– Еще посоветую не доверять тому, что пишут в рекламных объявлениях. Лет десять назад так продавали сонную одурь для младенцев. «Успокоительный сироп госпожи Уинслоу», слышали о таком?

Госпожа Окли кивнула, не найдя в себе сил, чтобы произнести хотя бы слово. Признаться, после посещения той злополучной комнаты она слабо соображала и не могла взять в толк, какое отношение лекарство для младенцев имеет к тому, что случилось с бедняжкой Клэр. Сидя на низкой банкетке, госпожа Окли исступленно глядела на специалиста, возвышавшегося над ней. Его мрачная задумчивость, заострившая черты лица, прямая осанка и небрежность, с которой он держал руки в карманах пальто, вдруг придали ему недостающей прежде солидности.

– На этом мои полномочия домографа заканчиваются. Завтра вы получите официальное заключение. Я пришлю посыльного.

Госпожа Окли снова кивнула и, несмотря на слабость, вызвалась проводить гостя, испытывая разом благодарность и вину, не решаясь выразить словами ни то, ни другое.

Стоя на обледеневшем крыльце, она совсем не ощущала холода и вдыхала свежий воздух, прояснявший разум.

– Всего доброго, господин Холфильд. Спасибо! – крикнула она вслед, вспомнив наконец, как он представился при встрече.

У ворот домограф обернулся и одарил ее той самой мальчишеской улыбкой, но теперь она вызывала не сомнения, а только надежду, что все наладится и печать трагедии сойдет с лица фамильного особняка Окли.

Глава 1
Дом наполовину пуст

Флориана

Оторванная пуговица с платья, круглая, выпуклая, обтянутая коричневой тканью, зажата в потной ладони. Нервные пальцы, привыкшие цепляться за мелкие детали одежды, наказаны – собраны в кулаки. В кабинете душно, шерстяной воротник неприятно колет шею, будто под кожу вгоняют иголки.

Флори старалась не думать об этих неудобствах, пока сидела под пристальным взглядом директрисы. Их разделял широкий письменный стол – пустой, за исключением стопки сшитых бумаг, поверх которых лежали неподвижные обветренные руки госпожи Шарби. Они напоминали дохлых крыс, угодивших в ловушку с клеем.

Монотонный голос ввинчивался в голову, и казалось, что все пространство заполнено им вместо воздуха, а потому и дышать нечем.

– Я позвала вас, – гнусавила директриса, – чтобы обсудить серьезный вопрос. Надеюсь, вы осознаете ответственность за судьбу младшей сестры. Вам, в конце концов, доверили ее опекать, что предполагает заботу.

Слова, слова, пустые слова… Она подходила к сути так долго, словно взбиралась на вершину горы. Флори терпеливо ждала, надеясь, что их встреча сведется к обсуждению неподобающего поведения Офелии. Ее дерзость и острословие уже не раз вызывали недовольство учителей, строго следящих за дисциплиной.

– Ваша первоочередная задача – создать благоприятные условия для жизни подопечной. А вы таскаете девочку по безлюдям. Немыслимо! – Возмущение госпожи Шарби было столь велико, что едва не вытолкнуло ее из-за стола.

– Разве есть бумага, запрещающая жить в безлюдях?

Флори произнесла это своим лучшим тоном: бесцветным, лишенным всяких эмоций и потому сбивающим с толку того, кто ее провоцировал.

– Вы в самом деле не понимаете, почему это плохо? – сдвинув брови, спросила директриса, чье круглое лицо больше не выглядело добродушным.

Флори пропустила вопрос, иначе бы пришлось проводить лекцию о том, что многие ошибочно демонизируют безлюдей, а ей не хотелось задерживаться здесь ни минутой дольше.

– Допустим, понимаю. Но как место жительства влияет на успеваемость Офелии?

– Это влияет на ее судьбу, что куда важнее оценок.

– Если мы переедем, это решит проблему? – примирительно спросила Флори.

– Проблема не в доме, госпожа Гордер, а в вас самой, – уже не скрывая пренебрежения, отрезала директриса. И тогда все встало на свои места.

– Вы хотели сказать, в моей деятельности?

– В том, какой пример вы подаете.

– И какой пример я подаю?

Госпожа Шарби надсадно вздохнула, как подобало преподавательнице, объясняющей нерадивой ученице элементарные вещи.

– Вы состоите в сомнительных отношениях, о которых бесстыдно заявляли во всеуслышание, да еще с тем, кто не раз подвергался арестам.

– А сейчас он занимает должность в городском управлении, – парировала Флори.

– Бахвальство тем, что вы спите с чиновником, не добавляет вам чести, госпожа Гордер, – отчеканила директриса. – Вы не выглядите как образцовая опекунша. Не похоже, что вы заботитесь о сестре и ее нравственном воспитании.

В разговоре возникла пауза: напряженная, давящая. Было слышно, как гудят паровые трубы и позвякивают стекла в рамах.

– Чего вы добиваетесь? – сухо спросила Флори.

Прежде чем ответить, директриса откашлялась, словно после ядовитых слов требовалось прочистить горло.

– Я пытаюсь достучаться до вас и объяснить, что вы не справляетесь. Боюсь, я вынуждена доложить об этом, чтобы инициировать передачу вашей подопечной в компетентные руки.

– Моя сестра не вещь, чтобы передавать ее в чьи‑то руки, – гневно выпалила Флори. Остатки самообладания покинули ее, и уже ничто не могло сдержать бурный поток. – Вы печетесь о чужой нравственности, когда не мешало бы подумать о своей. Вы лжете, прикрываясь заботой о нашей семье, и я знаю, чьи интересы вы защищаете. Но все попытки надавить на меня ничтожны и отвратительны!

Выслушав ее пламенную речь, директриса натужно вздохнула и, словно делая одолжение, проговорила:

– Госпожа Гордер, по-человечески я вам сопереживаю, но чувства к делу не пришьешь. Придется опираться лишь на факты, а они против вас. Вы занимаетесь лженаукой, ведете опасную деятельность и живете в безлюде, под одной крышей с мужчиной, которому не приходитесь ни родственницей, ни супругой. Ваша распущенность – вот что отвратительно! Девочка вступает в такой возраст, когда ей нужен пример благочестия, но что она видит? Я пригласила вас в надежде вразумить, а не пытаться обелить то, что запятнано дочерна. – Она выдержала паузу, чтобы пронаблюдать, какой эффект произвели ее оскорбления. Судя по тому, как дрогнул, почти улыбнувшись, ее большой, лягушачий рот, госпожа Шарби осталась довольна проделанной работой. – Позвольте не напоминать о ваших арестах и отъездах, из-за чего ваша юная сестра неоднократно оставалась без присмотра. Или, что вероятно, в обществе чужого мужчины, что вообще недопустимо в приличном обществе! Этого более чем достаточно, чтобы вернуть ее туда, где о ней позаботятся. В приют.

Приют. Ужасное, гадкое слово. Она произнесла его так легко и небрежно, словно ни разу там не была и не имела представления о том, что происходит в его стенах.

Флори резко встала, не позволяя сказанному окончательно сломить ее.

– Только троньте мою семью. И тогда вы познакомитесь с моей деятельностью ближе, чем вам хотелось бы. Почитайте о Диком доме в газетах, чтобы понимать все риски.

Госпожа Шарби не шелохнулась, только скривила губы.

– Запугать меня вздумали?

– Общаюсь на вашем языке. Другой, очевидно, вам не ведом. – Бросив в директрису уничижительный взгляд, Флори подхватила пальто, висевшее на спинке стула, и решительным шагом вышла из кабинета.

Торопливый стук каблуков эхом разнесся по коридору, пустому в разгар занятий. На ходу продев руки в тесные рукава пальто, она сбежала по лестнице, и до самых школьных ворот ее преследовало чувство, будто директриса наблюдает за ней. Выбравшись из владений госпожи Шарби, Флори скрылась за углом соседнего здания и припала спиной к стене. Сколько бы она ни храбрилась в том кабинете, сейчас, наедине с собой, больше не могла притворяться.

Ее ведь предупреждали, что так и будет; что наступит момент, когда городские власти начнут понимать, как их обвели вокруг пальца, и захотят изменить положение дел.

Многочисленные пожары и проповеди Общины уничтожили половину местных безлюдей, а те, что выжили, стали обузой для города. Их без раздумий продали, полагая, что чужими руками избавляются от груды мусора. Отныне землями владели достопочтенные господа: Гленн и Эверрайн. Богач и аристократ, оба неприкосновенны. Неудивительно, что мишенью стала Флори, принявшая на себя заботу об уцелевших безлюдях и их лютенах. Ее имя упоминали в газетах, ее лицо мелькало на каждом заседании суда, где решалась судьба Протокола. Госпожа Гордер больше не была призраком Пьер-э-Металя. Город признал ее, заметил, принял – и определил во враги.

Вскоре странное оцепенение прошло. Спрятав замерзшие руки в карманы, она с досадой отметила, что потеряла ту самую оторванную пуговицу, и подумала, что придется срезать другую с воротника, где ее отсутствие будет незаметно. Мысли о таком пустяке немного успокоили ее, и Флори двинулась по улице, глядя себе под ноги. Лед захрустел под каблуками, словно битое стекло.

Это была ее первая зима в Пьер-э-Метале, и город предстал перед ней совсем другим, полностью облаченным в серое. Даже снег здесь быстро превращался в грязное месиво, взрытое колесами, покрытое слоем сажи. Паровые топки работали во всю мощь и зловеще гудели под землей. По тыльным стенам домов змеились трубы, шипящий пар прорывался из-под ржавых вентилей, дым поднимался над крышами, смешивался с облаками – низкими и тяжелыми, будто отлитыми из свинца.

Спустившись к Почтовому каналу, Флори пожалела, что не прихватила с собой шарф. В низине дул пронзительный ветер, принося с собой запах сырости и рваные клочья дыма, что испускал паровой ледокол. Его огромная туша медленно скользила посередине канала, вспарывая ледяную корку, точно шелковую ткань.

Зимой порт становился медлительным и ленивым, суда ходили редко, а потому Флори сочла большой удачей, что ближайший паром отбывал завтрашней ночью. Купив билеты, она поспешила к причалу Плавучей почты. На волнах покачивалась лодка, куда уже грузили ящики, заполненные зелеными конвертами. Вскоре к ним добавился еще один, запечатанный второпях, под недовольное ворчание клерка, которому пришлось лишний раз высунуть нос на холод. И все же ее письмо в числе прочих попало на борт и отправилось в Делмар.

О возвращении Дарта Флори всегда узнавала заранее. Первым его чуял Бо, садился у двери и начинал нетерпеливо поскуливать. Следом оживал безлюдь: стены наполнялись гулом и вибрировали, заставляя дверной колокольчик подыгрывать. Это уже стало привычной частью быта, но сегодня от знакомых звуков Флори испытала особый трепет и поспешила в холл, где уже ждал Бо.

Мелкая ледяная крупа дробью стучала в стекло, точно уличные хулиганы бросали в него камешки. Выглянув в окно, Флори увидела лишь одну фигуру: втянув голову в плечи, к дому шагал Дарт. Служебный автомобиль еще пыхтел у дороги, желтый свет фар разъедал сгустившийся сумрак, словно освещал ему путь.

В дверях Дарт небрежным жестом отряхнул волосы, пытаясь избавиться от снежной крупы до того, как она истает. Бо, крутившийся под ногами, недовольно зафырчал, попав под раздачу или обидевшись, что внимания удостоили не его, а Флори.

– От тебя пахнет миндалем, – сказал Дарт, притянув ее к себе. Пальто было промозглым, ткань отдавала дымом и мокрой шерстью. – Выпечка?

– Успокаивающие микстуры.

– На ужин?

– Для безлюдей, – с виноватой улыбкой ответила Флори, развязывая шарф на груди Дарта. – Фран жаловалась, что Дикий дом капризен в холода.

– Как и все мы. Верно, дружище? – Дарт наклонился к Бо и потрепал его за ухом. Тот вильнул хвостом, что вполне могло сойти за согласие.

С минуту Флори наблюдала за ними, нервно перебирая в руках шарф, усеянный бисером талых снежинок, а потом спросила:

– Как прошел день?

Усталый вздох все сказал за него.

– Третий ложный вызов за неделю. Безлюдей готовы обвинять в чем угодно.

– Ничего не меняется. – Пожав плечами, она поспешила на кухню, спохватившись, что не освободила стол.

– А у тебя? – бросил вдогонку Дарт.