Для чего дед поддерживал эту забаву, было непонятно, но того, кто перекинул двухпудовку, он по традиции награждал, но не золотым червонцем, как князья раньше, а бочонком своего особенного мёда.

Сам дед Яков легко перекидывал через свой дом грозную двухпудовку и всегда был вне конкуренции среди сельчан. Хотя уважали его не только за физическую силу.

Он слыл колдуном и знахарем, умел заговаривать лишаи, вытаскивать клещей, принимать роды, вправлять вывихи, ловко извлекал усик ржаного колоса из горла ребёнка.

При болезнях и бедах все шли к нему.

И лечил он не только людей, но и животных. Со всей округи к нему приводили и привозили немощную, больную скотину. Оставляли её на одну или две недели и забирали уже здоровую.

В его вишнёвом саду была большая пасека. Пчёлы понимали его, слушались, и он их уважал, ходил к ним только в белых одеждах. Поэтому мёда было много. Однако был у него и особый мёд, который стоял в отдельном погребе в бочонках, и был этому мёду не один десяток лет. Из него дед Яков и готовил свои знаменитые лекарственные снадобья.

Метод лечения с виду был прост.

Яков натирал больное место мазью из косточек своей вишни, смешанной с мёдом со своей пасеки, потом давал больному особую настойку и укладывал спать на печи, говоря: «Сон – это лучшее лекарство». После сна человек вставал абсолютно здоровым. Шли к нему не только из Миловки, и он никому не отказывал в помощи.

Но не только за лечением обращались к деду Якову.

В год необычайно сильной засухи пришли сельчане с просьбой возглавить крестный ход и вымолить у Господа дождь. Дед согласился.

Тогда засуха почти разорила колхоз, и это беспокоило его председателя. Он был коммунист во втором поколении и казался Глебу страшно злым дядькой. Ходил в хромовых сапогах и полувоенной форме.

Ездил на тарахтящем мотоцикле с люлькой. Всё время ругался. Основной его задачей было выгонять всех колхозников на работы и ловить тех, кто пытался что-либо унести с хоздвора: зерно, солярку или картошку. Но и он крестный ход не запретил, хоть и был ярым атеистом, и в этот день сбежал в районный центр от греха подальше якобы по своим делам. Понимал, что если и дальше засуха будет, а он запретит молебен, то народ взбунтуется.

Он помнил, что сделали люди с его отцом за Студенец, самый чистый и любимый сельчанами родник. Бил он из ложбинки на вершине стыка двух пологих ягодных холмов за Миловкой, и вода в нём была свежая и прохладная в любую жару.

Старожилы помнили, как на Студенце раз в год, в день весеннего равноденствия, устраивали весёлое гуляние. Они поджигали и пускали катиться от родника вниз по склону символ солнца – горящее колесо от телеги, обвитое соломой. И если колесо успешно катилось и полностью сгорало, это означало, что год будет урожайным.

Чуть повыше родника стоял двухметровый дубовый столб бледно-серого цвета и весь в трещинах от старости. На поверхности столба ещё можно было разглядеть рубленые черты какого-то языческого божества. Поговаривали, что это был идол Ярилы, бога первых поселенцев, осевших тысячу лет назад на месте будущей Миловки.

Столб этот стоял в земле как каменный, настолько крепко, что, возможно, когда-то это был и не столб вовсе, а живой дуб с мощными и глубокими корнями. Поэтому ни проповедники христианства, ни большевики не могли избавиться от этого символа язычества и, помучившись, оставили идола в покое.

Поэтому сельчане, которые не отреклись от Бога, стали ходить молиться вместо церкви на родник, приделав к идолу на Студенце иконку.

Отец председателя, первый коммунист в колхозе и ярый безбожник, чтобы люди и там не молились Богу, вылил прямо в исток родника бочку солярки.

За это безобразие били его цепами, поймав ранним утром на гумне. Не мужики били, а женщины.

Родник с годами восстановился, а вот бывший председатель так и не распрямился после бабьего урока. До самой смерти ходил полусогнутым.

И вот женщины всем миром решили идти к Студенцу, выпрашивать у Бога милости. За всё лето не было ни одного дождя. Вода исчезла и из оврагов, и из родников.

Даже река Пьяна высохла до дна, превратилась в канаву с жидкой грязью, а из обмелевшего омута вылез сом весом килограмм под двести. Всё тело его было в огромных бородавках и наростах. Гигантская голова в половину туловища, с шевелящимися, словно змеи, усами жадно хватала ртом жаркий воздух.

Сом был страшен.

Прошёл слух, что именно это чудовище и выпило воду из Пьяны. Высохли все колодцы в селе, люди и скотина мучились от жажды.

Дольше это терпеть было нельзя.

И решил народ совершить крестный ход от полуразрушенной церкви через высохшие поля к Студенцу.

Верили, что сообща смогут вымолить у Господа спасение.

Мужики предпочли, покуривая, собраться у правления колхоза и пообсуждать мировые проблемы. Многие из них были атеистами. Они считали, что крестный ход – бесполезное мероприятие, пусть этим занимаются бабы.

Женщины же подошли к делу серьёзно. Они были в праздничных одеждах, с иконами и нательными крестиками.

Вообще в деревне мало кто носил кресты, в основном это были старухи и несмышлёные дети. Городские ребятишки, на которых по приезде в деревню их бабки в обязательном порядке надевали алюминиевые крестики на верёвочках, как правило, их теряли или носили украдкой. Все они были либо октябрята, либо пионеры и считали ношение крестов делом позорным. Но их бабушки были уверены, что православные крестики защищают внуков от нечисти, увечий и травм.

Дед Яков пришёл на крестный ход весь в белом, с серебряным нательным крестом на толстой витой тесёмке. Он со всеми поздоровался, построил людей в колонну. Сам встал впереди. За ним на самодельных носилках приготовились нести храмовую икону Преображения Господня, сохранённую после разорения сельской церкви.

Благословясь, колонна не спеша, с молитвами тронулась в путь. Взрослые и дети с надеждой на милость Божью шли босиком по горячей пыльной дороге, мимо выжженных солнцем полей, к своему спасению, к Студенцу.

Наконец подошли к роднику, который почти пересох и едва бился малой струйкой. Дед Яков прислонил икону к древнему столбу, встал на колени перед ней и стал молиться.

Просить у Господа милости.

Большая толпа, окружив полумесяцем родник, тоже опустилась на колени. Истово крестясь, женщины и дети стали кланяться вслед за дедом, касаясь лбами иссохшей земли.

Дед молился долго. Сквозь звенящую жару только и было слышно: «Господи Иисусе, Царь наш небесный…»

Детишки, устав от кусачих слепней и занудных мошек, начали капризничать. Женщины от жары, духоты и тоски из-за уже пустой, казалось, затеи начали роптать…

Солнце подошло к зениту, а ожидание молившихся людей достигло предела.

Дед Яков перестал бить поклоны, встал с колен, сказал: «Аминь», широко перекрестился на все четыре стороны, вынул из-под рубахи крест, поцеловал его, прошептав: «Прости меня, Господи», и, закрыв глаза, замер.

И вдруг пропали слепни и мошки.

Исчезли звуки.

Мир, до этого звеневший, шептавший, зудевший, будто вмиг куда-то провалился.

Наступила полная тишина.

Всё замерло, а рядом с солнцем, посреди небесного марева неизвестно откуда возникла тёмная точка и стала быстро увеличиваться.

Не успели люди опомниться, как гигантское облако, заслонив собой солнце, взорвалось молнией, грохнуло громом и рухнуло на землю ливнем.

Все ахнули.

Заплакали дети.

Женщины повскакивали с колен и жадно стали ловить вымоленную воду.

Кто руками, кто ртом, кто подолом.

Кто смеялся, кто плакал, кто танцевал.

Глеб тогда понял одно: «Дед Яков попросил у Бога дождя, и Бог дал…»

Дождь лил сутки.

Земля от воды набухла, как губка.

Река Пьяна вошла в свои берега.

По всей деревне, как прекрасная музыка, гремели у домов колодезные цепи.

Вечером следующего дня председатель, вернувшийся из райцентра, пришёл к деду Якову с бутылкой «чистой» водки, купленной в кооперации. Глеб в это время уже был на печи и подрёмывал.

Председатель побаивался по-трезвому спросить деда, как ему удалось дождь с неба вызвать.

Он боялся, что дед возьмёт и вдруг откроет ему тайну, да такую, что она перечеркнёт всю его жизнь.

Шёл он к деду Якову, трусливо спотыкаясь и чавкая сапогами по раскисшей от дождя дороге. Сам себе шептал: «Я не боюсь тебя. Я власть. Что ты мне сделаешь? И Бога нет. Последнего попа мой батя шлёпнул в семнадцатом».

Придя в избу к деду, он начал крутить разговоры на отвлечённые темы и всё подливал и подливал себе из своей бутылки.

– Вот ты, Яков Александрович, вроде весь седой, а сказать, что ты старый человек, нельзя. Почему? – уводил он деда от серьёзного разговора.

– Старым человек становится не тогда, когда опал с виду, а когда перестаёт обращать внимание на дела и заботы других. Когда начинает искать покой и все разговоры сводит к самому себе, к своим болезням и пустым проблемам. Когда думает только о своей смерти, а не о жизни других.

– Ты хочешь сказать, что о смерти не думаешь? Может, ты и смерти не боишься? – перебил председатель деда, стуча гранёным стаканом по столу.

– Человеку страшна не смерть, а бессмертие, – попытался закрыть эту тему дед.

– Это ты что-то странное говоришь! – всё больше пьянел председатель.

Вопросы его становились всё смелее.

– Так как же ты сумел дождь вызвать? В чём тут хитрость?

– Нет никакой хитрости. Надо верить, и всё тебе Господь даст, по делам твоим.

– А кто видел твоего Бога? – продолжил председатель. – Мы вот в космос спутник запустили и никакого Бога там не видели. Может, ты его встречал?

– Встречу с ним ещё нужно заслужить. А вот Сатана каждый день в твоём стакане.

– Зачем ты меня обижаешь, дед Яков? Я пью не потому, что хочется, а оттого, что тоска в сердце.

– Тоска у тебя оттого, что в душе твоей Бога нет.

– Значит, в твоей есть?

– Ты выгляни в окно, – отвечал дед Яков. – Дождь был? Был! Вот тебе и ответ: есть в моей душе Бог или нет.

– По дождю как бы есть. Но я считаю, что просто совпали явление природы и твои молитвы пустые. А по жизни? Что же твой Бог не спас Россию от революции?

– Что Богу не угодно, то царям не подвластно, – спокойно сказал дед. – Значит, так надо было.

– Надо? Кому надо? Богу вашему?

– Суета ты. Всё вам, коммунистам, скорее да быстрее. Послушаешь вас – так вы, как и Христос, зовёте к свободе, равенству и братству. Но способы у вас иные, торопливые, и живёте вы так, будто сами не верите в то, что говорите, а жизнь не терпит суеты. Жизнь – это покой под Божьим покрывалом.

– Вон ты как повернул. Мой покой – это вот… – И председатель постучал пальцем по стакану с водкой.

Глеб, засыпая, слышал разговор, но особо ничего не понимал. А услышав слово «спутник», навострил уши: председатель заговорил о том, что Гагарин летал в космос и никого там не видел, Глеб с ним мысленно согласился. Он помнил, как им, школьникам, вбивали в голову простым стишком, что Бога нет: «Села бабка в самолёт и отправилась в полёт. Приземлилась бабка эта и сказала: “Бога нету!”»

Дети без устали повторяли этот куплет как считалку.

Дед, услышав, что Глеб зашевелился, сказал председателю:

– Ты давай пей, закусывай, а что да как, на это день будет.

И дед налил председателю не из его бутылки, а из своей, с медовой настойкой. Председатель выпил и тут же уснул прямо за столом.

Дед Яков уложил председателя на кровать и позвал Глеба спать в садовый шалаш.

Председатель, протрезвев поутру, вышмыгнул из избы Якова как мышь, даже не извинившись за вчерашние пустые разговоры.

Глеб тогда мало понял из того, о чём говорили дед и председатель, но одно он точно усвоил: Бог есть, раз дождь был.