– Вы все прокажённые, – наконец говорю я после пронзительной тишины. Это не вопрос. Это утверждение.

– Нам нужно многое обсудить, – спокойно говорит Джона. – Я пришёл поговорить. Я не причиню тебе вреда.

– Я вам не верю.

Я отступаю, пока не упираюсь спиной в бетонную стену и едва не падаю. При этом я становлюсь увереннее и не свожу глаз с мужчины перед собой.

– Тебе не обязательно мне верить. От этого правда не станет менее правдивой.

– Как я сюда попала? – спрашиваю я, обводя взглядом комнату.

– Я телепортировала нас, – отвечает Тиффани, делая шаг вперёд.

– Зачем ты это сделала?! – ужасаюсь я.

– Ты такая же, как мы, – говорит она. – У тебя есть…

– Я совсем не такая, как вы, – говорю я со всем пылом, на который способна. Я прихожу в себя, усмиряю голос и придаю лицу должное выражение. Я член общества и буду вести себя соответственно. Следующую фразу я говорю так безэмоционально, что даже мама гордилась бы мной. – Я никогда не стану такой, как вы. Вы – зло. Вы убийцы, и я ненавижу вас.

Повисла неловкая тишина, но её нарушает Эштон Тил.

– Она только что спасла тебе жизнь, – говорит он, заслоняя от меня Тиффани. – Может, скажешь «спасибо»?

В его вызывающем тоне столько чувства! Отвратительно. Я отмечаю его надменное лицо, густые брови и водянистые серые глаза, укоризненно глядящие на меня. Его лицо соответствует голосу – слишком эмоциональное.

– Как я уже сказал, нам нужно многое обсудить с тобой, Холлис, – подаёт голос Джона.

– Откуда вы знаете моё имя?

Джона усмехнулся:

– Если я не ошибаюсь, к настоящему моменту его знает весь мир.

– Я… где я? – спрашиваю я, пытаясь не обращать внимания на это ошеломительное заявление. Мне ещё надо примириться с более ошеломляющими фактами, например с тем, что существуют другие прокажённые.

– Мы в подземном убежище – ну или в лагере, если больше нравится, – отвечает Джона. – Мы здесь живём.

– Зачем? Снова замышляете изничтожить миллионы людей? Нужна секретная база, чтобы вынашивать свои планы? – Я говорю с непривычной горячностью. Самоконтроль, ставший моей сущностью, нарушен событиями сегодняшнего дня, и мне невероятно трудно вести себя как подобает. Маме было бы стыдно за меня.

– Нет, – достаточно сдержанно отвечает Джона. – Холлис, то, что я собираюсь тебе рассказать, трудно принять, и я хочу, чтобы ты знала – мы поймём твою реакцию. Потребуется время.

Несколько секунд я рассматриваю его. Уважать мою реакцию? Я вообще никак не буду реагировать. Этого он и добивается. В школе я прочитала всё о прокажённых. Они хотят подавить члена общества во мне, взывая к моим чувствам. Но эмоции приводят к конфликтам, а конфликты – к войне. Войны начинались из-за ненависти, зависти, жажды власти и наживы, даже из-за любви. Нейтральность гарантирует равенство и мир. С войнами, конфликтами и раздорами покончено, потому что запрещено выражать свои эмоции. Навсегда. Цивилизация наконец осознала это, и я не позволю им изменить меня. Не бывать такому.

– Что вам от меня нужно? – спрашиваю я сквозь зубы, чтобы сохранить лицо спокойным.

– Мы хотим рассказать тебе правду, – отвечает Розали Симмонс.

Я разглядываю её розовое веснушчатое лицо, пока она отводит за уши прядь огненно-рыжих волос.

– Я прошу лишь выслушать то, что я расскажу, – подаёт голос Джона.

Я качаю головой, вжимаясь в ледяной камень.

– А я не хочу ничего слушать. Вы не заслуживаете права голоса. Вы прокажённый.

Эштон фыркает:

– А тут уж от тебя ничего не зависит. – Он прислоняется к стене рядом со мной, подгибает ногу и упирается в стену ступнёй.

– Эштон, – повышает на него голос Розалин.

– Ненавижу, когда они нас так называют, – запальчиво отвечает парень. – Мы не прокажённые. Это полная…

– Эштон, – перебивает его Джона. – Не сейчас.

Парень замолкает и, скрестив руки на груди, смотрит на меня.

– Холлис, – мягко говорит Джона, – я собираюсь тебе кое о чём рассказать. Сначала это покажется бредом, но пока тебе надо только выслушать. Правительство обмануло тебя. Мы должны рассказать тебе, что сто лет назад всё было совсем не так.

Я моргаю. А вот тут он прав. Это уже кажется бредом. Полнейшая чушь. Я едва не рассмеялась вслух. Я серьёзно относилась к своему образованию и с первых слов понимаю, что это уловка.

– Вы лжёте, – говорю я, стараясь не сбиваться со спокойного и уверенного тона. – Я не ребёнок, и вам меня не провести. Правительство не обманывает граждан мира. Они помогают нам. Они защищают и обороняют нас от таких животных, как вы. Я знаю вашу суть.

Рот Тиффани снова кривится от грустной усмешки. Я отвожу от неё взгляд.

– Сто лет назад таких, как мы, было больше, Холлис, – продолжает Джона.

– Знаю, – отвечаю я с убийственным спокойствием. – Вы совершенно хладнокровно убили восемьдесят семь миллионов человек, а потом попытались захватить мир.

Джона спокойно воспринял мои слова, прежде чем продолжить:

– Таких людей, как мы – у которых были способности, – существовало гораздо больше.

– Способности?

Джона улыбается:

– Мы не прокажённые, как тебя учили. Дело не в плохой крови. Биомаркер только половина истории.

Я громко фыркаю, теряя самообладание, хмурюсь и поджимаю губы.

– Половина истории? Что вы несёте?!

– У нас есть силы, – придушенным голосом вмешивается Эштон. – А не порченная кровь.

На этот раз я смеюсь вслух. Мерзкий звук. Надо прекращать выражать свои чувства, но я не могу сдержаться. Замечание Эштона слишком бредовое. И хотя мне страшно, я подаюсь вперёд и спокойно заявляю:

– Я не тупая. Если у тебя биомаркер – у тебя дурная кровь. Плохая кровь влияет на мозг. Ваши заблуждения – это побочный эффект биомаркера.

– Это только то, что тебе внушили, но у нас действительно есть силы. Я могу показать свои, – говорит Розали и делает несколько шагов вперёд, её рыжие волосы рассыпаются по плечам.

Моя смелость улетучивается, как облачко дыма.

– Отойди от меня, – в страхе говорю я.

– Розали, – говорит Джона, вскидывая руки. – Не теперь.

Она покорно отступает.

Джона, их старейшина и очевидный лидер этой троицы, продолжает:

– Это было потрясающее время. Мы открывали себя и то, на что мы способны.

Убийства, например.

– Наши предки обладали удивительными способностями, и они творили потрясающие вещи. В обществе, полностью лишённом эмоций, мы, наши чувства и страсти, остались за гранями понимания.

Я чувствую приступ тошноты. Всё из-за их крови. Чувства – жестокость. Эмоции – зло.

– Мы жили под прикрытием какое-то время, но наша тайна не могла храниться долго. В конце концов общество заметило, что мы отличаемся, и тогда всё ухудшилось.

– Террористическая война, – говорю я.

– Не было никакой войны, – печально говорит Джона.

Я недоумённо смотрю на него, и руки сжимаются в кулаки, а сердце бешено колотится в грудной клетке.

– Вы лжёте.

Непонятный трепет охватывает мои конечности, но это не похоже на покалывание в центре тестирования. Это ощущение ледяное и обездвиживающее, как будто меня окунули в бассейн с ледяной водой. Он лжёт. Я хочу что-нибудь сказать. Просто обязана.

Джона мрачнеет:

– Правительство предложило нам заключить договор на фальшивых условиях. Они сказали, что хотят больше узнать о нас и помочь нам развить наши способности. Это была ложь.

Правительство не лжёт. Я закусываю губу, чтобы сохранять спокойствие.

– Тысячи воинов окружили нас, и произошла бойня. Без всякого предупреждения, – говорит Джона, и на его лице появляется выражение, которое я не могу понять.

Он, кажется… опечален? Это наверняка какая-то уловка.

– Наши способности провоцируют чувства и невероятные силы – то, чего лишён весь остальноё мир, – продолжает он. – Мы были ошибкой природы, которую правительство не желало сохранять.

Ну хоть в чём-то я с ним согласна. Прокажённые – это ошибка природы, злосчастный эволюционный просчёт. Дурная кровь. Они спятили и попытались убить нас. Проявление эмоций провоцирует даже самых смирных и разумных граждан становиться жестокими. Это научно доказано. Я получила образование. Я точно знаю.

– Они не считали нас людьми, поэтому сто лет назад они от нас избавились… геноцид против целой расы людей из-за страха.

Как он может такое говорить?! Как смеет так запросто клеветать на правительство?! Я хочу протестовать, но не могу подобрать нужных слов. Голос подводит меня, грудь сдавило, и перехватило дыхание.

К разговору присоединяется Тиффани, не сводя с меня своих тёмных глаз:

– Люди, которым удалось избежать этой участи, скрылись в убежище, и… большинство из нас живут теперь здесь. По нашим подсчётам, нас осталось всего около двух сотен. С тех пор мы разыскиваем людей со способностями, чтобы предложить им защиту и спокойствие. Нам удалось отыскать нескольких, но…

Я качаю головой, наконец-то обретая голос и долю храбрости. Я обязана защищать своё правительство.

– Вы всё врёте. Война была. Правительство никогда бы не убило просто так. Убивали прокажённые. Вы убили миллионы людей, – говорю я, щёки пылают. – Сохранились документы. Улики. Поэтому не получится вот так запросто выдумать свою историю. Есть доказательства Террористической войны. Видеозаписи. Фотографии. Вещи, которые…

– Разве они не пытались тебя убить? – спрашивает Эштон. Я бросаю на него резкий взгляд. – Врачи в центре тестирования? Они собирались вколоть тебе что-то. И они пытались пристрелить тебя, ведь так? Там были автоматы, Холлис, направленные на тебя.

Онемев, я замираю на месте, и моё сознание пытается быстро придумать объяснение.

– Откуда… откуда вы узнали… Нет. Нет, они бы не стали, – говорю я, снова обретая уверенность. Голос у меня дрожит. – Правительство не обманывает. Правительство не убивает. Оно защищает нас.

Я обязана противостоять этим монстрам. Обязана. Но сердце снова бьётся часто-часто. Во мне столько адреналина, что я едва не падаю в обморок.

– Холлис. – Ласковый голос Тиффани возвращает меня к реальности. – Твои родители выдали тебя. Те люди в вашем обиталище… они собирались пристрелить тебя, потому что ты провалила тест. У тебя есть биомаркер. Ты знаешь, что это значит.

– Нет, – говорю я, отчаянно мотая головой. – Нет. Всё не так. Вы лжёте. Они собирались помочь мне, а вы забрали меня у них.

Дрожь колотит меня. Ледяная, непреодолимая немощь добралась до пальцев, до лица. Я вся трясусь. Слова матери всплывают в моей голове: «Холлис, тебе нужно пойти с ними. Они пришли помочь».

Почему я не послушала её?!

– Верните меня, – говорю я, глядя прямо в глаза Тиффани, и на лице у меня отражается новая эмоция. – Верните меня. Немедленно.

– Холлис, – говорит Тиффани. – Прости, но это невозможно.

– Верните меня! – кричу я, едва не задыхаясь от гнева. – Не смейте! Сегодня моя жизнь изменится к лучшему. Сегодня я стану гражданином мира… Сегодня… Сегодня я стану значимой…

Я не знаю, как справиться с такой простой эмоцией. Перед глазами пляшут звёздочки, и я начинаю хватать ртом воздух.

– Сегодня я стану значимой для мира. Сегодня я вручу себя правительству. Я вручу свои навыки, чтобы служить на своём месте, – говорю я, сжимая ткань рубашки. Колени дрогнули, и я падаю на пол. – Сегодня я могу помочь изменить мир.

Меня всю колотит, и я с ненавистью смотрю на них. Из глаз бегут яростные слёзы. Что происходит? Почему я не могу управлять собой?

– Думаю, на сегодня достаточно, – говорит Джона. – Слишком много тебе пришлось пережить. У тебя был невероятно тяжёлый день.

Каким мерзким тоном он это произносит. Я поднимаю кончики пальцев, но ничего не происходит. Отлично. Не хочу больше ощущать прилив той странной силы. Ненавижу её. Ненавижу их.