Наконец подруга подняла голову и посмотрела на меня. Сегодня она выглядела совсем иначе: ее лицо украшала очаровательная и нежная улыбка.

– Раньше я упрямилась и делала только то, что захочу, – сказала она, вежливо присев. – Я была как будто не в себе. Но сейчас я наконец-то оправилась после продолжительной болезни. В моей голове прояснилось, и на меня снизошло озарение.

Я одобрительно улыбнулась подруге и протянула руку:

– Раз уж ты выздоровела, то приходи ко мне в гости почаще.

Ее тонкая белоснежная рука тут же оказалась в моей ладони.

– Я пришла не просто так, – сказала Линжун. – Я несколько дней усердно вышивала узор на той парче, что ты мне подарила. Я принесла ее с собой, чтобы мы вместе полюбовались.

Взявшись за руки, мы вошли в главный зал и сели друг напротив друга.

Взглянув на белоснежную парчу, я увидела переплетенные ветви персика, на которых распустились пышные цветы, похожие на пушистые розовые облака. Передо мной была вышивка потрясающей красоты.

– Я подумала и решила, что вместо того, чтобы вышивать черных галок, летающих в тени Чжаояна, лучше вышить персиковые деревья, что распускаются весной в саду Шанлинь, – пояснила Линжун, скромно опустив глаза. Ее тихий голос был похож на звук, который издают жемчужинки, когда бьются друг о друга. – Такой рисунок больше подходит этой великолепной парче.

Я вынула из волос золотую шпильку, украшенную собранными из жемчуга цветами персика, и вставила в небольшой аккуратный пучок на голове Линжун. Изящная кисточка из жемчужин и нефрита, свисающая с кончика шпильки, делала образ подруги еще более очаровательным и нежным.

– Как прелестно цветение персика! Яркие краски радуют глаз! ^[5] Сестренка, ты та самая жена, которая приносит счастье в дом мужа.

С первого взгляда было заметно, что сегодня Линжун тщательно подбирала свой наряд. Она надела комплект из тонкого шелка светло-зеленого цвета длиной до пола. На ткани не было никаких узоров, украшением служила лишь вышивка на манжетах – ярко-красные полураскрытые бутоны олеандра. На поясе была повязана молочно-белая шелковая лента, с которой свисало небольшое саше с ароматными травами и украшения из сапфира. Благодаря своему образу Линжун выглядела такой же изящной, как плакучая ива, и такой же хрупкой, как парящая на ветру ласточка. Она не стала собирать волосы в сложный пучок, а выбрала простую и опрятную прическу: лоб прикрывала челка, дальше шел косой пробор, а на затылке волосы были небрежно распушены нефритовым гребнем и собраны в простой пучок. В него она воткнула лишь две шпильки с жемчугом и серебряными кисточками. Линжун была так же красива и свежа, как лотосы после дождя.

Я тоже долго думала, что надеть, и в конце концов выбрала образ из тончайшего шелка светло-розового цвета, который украшали яблоневые ветви с еще нераскрывшимися бутонами. Мне очень нравилась текстура ткани, потому что, под каким бы углом я на нее ни смотрела, она выглядела изысканной и объемной, переливаясь золотистыми и серебряными цветами. Со стороны казалось, что я облачена в сверкающее розовое облако. Бесспорно, это был роскошный наряд. А надела я его для того, чтобы подчеркнуть естественную красоту Линжун, которая была словно «лотос, растущий в прозрачной воде и не нуждающийся в украшениях» ^[6].

Образ Линжун напоминал о нежных весенних красках, о первых листьях на гибких ивах, появляющихся во втором лунном месяце. Я же в своем наряде напоминала подкрашенные закатными красками облака, что виднеются на горизонте.

Можно было бы облачиться в яркие одеяния из дорогих тканей, но во время летней жары освежающие оттенки были притягательнее насыщенных цветов.

Тихим летним утром приятный прохладный ветерок приносил с собой ароматы лотоса и камыша. Ярко-голубое небо напоминало идеально отполированный кусок аквамарина с полупрозрачными вкраплениями тончайших облаков. Изредка слышался стрекот цикад. Расцветшие деревья феникса ^[7] были словно бы покрыты красочными перьями, которые трепетали от дуновения ветра.

Куда бы ни упал мой взгляд, повсюду царила истинная красота.

Взяв Линжун за руку, я повела ее прогуляться по веранде. Мы не торопясь прохаживались туда и обратно, любуясь изогнутыми крытыми мостами, перекинутыми через озеро с разных его сторон. Их балки были разрисованы яркими узорами, сочетающими в себе самые разнообразные цвета. Сами мосты были изящны и красивы, а их окна с резными рамами были закрыты тончайшей тканью, напоминающей изумрудный туман и свободно пропускающей освежающий утренний ветерок. На берегу озера Фаньюэ мы заметили несколько грациозных белых журавлей, стоящих в воде и чистящих свои перышки. То и дело мимо проплывали символы супружеской любви – утки-мандаринки. Некоторые из них прятались под мостами и засыпали в темном и прохладном месте. У кромки воды раскинулась пышная глициния. Большая часть ее кроны свисала над озером, и когда дул ветер, он срывал с ветвей светло-фиолетовые лепестки и уносил их к воде. Они мягко опускались на зеркальную поверхность, наполняя воздух чудесным ароматом.

Я наклонилась к уху Линжун и прошептала:

– Можно было бы просто познакомить тебя с императором поближе, но боюсь, что, даже если ты ему понравишься, он быстро к тебе охладеет и дней через пять позабудет. Тогда твое положение станет только хуже.

Я ощутила, как сильно вспотела ладонь подруги после моих слов. Она стала холодной и влажной.

– Ты, как всегда, права, – грустно произнесла Линжун, опустив глаза к полу.

– Ты должна произвести на него такое сильное впечатление, чтобы он сразу же в тебя влюбился. – Я остановилась и посмотрела на ярко-голубое небо. – Император каждый день проходит здесь примерно в одно и то же время. Думаю, что уже пора. Начинай петь, да погромче.

Линжун решительно кивнула, крепко сжала мою руку и запела:

– Не держись за одежды свои золотые, держись за годы молодые. Срывай цветы, когда они цветут, не жди, пока лепестки их опадут ^[8].

– Молодец, – я похлопала подругу по руке, чтобы подбодрить. – Твое пение пьянит без вина.

Линжун смущенно улыбнулась и опустила голову.

Вдруг позади нас раздался недовольный голос:

– Кто это тут поет?

Голос той, кого я совсем не хотела видеть. Я обернулась и поклонилась, как того требовали правила этикета.

– Рада тебя видеть, матушка Хуа.

Линжун, давно не встречавшаяся лицом к лицу с наложницей Хуа, растерялась и опустилась на колени, чтобы поприветствовать ее.

Фэй Хуа небрежно бросила ей «встань», а затем одарила меня своим самым холодным взглядом.

– Цзеюй Чжэнь, когда это ты выучилась так хорошо петь? Оказывается, ты не только отличная танцовщица, но еще и певица. Ты меня в очередной раз поразила.

Я вежливо улыбнулась и скромно ответила:

– Матушка, ты зря меня так хвалишь. Разве могу я столь красиво петь? Это пела сюаньши Ань.

Наложница Хуа покосилась на стоящую рядом со мной Линжун, которая все еще не осмеливалась отвести взгляд от земли. Хуа приподняла ее подбородок и, слегка прищурив глаза, сказала:

– А ты довольно милая.

Линжун, побледневшая от страха, немного успокоилась, услышав похвалу из уст старшей наложницы. Но тут фэй Хуа неожиданно для всех закричала:

– Не слишком ли ты дерзкая?! Как ты посмела петь столь пошлые песни в императорском саду?!

Линжун вновь затряслась и дрожащим голосом сказала:

– Я… я не хотела.

Хуа оглядела испуганную девушку с ног до головы, словно бы видела в первый раз. От ее ледяного взгляда по коже побежали мурашки.

– Кем ты себя возомнила? Разве ты не дочка того самого Ань Бихуая, которого император помиловал совсем недавно? – Старшая наложница презрительно фыркнула. – Вот уж не ожидала, что дочка преступника, вместо того, чтобы размышлять о грехах своей семьи, будет гулять по императорской резиденции и распевать легкомысленные песенки.

Когда наложница Хуа замолчала, служанки и евнухи за ее спиной захихикали, прикрывая рты рукавами.

Из-за столь жестоких слов у Линжун сбилось дыхание. Она готова была расплакаться, но держала себя в руках. Прикусив губу, она через силу вымолвила:

– Мой отец не преступник.

– Отца госпожи Ань признали невиновным и вернули ему прежнюю должность, – сказала я. – Было доказано, что он не нарушал закон.

Я успела уловить промелькнувшее на лице Хуа недовольство, но она тут же вновь надела на себя маску абсолютного безразличия.

– Я уверена, что ты и сама понимаешь, что быть признанным невиновным и быть невиновным на самом деле – это порой не одно и то же. – Фэй Хуа перевела взгляд с меня на Линжун и обратно и добавила: – Если сюаньши не разбирается в правилах этикета, то почему бы тебе как старшей не взяться за ее обучение?

Слова наложницы Хуа настолько меня озадачили, что я пару мгновений стояла с приоткрытым ртом, не зная что ответить. Обменявшись с Линжун растерянными взглядами, я неуверенно заговорила:

– Это же просто песня. Как она связана с правилами этикета? Я искренне не понимаю. Прошу тебя, матушка, просвети нас.

Наложница Хуа слегка прищурилась, вперившись в меня недовольным взглядом.

– Цзеюй, ты ведь у нас знаток стихов и песен. Почему же не понимаешь, что я хочу до вас донести? – Судя по стиснутым зубам, Хуа изо всех сил старалась унять свою злость. – Позволь задать тебе один вопрос. Ты знаешь, кто сочинил эту песню?

– Ее сочинила Ду Цюнян, жившая во времена династии Тан. Эта песня называется «Золотые одежды».

– А знаешь ли ты, что Ду Цюнян сначала была наложницей Ли Ци ^[9], а потом, когда его казнили за попытку мятежа, она вошла в гарем императора Сянь-цзуна ^[10] и получила титул фэй Цю? Она бессовестно пользовалась его благосклонностью в своих целях. При этом она была женой бунтовщика и дарила свое тело двум мужьям. И эта бесчестная и неверная женщина любила сочинять пошлые песенки. Теперь вы понимаете, почему я так удивилась, услышав, что кто-то осмелился исполнять ее песню там, где ее может услышать император?

Я знала эту историю и понимала, что Хуа неверно ее истолковала. А вот Линжун приняла все на веру и стала биться лбом о землю, прося прощения.

Я опустилась на колени рядом с подругой.

– Ты все правильно сказала, вот только Ду Цюнян не по собственной воле была женой бунтовщика. Я уверена, ты и сама знаешь, что после того, как она стала наложницей императора, она служила ему верой и правдой и помогала при дворе, стараясь загладить свою вину. Когда на престол взошел император Му-цзун ^[11], он даже назначил ее нянькой своего сына. Поэтому я бы не сказала, что Ду Цюнян была недостойной женщиной, и я очень надеюсь, что матушка не будет к ней так жестока.

Наложница Хуа улыбалась, но ее глаза оставались такими же безразличными и холодными, как кусочки льда.

– Цзеюй Чжэнь, ты, как всегда, ловко управляешься со словами, – все это было сказано с очаровательной улыбкой, которая делала и без того прекрасное лицо еще красивее, но в голосе наложницы уже слышалась ничем не прикрытая злость. – Но помнишь ли ты, что Сыма Гуан ^[12] в своем трактате «Образцовая семья» писал: «Добродетель замужней женщины в ее покладистости; ее не красит умение спорить»? Неужели ты решила забыть про женскую добродетель только ради того, чтобы бессмысленно поспорить с той, кто выше тебя по положению?!

Ее атака была слишком быстрой и яростной. У меня на лбу выступил холодный пот.

– Я бы никогда не посмела спорить с тобой, матушка Хуа, – сказала я.

Линжун подползла ко мне и со слезами на глазах запричитала:

– Матушка, цзеюй Чжэнь просто не подумала. Она не хотела оскорбить тебя или обидеть. Прошу, прости ее.