Шумное празднование не утихает, пока Корнелия ведет нас вокруг костра. Я думаю, как хорошо, что этим вечером столько людей разделяет с нами радость. Нас окружает смех и голоса: ведьмы Источника вместе с жителями Баден-Бадена. Здесь царит единство, которое мне по душе. Священник местного прихода, кажется, даже готов потанцевать с Лизель у костра, но я знаю, что после он продолжит проводить мессы. Это нормально. Никто не пытается обратить кого-то в свою веру или изменить. Мы просто позволяем другим быть рядом, разделяя с ними радость жизни, а не поклоняясь какому-то богу или богине.

Насколько иной была бы жизнь в Трире, если бы мы поступали так.

Эта мысль заставляет меня замереть на месте. Я всю жизнь был сосредоточен на одной цели. Не дать отцу причинить боль моей мачехе. Защитить сестру. Или проникнуть в ряды хэксэн-егерей и разрушить то, что они создали, изнутри.

Но только в этот момент, видя радость, с которой среди людей рождается взаимное уважение и принятие человеческой природы, я осознаю, что все мои цели вели меня сюда.

К миру.

Это не мир, достигнутый за счет правил, контроля или даже терпимости. Это мир, достигнутый благодаря принятию.

Очевидно, что не все одобряют то, что происходит этой ночью. В домах остаются люди, которые не желают присоединяться к нам на городской площади и смотрят вниз из-за приоткрытых ставен. И это заставляет меня задуматься, как долго сможет продлиться подобный мир.

Фрици идет с высоко поднятой головой, и даже цветы в ее вьющихся волосах сияют, когда она смотрит на толпу. Боится ли она того же, чего боюсь я? Весна еще не наступила, и ведьмы Источника принесли горожанам не только огонь, но и еду с пивом. Темная ночь освещена, голод, которым между урожаями страдает народ, утолен. Сможет ли сегодняшнее единство сохраниться при ярком свете дня, когда рассеется тьма, в которой можно прятаться, когда не будет необходимости благодарить за пир?

Этот праздник сблизил два народа, но подобное единение хрупко.

Несмотря на мои сомнения, я понимаю, что моя надежда горит ярко. Эта сияющая огнями ночь доказала, что такой мир возможен. И теперь, когда я увидел его воочию, знаю, что смогу бороться за то, чтобы он длился вечно.

В Триере тоже случались моменты радости. Когда-то. Но святочные ночи уступили место другим ночам, и в конце концов страх разделил людей настолько, что всеобщая любовь к жизни не смогла противостоять ему.

Но сейчас я верю, что радость, разгоревшаяся у костра, связывает сильнее, чем страх при виде сожжения ведьмы.

Никто не останавливается, чтобы поглазеть на нас, когда мы приближаемся к огню, мы останавливаемся так близко от костра, что у меня на коже выступает пот. Хотя мы находимся в толпе, здесь можно уединиться. Люди вокруг празднуют собственные радости, делая робкие шаги к тем, с кем хотят подружиться. Бригитта кружит Хильду в неистовом танце, Лизель рассказывает свои сказки детям из Баден-Бадена, широко разводя руками, приукрашая и преувеличивая, даже чопорная Филомена принимает кружку с пивом от монаха в коричневой рясе, который предлагает ей попробовать напиток.

Корнелия собирается увести Фрици, но я хватаю ее, разворачиваю к себе и оставляю на ее губах поцелуй, по сравнению с которым огонь вокруг ощущается жалким льдом. Между нами ощущается напряжение. Мы движемся дальше, и каждая церемония напоминает о связывающих нас узах, сплетающихся туже, словно сеть, которая нас держит. Я не могу избавить Фрици от тревожных морщинок, собравшихся между ее бровями, но хочу заверить, что это мой выбор.

Я выбираю ее.

Нас.

Снова и снова.

– Если вы закончили, – бормочет Корнелия, опускаясь на колени рядом с Фрици, чтобы собрать горсть золы у костра и добавить масло из пузырька, превращая смесь в черную пасту на раскрытой ладони Фрици.

– Я не знаю, как это делать, – признается Фрици, и это редкий момент ее уязвимости.

– Пусть богиня направляет тебя, – подбадривает Корнелия. – Помни: магия основана на намерениях. Вас двоих связывает нечто большее, чем зелье, которое вы выпьете завтра.

Фрици, опустив палец в черную жижицу, на ладони поднимает пасту. На ее лице медленно расплывается ухмылка, предвещающая неприятности.

– Наклонись, – приказывает она, и я почти подчиняюсь, но, хорошо зная Фрици, делаю вместо этого шаг назад. – Я просто изображу широкую улыбку на твоем лице, чтобы Лизель не думала, что ты слишком загадочный.

– На моем лице? – переспрашиваю я, вытаращившись. Татуировки не смываются. Мне не нужна вечная черная улыбка. Совершенно не нужна.

– А где ты хочешь, чтобы я изобразила символ? – уточняет Фрици, закатывая глаза.

Я хватаюсь за подол туники и стаскиваю ее, обнажая торс.

– Я думал о руках или груди… – Я мало понимаю в этом вопросе, знаю только, что у меня на коже появится черная метка, которая наполнит меня магией.

Тело Бригитты, от шеи до пальцев ног, покрыто витиеватыми узорами. Она показала мне некоторые: лису у основания черепа, которая наделяет ее прозорливостью, рунический символ над сердцем, придающий храбрости, черную линию на губе, вдохновляющую речи, которые она произносит перед солдатами. «Есть два ограничения, – сказала Бригитта этим вечером. – Метки усиливают, но не создают – они не сделают злое сердце добрым и не заставят вновь вырасти отрубленную конечность».

«А второе ограничение?» – спросил я.

«Магия должна откуда-то исходить. Обычно ведьмы заслуживают метки, и их магия концентрируется через символ».

Но у меня нет магии. Я не ведьма. Какой бы меткой ни наделила меня Фрици, та будет означать, что, когда мне понадобится черпать силу из символа, я буду черпать силу у нее. У Бригитты десятки татуировок, и не только потому, что она в них нуждается и заслужила их, но и потому, что у нее есть магия, позволяющая сконцентрировать ее силы. Метки усиливают ее природные способности, и энергия для этого черпается из ее же ресурсов.

Ресурсов, которых у меня нет.

Когда я это понял, то решил, что сегодня получу только одну метку. Я не хочу красть силы у Фрици. Она чемпион. Она нуждается в магии больше, чем я. Но Бригитта заверила, что одна татуировка, наполненная силой, не истощит Фрици, а мне поможет стать достаточно сильным, чтобы выполнять свою работу. Связующий обряд означает, что я смогу использовать магию Фрици и мы будем действовать вместе.

– Я не знаю, что рисовать, – говорит Фрици, поворачиваясь к Корнелии. – Не уверена… А что, если я неправильно изображу символ?

Она очень волнуется, а я нет.

Корнелия качает головой:

– Это устроено не так. Все, что тебе нужно сделать, – поднести пепел к его коже и приказать магии создать метку, которая увеличит его силы.

Бригитта объяснила то же и мне, заметив, что более замысловатые узоры создают более сильные заклинания, отражающие не мастерство татуировщика, а магию, стоящую за ними.

– Все в порядке, – начинает Фрици, но я не обращаю на нее внимания. Я беру ее за дрожащее запястье и провожу большим пальцем по учащенно пульсирующей вене. Смотрю в ее широко раскрытые глаза, замечая, как в холодной голубизне отражаются отблески пламени.

И прижимаю ее ладонь к груди, над сердцем.

В первое мгновение я чувствую теплую черную массу из золы и масла.

Костер исчезает.

Мир исчезает.

Мой разум наполняется воспоминаниями настолько яркими, что я не могу смотреть ни на что. Я стою на коленях в приходской церкви в Бернкастеле, Хильда по одну сторону от меня, отец – по другую. Священник наклоняется, чтобы посыпать мне лоб пеплом, это напоминание о Пепельной среде^[6], но пепел говорит мне лишь о недавно сожженной на костре мачехе. Отец кричит, когда я отстраняюсь от священника, его крик переходит в хриплый кашель с брызгами крови, и красный смешивается с фиолетовым цветом полотна. Но сестра вкладывает свою руку в мою, и мы опускаемся на колени, вместе, на наших губах молитва, но просим мы не о прощении, а о мести.

Ладонь Фрици обжигает мне грудь, будто пепел – это тлеющие угли, а не холодная, мертвая пыль. Хотя я чувствую ее, но не могу разглядеть, а окутывающий мир дым создает ощущение одиночества. Как и во время испытаний в Черном Лесу, когда богини разделили нас.

Когда я моргаю и прогоняю первое воспоминание, меня начинает тошнить от запаха горелой плоти. Я пытаюсь вырваться, опустошить желудок, но не могу пошевелиться. Лишь чувствую жар от огня – не этого костра, а костров для сожжения, сотен, сложенных вдоль улиц Трира…

Я перестал бороться.

Я отстранился от священника, когда был ребенком. Я отвернулся от костров, когда стал мужчиной.

Я не понимал, какая пропасть лежит между богом моего отца и Богом, которому поклоняюсь я. Я не желал видеть последствия своих робких бунтов, замечать время, потраченное на их планирование, и жизни, потерянные, пока я не решался действовать.

Теперь я готов встретиться с реальностью. Я буду стоять, не дрогнув, перед огнем.

И если бы Фрици оказалась в этом пламени, я бы шагнул в него вслед за ней.

Больше никто не сможет сжечь ведьму, не испепелив заодно и меня.

И никто никогда не обидит Фрици, не обратив на себя мой гнев.

Я вглядываюсь в дым.

Мне удается разглядеть Фрици, ее ладонь прижата к моему сердцу, взгляд ясный. Костер рядом с нами пылает, но языки пламени не мерцают. Люди вокруг танцевали, пели и пили – но теперь все замерло, сделалось невероятно тихим.

Девушка, одетая в белое, появляется за спиной Фрици.

– Хольда, – выдыхаю я.

– Я общаюсь только со своим чемпионом, – произносит богиня, дотрагиваясь до плеча Фрици. – Но сейчас, когда она отмечает тебя как своего, я обращусь и к тебе.

Однажды она уже говорила со мной, чтобы устроить мне испытание. Я сжимаю челюсти. Как же я устал от этого.

Но я выдержу все ради Фрици.

Хольда улыбается, будто угадывает мои мысли.

– Как правило, воин Источника контролирует метку, которую получает. Его магия питает символ, придает узору силу.

Я склоняю голову, признавая свою слабость.

– Чего ты хочешь, воин? – спрашивает Хольда. Она приподнимает бровь, оценивая меня. – Ты желаешь обладать мощью десятерых? Татуировку в виде медведя, которая придаст тебе сил для сражения?

Я качаю головой, скрипя зубами. Мне известны легенды о людях, которые впадали в безумие, становились берсерками. Сила давалась им слишком дорогой ценой. Даже ведьмина метка не заставила бы меня принять подобный дар.

– Может быть, хитрость? Тогда змея. Чешуйчатые кольца, сплетенные вместе, напоминающие умело продуманный, тщательно выверенный план.

Такая сила помогла бы мне прежде, когда мы с Хильдой планировали побег заключенных в Трире. Но сейчас мне не нужны уловки и обман. Я никогда не надену плащ хэксэн-егеря, даже чтобы замаскироваться.

– Жизнь. Живительная энергия. Способность принимать удары и не падать. – Хольда говорит тихо, но повышает голос, когда видит, что наконец завладела моим вниманием. – С символом в виде замкнутого круга ты мог бы быть на волосок от смерти, и все же… – Она замолкает, вздергивая подбородок, наслаждаясь моим ожиданием. – И все же ты бы не умер. Твое тело исцелится. Победить тебя станет практически невозможно.

Я прикусываю губу, размышляя. Хольда взмахивает рукой, указывая на костер, и языки пламени вспыхивают, сплетаясь в круг. Одна ветвь пламени тянется ко мне, другая – к Фрици. Огонь не обжигает, но смысл очевиден.

Моя жизненная сила будет восполняться благодаря Фрици.

Как я могу просить о защите своей жизни, если это будет возможно за счет магии, взятой у Фрици?

Я качаю головой.

– Я не хочу, чтобы она защищала меня, – говорю богине. – Я хочу быть тем, кто защитит ее.

Языки пламени вновь принимают обычную форму, но остаются неподвижными. Взгляд Хольды смягчается, когда она наблюдает за мной.

– Я отлично выбрала воина, – шепчет она.