«У нее гордая поступь и изящный стан. Глаза карие, однако на свету имеют синеватый отблеск. Брови темные, волосы каштановые, удивительной красоты и блеска. Цвет лица свежий, рот красиво очерчен, зубы белые и ровные… Ее манеры грациозны, а все существо поистине имеет царственный вид…» Кажется, так описывал твою внешность Клод Рюльер, Екатерина?

– Именно так.

Жаль, что он видел только земную красоту и не смог разглядеть гниль, которая распространялась по твоему нутру, подобно яду. Великая императрица была слишком увлечена своей персоной, чтобы следовать законам Божьим, и, погрязнув в грехах, породила себе подобных.

Я сжала руки в кулаки и попыталась сдержать гнев, который прокатился по телу ударной волной. Высоко вскинула голову вверх и расправила плечи, показывая, что не боюсь Божьей кары. Создатель, беззлобно усмехнувшись, откинул скипетр в сторону, с усмешкой на губах наблюдая за тем, как мой взгляд оказался привязан к предмету императорской власти.

Не желаешь ли ты раскаяться в грехах своих, дитя?

– У меня нет их.

Правда? Я думаю иначе.

– Положа руку на сердце, вынуждена сказать, что мне все равно, что вы думаете.

Бог не отреагировал на мои колкие слова, только затушил свечи, отчего заснеженную поляну моментально окутал полумрак. Он с силой сжал расплавленный воск в ладонях, с хищным оскалом медленно пошел на меня, не сводя пристального, пронзительного взгляда.

Еще будучи замужем за Петром, ты начала изменять ему, не боясь попасться. Искала отговорки, вешала на супруга ярлыки, чтобы оправдывать свои похождения. И ты, несчастная супруга неверного мужа, нашла утешение в объятиях Григория Орлова, родив ему сына – Алексея Бобринского. Но на этом не остановилась, решила попробовать всех мужчин империи, отбирая их как скот: Потемкин, Орлов, Зубов – видные государственные деятели, разделяющие холодную постель императрицы. Но сколько же их было на самом деле, кто не вошел в историю страны лишь из-за того, что не угодил правительнице в ласках? Бедная Прасковья Брюс, которая «испытывала» ради тебя мужчин, прежде чем те оказывались ночью в покоях грешницы… Какие эмоции испытывала ты в этот момент, Екатерина, – сладострастие, отвращение или гордость?

– Замолчи, – я прошипела, стараясь заглушить голос Бога, который проникал в самые потаенные уголки души и выворачивал ее изнутри, заставляя вспороть кровоточину и покаяться в грехах.

А как ты уничтожала монастыри, словно карточные домики, будто те ничего собой не представляли. В 1764 году выпустила декрет о секуляризации земель. Монастыри теперь снабжались из казны – обитателям было предложено питаться за счет подношений, священные служители сами обрабатывали земли, умирая от голода и истощения, пытаясь добыть себе хоть крошку хлеба, чтобы проснуться утром. Служители церкви платили несоизмеримые с их скромным существованием налоги, лишь бы правители жили в роскоши. Хотела унизить меня, Екатерина? Показать, что на российских просторах лишь ты одна истинная правительница всего живого, желаниям которой все должны следовать?

– Создатель…

– Замолчи, – Бог вскинул руку, призывая к молчанию, – на суде небесном все равны – будь ты императрица или простой крестьянин, который умер от лихорадки или оспы. Не следовало так себя вести, Екатерина, дабы потом не пришлось расплачиваться за собственные грехи. Оступилась, посчитав, что ты здесь Бог и власть. Но ты – лишь материя, которую я могу уничтожить собственными руками.

Я сделала шаг назад, испугавшись такой разительной перемены в Боге. Из Библии знала, что Создатель – помощник, проводник, который примет и отпустит грехи любого, кто покается. Он сможет уговорить душу, чтобы та приняла его царство, освободившись от оков, удерживающих нутро на земле, прекратит цепляться за призрачный образ некогда прожитых лет. Я отступала, с ужасом наблюдая за тем, как Бог распахнул руки и встретился со мной взглядом – из его глаз текли кровавые слезы, рот был изогнут в хищном оскале, а ногти удлинились, став похожими на когти хищника.

Покайся в своих грехах, Екатерина, и прими суд Божий.

Низкий голос Создателя изменился – стал хриплым, будто каждое слово давалось с трудом, появились стальные нотки, от которых по телу пробегала дрожь.

– Я… не могу. Нет вины в том, что я делала то, чего желала моя душа.

Я уперлась спиной в дерево, не сводя пристального, полного ужаса взгляда с Бога, который откинул окровавленные белоснежные одеяния и предстал в своей ужасающей сущности. Это был не Создатель, а демон, скрывающийся под маской благодати.

Тогда утони в слезах грешников, Екатерина – императрица, породившая разврат и отступничество от церкви. Твоим потомкам не суждено прожить долго – бесы придут за ними, расправившись с каждым с такой жестокостью, которой не видел этот свет.

Чьи-то костлявые руки схватили меня за ноги и резко дернули на себя. Я стояла среди заснеженной поляны – и вот уже погружаюсь на дно. Попытки вырваться из хватки не увенчались успехом – костлявые объятия лишь сильнее обхватили лодыжки и рывками начали утягивать навстречу смерти души. Я ощущала все, будто это было наяву, – нутро пожирал страх, воздух покидал легкие с каждым вдохом, ледяная вода окутывала горло.

«Я не виновата… нет».

Последняя мысль перед смертью твердо отпечаталась в разуме. Я прикрыла глаза и позволила провалиться в блаженную темноту, сделав последний вдох.

Глава 4
Григорий Азаров

И проклятые боги услышат твои молитвы

– Богослужение началось со времен Адама и Евы и выражалось в свободном прославлении Бога первыми людьми. Одна из десяти заповедей, говорящая о субботе, подразумевает посвящение как минимум одного дня в неделю Богу, в период Нового Завета – воскресного.

Властный, зычный, словно раскат грома, голос священника отражался от стен. Верующие, как один, стояли и впитывали каждое слово, бормоча молитвы и крестясь. Мужики были одеты в грубые рубашки цвета мокрой земли, черные штаны и высокие сапоги, на которых местами припеклась грязь и виднелись дыры от изнурительной работы в полях. Женщины с замиранием сердца наблюдали за словами священника, устами которого говорил Бог, как они сами же и утверждали. Длинные юбки прикрывали обувь, поверх кофт – вязаные шерстяные платки, на головах косынки из плотной ткани, которые полностью скрывали волосы.

Отец Константин, пожилой мужчина лет шестидесяти, вот уже тридцать лет управлял в селе Усть-Уда церковью Восточно-Сибирской, стоявшей на окраине и покосившейся от постоянных морозов и дождей. Бревенчатые стены местами мокли и покрывались плесенью, которую монашки пытались замаскировать под краской и лаком, но только делали хуже – даже сквозь слои виднелись неровные, грязного болотного оттенка пятна, становившиеся после дождя все больше. Деревянная крыша скрипела и завывала, когда попутный ветер прогуливался между балок. Пол, выложенный неровной каменной плиткой, местами раскрошился и порой до боли впивался в поношенную подошву, доставляя неудобства.

Потолок и стены церкви были усеяны иконами, которые смешались в едином калейдоскопе, но мой взгляд всегда цеплялся за одну – Семистрельную. Пресвятая Богородица при жизни пережила много мучений и страданий, что символизировали семь стрел. Если человек плохо себя чувствовал, он приходил просить защиты и помощи именно к ней.

Я сделал шаг в сторону иконы, но отец схватил меня за шкибот и поставил на место так резко, что я даже не успел понять, что произошло. Встретившись с разъяренным взглядом родителя, опустил глаза в пол и понял, что он недоволен. Чем-то. Снова. Воскресная церковная служба для отца – место, где отдыхала душа. Перед тем как отправиться в церковь, он всем давал наставления: молчать, не отходить от него, не двигаться во время речи служителя храма и желательно не дышать, чтобы не отравлять своим дыханием священные мощи.

Родители стали брать меня в церковь несколько месяцев назад. Когда я оказывался в священных местах, меня окутывал животный страх, что вместо Бога с икон сойдет Сатана и утащит мою душу в преисподнюю. Я не мог объяснить это отцу, прекрасно осознавая, что он за подобное выпорет за печью, накричит, если заплачу, а потом и вовсе отошлет прочь, чтоб не мешался под ногами. Иконы вызывали у меня трепет и страх – истерзанное тело Иисуса, пронзительные взгляды святых, которые будто нашептывали: «Расскажи, Гриша, кто приходит к тебе по ночам. Расскажи всем свой постыдный секрет».

Мать с Андреем стояли чуть поодаль, впитывая каждое слово отца Константина. Мужчина активно жестикулировал, с воодушевлением рассказывая о том, как Сатана покарает каждого за грехи, что совершены на земле. От его слов по коже пробегали мурашки, но не от страха – от предвкушения.

Порой я лежал ночью без сна, представляя, как падший ангел утащит в ад тело и душу Андрея, не упускающего возможности поиздеваться надо мной. Брат то ставил подножку, когда я мог нести с кухни тарелки, чтобы мать разложила скудную еду, то он мог что-то украсть и свалить вину на меня. А что взять с ребенка шести лет, который ведет себя как не от мира сего? Отец после очередной лжи Андрея качал головой, отгонял по неизвестной причине меня прочь в угол, где я мог простоять до утра, пока родитель не сжалится и не отправит поесть и поспать. Слезы обиды жгли глаза, когда брату удавалось затуманить мозги отцу. Мать всячески пыталась приободрить, не словами – действиями: то принесет с работы в поле колосок, то испечет плюшек, посыпав мою сверху сахаром, которого обычно не хватало. Как я мечтал, чтобы остались только она и я… вдвоем…

– Да сбережет Святой Отец души от происков дьявола. Да пребудет с вами целомудрие и Божье благословение. Да будет так. Аминь.

Наконец-то утренняя воскресная проповедь была окончена. Я едва сдержал стон облегчения, но в последний момент вспомнил, что за спиной стоял отец, словно коршун, и выжидал, когда оступлюсь. Ведь больше не на ком срывать злость в семье, кроме как на младшем сыне.

Отец Константин, стоявший около иконы Серафима Саровского, пытался утешить старушку, припавшую к священным мощам и обливавшуюся слезами. Она пеняла на судьбу, что ее сына убили ночью местные пьяницы, которым не на что было купить выпивку. Мне стало жаль женщину, но в глубине души я понимал, что пути Бога неисповедимы – то, что предначертано судьбой, должно произойти. На то воля Создателя.

Заметив, что все разошлись по церкви, ставя свечи и молясь, я тоже последовал примеру прихожан. Отец и мать стояли чуть поодаль и что-то говорили Андрею, который понуро опустил голову и согласно кивал – его лицо покрывал стыдливый румянец, отчего на душе на мгновение стало хорошо. Должно быть, брат вновь неправильно произнес молитву, чем вызвал недовольство отца. И этот сорванец еще пытался в чем-то обвинить меня…

Мотнув головой в осуждении, посчитав это взрослым поступком, я взял худой маленькой ладонью изогнутую свечу, которая лежала в коробочке около иконы Семистрельной, поджег фитиль от другой, расплавил воск на конце и вставил в кандило. Запах ладана и вина ударил в нос, вызвав приступ рвоты, но я смог его подавить, сглотнув горькую слюну. Голова закружилась, ноги подкосились, но я сумел выстоять и, зажмурив глаза, вновь вернулся в реальность, испытывая легкое недомогание.

– Григорий, можно тебя?

Я обернулся и от шока выпучил глаза – ко мне, прихрамывая, шел отец Константин. В его глазах плясали озорные огоньки, а на устах расплылась улыбка, от которой хотелось залезть под канун и не вылезать, пока прислужник Бога не покинет стены церкви. Вместо этого я сделал пару шагов навстречу и, опустив руки вдоль тела, гордо вскинул голову вверх:

– Вы желали меня видеть, отец Константин?