Нехорош, непригож молодец,
Нехорош, непригож Хорт Хотеславич.
У него на буйной голове
Кудри соломенны,
Борода лычинна,
Брови совиные,
Глаза ястребиные.
Уж вы, дружки, дружки,
Поезжайте-ка во леса,
Нарубите-ка вересу,
Вы нажгите-ка пеплу,
Наварите-ка щелоку,
Вы помойте-ка голову,
Расчешите-ка волосы!

На последних словах Векша в сердцах притопнула ногой и вызывающе сложила руки на груди. Легкий румянец оставил скулы Хорта. Несколько мгновений он пронзительно смотрел на Векшу, и девушка впервые по-настоящему испугалась. Должно быть, ее выходка зашла чересчур далеко. Но после недолгой заминки, рассудив про себя что-то, воевода сузил глаза:

– Вот тебе от непригожа молодца. – Он вдруг снял с пальца перстень и, схватив ладонь ошеломленной чернавки, впечатал в нее кольцо. – Дороже него лишь мой меч, да тебе он без надобности, славница.

Раздались одобрительные возгласы и хохот зевак. Растерявшаяся Векша, обомлевши, взирала на зазимца, а ее подруги, обрадованные возможности завершить мытарства гостей, грянули:

Ой, хорош да пригож
Хорт Хотеславич!
У него на буйной голове
Кудри серебряны.
Борода-та шелкова,
Брови – черна соболя,
Очи – ясна сокола.
Его речь лебединая,
А походка павиная!

Векша потупилась, совершенно сбитая с толку, да к тому же преданная так легко уступившими подругами. С поклонами и смехом они пропустили Хорта и его поезд к крыльцу, а чернавка лишь возвела полный тревоги взгляд на свою госпожу. Перстень, накрепко зажатый в ладони, жег кожу.

Зазимские гости тем временем подошли к терему. Хорт снял шапку и в пояс поклонился Всеславу.

– Можешь ли гораздо, княже? – прозвенел сильный голос воеводы. – Не тати мы, не разбойники, не ночные подорожники. Пришли мы послы-посланники. Ехали по горам, по долам, по темным лесам. Как подъехали к твоему широкому подворью, ворота были заперты. У ворот стража стояла. Мы им открывать приказали, они нам на калиту указали. Мы золотую казну вынимали, им отдавали. Идем мы от нашего господина Ратмира, князя Любомира младшего сына. Идем за Ратмировым суженым, за Любомировича ряженым, за княжной молодой, за Мстиславой Всеславовной, идем со всем полком и со всем поездом.

Всеслав ответил на поклон.

– Здрав будь, Хорт Хотеславич. Есть у нас суженое, есть ряженое.

Князь дважды хлопнул в ладоши.

Тут же из конюшни появились двое стремянных с соловой кобылой в золотой узде. Они подвели лошадь к крыльцу и почтительно остановились перед зазимским посольством.

По лицу Хорта мелькнул призрак улыбки. Он повернулся к князю.

– Это не моего княжича. Это не суженое, это не ряженое.

Князь кивнул, и стремянные отошли. Он снова хлопнул в ладоши, и спустя несколько мгновений двое слуг вынесли из терема увесистый ларец. Они поставили его перед воеводой и отворили, но Хорт даже глаз не опустил, упрямо повторив:

– Это не моего княжича. Это не суженое, это не ряженое.

Князь хлопнул в ладоши в третий раз, и сундук оттащили в сторону.

Мстиша затаила дыхание, потому что в этот миг все взоры обратились на нее. Людское внимание в обычное время льстило и грело, словно теплые лучи солнца, но нынче у нее похолодели кончики пальцев, в которые вложили что-то мягкое.

Мстислава рассеянно опустила взгляд на руки, где теперь лежал кончик вышитого рушника. Она изумленно подняла голову, встречаясь с заплаканными глазами няньки. Та держала другой конец полотенца.

– Пора, дитятко, – прошептала Стояна.

Нет! Мстиша метнула полный отчаяния взор на отца, ждавшего ее на крыльце, а затем на Хорта, мрачно и торжественно стоявшего за его спиной. Он показался ей выше и красивее, чем прежде. Впрочем, ее ненависть к чужаку стала от этого только сильнее.

Мстислава забыла, что можно моргать, что нужно дышать. Голова кружилась. Ей хотелось завыть – в голос, по-бабьи, – запричитать, кинуться оземь. Вот как, оказывается, выходят за нежеланного. Вот как отдают за нелюбого.

Она силой заставила себя вспомнить о Сновиде.

Ее ненаглядный, ее жадобный.

Он ждет ее. Он не отдаст Мстишу тому. Не отдаст чужому чуженину.

Это все понарошку. Это все не взабыль.

Мстиша вдохнула. Было так тихо, что она услышала тонкий шорох парчовых складок на груди.

Стояна легонько потянула, вынуждая княжну сделать крошечный шажок вперед. Еще и еще.

Тата смотрел на нее, и от теплого взгляда тоска, сдавившая сердце, понемногу отпускала.

Няня с поклоном передала конец рушника князю, и Всеслав вывел дочь к гостям. Хорт поклонился:

– Это моего княжича. Это Ратмирово суженое, это Любомировича ряженое.

– Отдаю тебе, Хорт Хотеславич, из рук в руки самое дорогое мое сокровище, дочь свою ненаглядную – Мстиславу Всеславовну. Довези же ее до Зазимья здоровой и невредимой, храни пуще зеницы ока. Так же из рук в руки передай своему господину, а ее жениху, княжичу Ратмиру, да молви мой отеческий наказ. Пусть смотрит за ней, поглядывает, любит да поуваживает. В обиду пусть не дает, сам не обижает, от лихих людей оберегает.

Всеслав повернулся к дочери, одарил ее долгим прощальным взглядом, расцеловал в обе щеки и обнял.

– Будь счастлива, моя лисонька, – прошептал князь и опустил на лицо Мстиши белое покрывало.

4. Побег

Они были в пути второй день, а Мстиша никак не могла поверить, что не грезит, что это все не затянувшийся страшный сон. Украшения с лошадей и повозок в первый же вечер сняли, праздничную одежду спрятали в укладки, и ничто больше не напоминало о свадьбе. Дорога предстояла неблизкая, ехать решено было тайно и споро.

Первым, что сделала Мстиша, скрывшись с глаз провожатых, – в ярости сдернула с лица ненавистный плат. По обычаю, принятому в Медыни и Зазимье, по приезде жених снимал его с невесты кнутовищем. Не бывать же этому! Пусть чужая воля запоручила Мстиславу постылому Ратмиру, но принадлежать ему она не станет! Лучше погибнуть, чем выйти замуж за оборотня.

Впрочем, прятать покрывало в дальний сундук княжна тоже не собиралась. Видит Пресветлая Пряха, оно еще сослужит ей службу.

Мстислава с тоской глядела на проплывающие мимо наполовину сжатые нивы, на вспаханную под весну зябь. Должно быть, в Осеченках поля те же. Те же, да не те. Все там будет иное. Чуждое.

Как назло, на ум пришла песня, что затянули перед отъездом безглуздые девки.

Уж отвезли меня да повыдали
На чужу-то да на дальнюю сторону,
На злодеюшку да незнакомую,
Куда кончики не сбегаются,
А добры люди не съезжаются.
Там кукушье да кукованьице,
Там петушье да воспеваньице,
Там лягушье да воркованьице,
Там медвежье да жированьице
И уж волчье завываньице!

Вот чего-чего, а волчьего завываньица она минует. Пускай в Осеченках все чужое, главное, там будет ждать Сновид. Родной, любый, ненаглядный Сновид.

Станут ли они править свадьбу Осенинами, как полагается, или не будут откладывать?

Мстиша сделала глубокий вдох и выше подняла голову, приободряя себя мыслями о предстоящей встрече с молодым боярином, но ничего не вышло. Тревога нарастала, а сомнения проедали в былой уверенности все большую брешь. Чтобы отвлечься, Мстиша повернулась к Векше.

Чернавка, никогда не слывшая болтливой, и вовсе не проронила ни слова с тех пор, как их поезд отбыл с княжеского двора. Молчаливой тенью она сопровождала свою госпожу на всех привалах, без подсказки предугадывала ее малейшую прихоть, внимала каждому взгляду, но делала это отчужденно. Трудно было поверить, что эта замкнутая девушка с бескровным лицом устроила столь боевитый прием Ратмирову посольству. Чем ближе они становились к землям боярина Внезда, тем бледнее делалась Векша.

– Подай пряник, – лениво приказала Мстислава, и служанка, ушедшая глубоко в свои потаенные думы, вздрогнула, едва не выронив веретено, с которым не расставалась всю дорогу.

На насмешки Мстиславы она лишь отвечала, что, мол, негоже черной девке сложа руки просиживать. Векша убрала работу и потянулась за кульком со сладостями, но Мстиша, раздраженная нерасторопностью чернавки, вырвала весь мешочек.

– Ну, чего ковыряешься? – Она сердито заглянула внутрь. – Вяленица тоже сгодится.

Мстислава кинула в рот горсть засахарившихся кружочков репы, но, недолго пожевав, выплюнула.

– Тьфу ты, во рту вязнет!

Кушанье не развеяло ни скуки, ни тоски, изъедавшей княжну. Отбросив мешок с лакомствами на колени Векше, она распорядилась:

– Поди спроси у Хорта, далеко ли до Осеченок осталось.

Векша непонимающе нахмурила брови.

– На слазке?

– Велено же, тотчас поди да спроси! – упиваясь возможностью выбранить непонятливую чернавку, повысила голос Мстислава. – Буду я ждать, пока этот волчий хвост вздумает остановиться.

И дотоле бывшая без кровинки в лице Векша побледнела еще сильнее.

– Уж сумерки падают, не иначе как скоро совсем на ночлег встанем, – робко попыталась возразить она, но лишь заставила рассвирепеть свою госпожу.

– Ах ты, негодная, мне перечить вздумала! Пробежишься, ножки не отвалятся!

С этими словами Мстислава толкнула несчастную Векшу в бок, и той не оставалось ничего, кроме как на ходу спрыгнуть с возка. От неожиданности она едва не угодила под копыта ехавшему рядом бережатому. Кроме верховых их возок сопровождали еще две телеги, груженные приданым. Обоз двигался не шибко, но пешей девушке, давно не разминавшей ног, было не так-то легко нагнать его.

Растерявшаяся поначалу Векша, завидев, что никто не обратил на нее особого внимания и уж точно ждать не намеревался, отыскала взглядом возвышавшегося над остальными всадниками Хорта и, подобрав старенькую застиранную понёву, во весь дух припустила вперед.

Чернавка бежала изо всех сил, но даже так ей было не сверстаться с всадниками. От недоуменных взоров зазимцев запылали щеки. Наконец кто-то окликнул воеводу, и тот обернулся. Завидев запыхавшуюся, сгорающую от стыда Векшу, он резко рванул на себя повод, и по одному его знаку тотчас остановился весь обоз. Лицо Хорта вытянулось, но он терпеливо дожидался, пока девушка, приложив одну руку к груди, чтобы успокоить зашедшееся дыхание, добредет до него.

Не то стараясь занять неловкое молчание, не то пользуясь тем, что некоторое время Векша не могла говорить, Хорт улыбнулся, и его глубокий грудной голос был слышен каждому в поезде:

– Куда ж так торопишься, славница? Неужто усовестилась да перстенек мой решила вернуть?

Промеж всадников прокатилась волна мягкого, незлобивого смеха, который несколько утешил бедную Векшу.

– Не серчай, воевода. Что с возу упало, то пропало. – Конники снова засмеялись, а Хорт добродушно усмехнулся. – Княжна велит справиться у тебя, скоро ли в Осеченках будем.

При упоминании Мстиславы Хорт тут же изменился в лице. Его игривого веселья как не бывало, а между бровями собралась складка. Но воевода справился с собой и спокойно, хотя и без былой теплоты ответил:

– Княжне передай, что на развилке заяц перебежал ту дорогу, что на Осеченки лежала, так я решил в объезд править. Глядишь, лишь поприще потеряем, зато моя душа спокойней будет.

Тут уж пришел черед бледнеть Векше. Она разомкнула было губы, чтобы поблагодарить за ответ, да так и не нашлась что вымолвить. Девушка даже подумать боялась о том, чтобы вернуться к своей госпоже с подобной вестью, однако делать было нечего, а суровое и ставшее вновь неприступным и холодным лицо воеводы говорило о том, что надежды для Векши не оставалось. Поклонившись, она развернулась и поспешила занять свое место подле княжны.