебя, Флориана. И никто другой не справится лучше. Дома строят разумом, безлюдей – сердцем.

– Да что вы знаете об этом?!

– Больше, чем любой обыватель, – ответила Гаэль. – Я долго готовилась, прежде чем пригласить тебя. И это, признаться, стоило немалых усилий. Хочешь взглянуть, как я все устроила?

До сих пор не понимая, где находится, Флори охотно приняла предложение, однако тело не разделяло ее решимости. Она сползла с кровати и, пошатываясь на слабых ногах, побрела за Гаэль. Из крохотной спальни они попали в такую же маленькую гостиную, где горел камин. У огня, притворившись горстью золы, дремал дымчатый пес. Заслышав шаги, он настороженно поднял огромную голову и глухо зарычал. Таящаяся угроза придала сил, и Флори взмыла по шаткой лестнице, не замечая ступеней. Чердак находился под скошенной крышей, съедающей пространство, и сам воздух был спертым и давящим, как в том сундуке, где она провела большую часть поездки.

Снаружи дом терзали порывы ветра, и что‑то скрипело, завывало, измученно стонало в стенах. Казалось, что в один момент ветхое жилище рухнет, не выдержав натиска стихии. Здесь, куда не добиралось тепло растопленного камина, было промозгло, пахло сыростью и гнилым деревом.

Гаэль привела ее в небольшую комнатку с окном, заколоченным досками. Сквозь щели просачивался тусклый свет и тянуло холодом. Вместо мебели пространство заполняла всякая рухлядь: старая дверь, прислоненная к стене, сваленная груда досок с торчащими гвоздями, разложенные на полу изразцы, когда‑то украшавшие камин, вырванное вместе с рамой окно в деревянной обрешетке и прочий строительный хлам.

– Сокровища из сердцевины безлюдей, – торжественно объявила Гаэль.

– Разграбленные хартрумы, – изумленно ахнула Флори.

– Все, как написано в рецепте, – продолжала она, преисполненная гордостью. – Со дня на день я жду последний элемент, так что можешь начинать.

– Нет, я не буду этого делать.

И тут ее внезапно настигло осознание, что случилось с безлюдями, чьи хартрумы потревожили. Они могли попросту погибнуть, как всякий живой организм, из которого извлекли важный орган.

При мысли, что и с ней способны обойтись с подобной жестокостью, Флори испытала ужас и медленно отступила к двери. Сбежать она не успела. Ее тут же схватили и впечатали в стену с силой, какой, казалось бы, не может быть в худой, болезного вида женщине.

– Вот что, детка, – прошипела Гаэль, вдавливая ее в холодную поверхность, – чем быстрее закончишь работу, тем быстрее освободишься. А пока осваивайся на своем месте.

Прежде чем Флори поняла, что значат эти слова, ее резко отпустили. Ватные ноги подкосились, и она сползла по стенке на пол, испытывая к себе – слабой и жалкой – отвращение. Гаэль исчезла за дверью и заперла ее на ключ. Наказанная за непослушание, Флори осталась одна в этой тесной комнатушке среди награбленных вещей из хартрумов. Их, как и ее саму, отлучили от дома, вырвали с корнем и заточили здесь в угоду безумным целям.