Некрасов держался не храбростью и не силой духа. Рутина и порядок – вот качества, позволявшие проживать на фронте час за часом. День за днём. Ползти вперёд, к победе. Не за собственную жизнь, а к настоящей победе… Триумфу русского оружия.

В глубине души Виталий Сергеевич чувствовал, что сегодняшнее нарушение расписания обернёт жизнь в иное, неблагоприятное русло. Коль вместо солнца взошла луна, а реки повернули вспять – жди беды.

Проклятая война!..

Он не желал здесь находиться. Не желал ко всему этому привыкать. Однако князь-отец настоял. Да, он употребил связи, дабы пристроить отпрыска в относительно безопасное место, но… Как бы батюшка был рад, если бы он умер вслед за старшим братом. Коль не имел совести отправиться на тот свет вслед за княгиней, что не выдержала родов. Батюшка ненавидел младшего сына, открыто называл его матереубийцей.

Выводя очередную строку полковничьего приказа, Виталий Сергеевич поёжился. К чему обманывать себя?

Андрюшка.

Вот кто был любимцем, истинным героем, однако Виталий Сергеевич не отчаивался. Знал, наличествует у него перед покойным братцем одно преимущество. Он лучше, чем Андрей, понимает, что такое честь. О! Сие достоинство куда весомее и храбрости, и красоты, и самой родительской любви. Лишь честь имеет в этой жизни хоть какое-то значение.

Честь и долг. Перед Отчизной, перед отцом и, наконец, перед товарищами.

Именно товарищей в далёком 1825 году братец и подвёл. Будучи поручиком лейб-гренадерского полка, Андрей Некрасов выступил на стороне восставших. Примкнул к так называемому «Союзу спасения». В тот роковой день он спешил с полуротой на Сенатскую площадь и нос к носу столкнулся ни с кем-нибудь… С государем-императором! Николай приветствовал его как спасителя, но, услыхав об истинных мотивах, воскликнул: «Тогда вот вам дорога, поручик!»

Андрей выхватил саблю и, задорно улыбнувшись будущему царю, увлек солдат за собой. Кто знает, как повернулась бы история, коль брат зарубил бы Николая…

Впоследствии отец утратил сенаторское кресло, лишился звания кавалера и всех орденов, но сохранил титул. А со временем выхлопотал фамилии Некрасовых августейшее прощение. Виталию Сергеевичу дозволили поступить на службу.

Майор стиснул зубы, когда Николай Павлович отеческой рукой потрепал его за густые кудри да велел катиться к этакой матери. Смывать позор кровью.

Спасибо братцу за урок. Хватит до смертной доски.

А еще спасибо за пожизненный трепет ко всякого рода физиологии. Мертвецам, увечьям да болячкам.

Виталий Сергеевич покосился на пустой стул. Вчера штабс-капитана по фамилии Гринев посекло осколками. Аккурат в час предрассветного обстрела.

Следовало заглянуть к нему в лазарет (благо, тот в подвальном помещении), однако Виталий Сергеевич так и не смог себя заставить. Тошно. Ей-Богу, тошно…

Ничего. Он навестит капитана завтра. Будет время.

Страх удавалось подавить рутиной, но против брезгливости средства так и не сыскалось. Не выручал даже долг.

Вид мертвого брата навечно врезался в память.

Виталий отлично помнил, как бездыханного Андрюшку сволокли на двор. Досель других трупов он не видывал. Глазел на брата в окно терема, чувствуя, как ноги оборачиваются двумя тряпицами. Да не теми расшитыми, что незазорно постелить на стол или лавку, а такими, какие бросают псам, чтоб мягче лежать да вычесывать блох.

Восставшие, что сгинули подо льдом Невы, навсегда остались на дне. Андрею свезло. Чья-то жадная рука позарилась на его новехонький мундир. Тело подцепили багром, ободрали да швырнули в прибрежный сугроб.

Нашлись доброхоты, доставили покойного княжича домой. В родную сторонку.

Сбежались люди. Бабы завопили: «Баринов сын! Никак утоп! Осспади, помилуй!». Во дворе началось бурное движение: кто похрабрее спешили подойти к телу, разглядеть ближе, иные кинулись наутек. Первых было много больше.

В ту минуту у Виталия возникло ощущение, будто он глядит на всё это со стороны. Словно из-за облаков или из-под толщи льда. Кто-то чужой внутри него отметил с удивительной бесстрастностью, что студёная вода превратила левое око брата в матовый хрусталь, багор вынул правое, оторвал нос и сделал его лицо похожим на снеговика, ждущего, когда малышня принесёт из дома уголёк и залепит пустую глазницу. А рядом пристроит морковку.

Некрасов наполнил чернильницу, из груди его вырвался вздох. Пальцы побелели на гусином пере.

Пойдя на государственную измену, брат предал отца. Оставив императора в живых, подвёл собственных товарищей. Ещё неизвестно, что хуже…

Теперь Виталию, младшему и нелюбимому брату, предстоит собственным примером вернуть роду Некрасовых почёт и уважение. Лучше бы ратным подвигом. Так оно вернее! Но к чему притворяться: баталии для героев. Тот, кто робок душой, у кого в жилах течёт не кровь, а чернила, обязан ежедневно – нет! – ежеминутно работать.

Дзинь. Майор вздрогнул, когда ординарец поставил перед ним фарфоровую кружку.

– Кофий с ликёром, ваш бродь!

Бац! Следующий звук заставил Виталия Сергеевича подскочить: окна брызнули осколками стёкол. Чернильница подпрыгнула, заскользила к краю дубового стола.

Вспышка. Другая. Третья.

Начался обстрел… Наконец-то!

В голову пришла странная мысль: «Теперь всё обойдётся. Теперь всё как-нибудь наладится».

Мысль, имевшая явный привкус самообмана.

Глава третья. Пером и шпагой

Январь 1855 года. Севастополь. Усадьба Потёмкина.

Всё случилось в короткий миг.

На пол упали стёкла и щепки ставней. Ядро разбило натёртый воском паркет. Зашипело. Замерло у ног лейтенанта Белобородова, что минуту назад безмятежно любовался рассветом. Виталий Сергеевич увидел, как у того вздулись вены. От шеи до висков. Белобородов заорал, утратив к пейзажу всякий интерес. Его оттопыренные уши, что, казалось, удерживали на голове фуражку, густо покраснели.

Затем пейзаж и вовсе исчез. Растворился в пыли.

Она застилала взгляд, лезла в нос и рот. Противно скрипела на зубах.

Взрыва не было.

Над усадьбой, где расположился штаб, и что нависла мезонином прямо над бухтой, воцарилась тишина. Слышались только крики птиц. Ласточки и стрижи носились над водой. У самого берега, где песчаный яр.

Мерно плескали волны. Им всё равно, что люди пытаются уничтожить друг друга.

– Эка докинули бонбу, – проворчал ординарец, по-вологодски напирая на «о». – Важно. Видать, есть среди басурман заправские пушкари.

Виталий Сергеевич пожал плечами, надеясь, что подчиненные не заметили его бледности:

– Это англичане, не турки. Напротив нас, братец, артиллерийская батарея их третьего экспедиционного корпуса. Там, на курганах. А левее, где лысая гора – французы.

Он поглядел по сторонам. Пыль медленно оседала.

Оконная рама исчезла, словно её удалили скальпелем. Красно-белая портьера валялась на полу окровавленным бинтом. Чёрт побери, не зал, а какая-то операционная!

Некрасов отогнал неприятное сравнение и вздохнул. Эх, надо бы проведать раненного капитана.

– Кто-нибудь, унесите ядро, – майор устало потёр глаза. – И накройте дыру в паркете. Возьмите, что ли, ковёр в соседней комнате. Белобородов, помоги.

Вот тебе и безопасный тыл…

Он успокаивал себя мыслью, что стены усадьбы, где писари расположились ещё с октября, обшиты дубовыми досками. А его личный кабинет и кабинет полковника Хрусталёва – патентованными бронелистами. Попадание в окно – редкое явление. Маловероятно, что это повторится…

Виталий обвёл взглядом крепкие стены. Кое-где на бархатной обивке угадывались пятна – следы затопления.

Усадьбу Потёмкина выстроили в прошлом веке. И почти сразу забросили. Местные прозвали её избушкой утопленников.

Какой-то умник выстроил дом у самой береговой линии. Вода зачастую поднималась столь высоко и столь быстро, что из спален не раз вынимали спящих. Бедолаг, что едва не захлебнулись прямо в кровати. Под бархатом и шёлком расписных балдахинов.

Виталий поёжился. Чёртова вода. Вновь она является к нему в кошмарах.

Смерть всегда приходила в сей дом со стороны моря. То штормовым порывом, то, как сейчас, чёрными волнами вражеских армий.

Когда началась осада, усадьба прозябала в репейнике и крапиве.

Решением ныне покойного адмирала Корнилова одну её половину отдали под канцелярские нужды, другую – оба флигеля и подвальные помещения – под лазарет.

В верхних этажах, благодаря Некрасову, царил идеальный порядок. Стеллажи, стопки писчей бумаги, чернила да перья. Всё это странно смотрелось на фоне цветастых обоев, ажурных штор и печей со светло-голубыми керамическими изразцами. Но что поделать! Война не красит мирные жилища. Господа-офицеры давно расчехлили мебель. Коротали вечера в креслах. Сидели за книгой, курили трубки. Под свежевыбеленным потолком клубился дымок. Не удушливый чад, а лёгкий, разбавляемый бризом, аромат табака.

Виталий Сергеевич следил за чистотой и дисциплиной. Каждый день отсылал в ставку донесения о состоянии дел. Честно. Без прикрас. Да не половину страницы, подобно иным штабистам, а три полноценных листа.

Оттого кое-кто из командования полагал сей участок фронта показательным, прочие усматривали провал, панику и пораженчество.

Майор Некрасов, оставляя следы в пыли, неторопливо прошёлся между столов. Его бесстрастный вид должен был привести писарей в чувство, внушить уверенность. Он не человек, а глыба. Гора! Коль дух командира состоит из гранитных пород, то подчиненным нечего бояться.

– Это что ещё за комедь! – нахмурился Виталий Сергеевич. – Вы на войне, господа! Неужто сие требует напоминания? Обстрел обстрелом, но кляксы и кривой почерк в офицерском приказе недопустимы… Лейтенант Белобородов, выдать каждому новую пачку листов. Пишем заново!..

– Так точно, ваш бродь!

От порога раздался звонкий, приятный баритон:

– Всё сатрапствуешь, Виталь? Ну-ну! Смотри, как бы на щегольской мундир не плеснули чернил. Или того хуже: проснёшься, а твоё гусиное перышко хрусть – и пополам!

Некрасову не было нужды поворачиваться, чтобы понять: в усадьбу явился давний приятель – младший адъютант его высокопревосходительства Михаил Гуров. Для друзей Мишель.

– А хорошо у тебя. Тихо! – промурлыкал Мишель, звякнув шпорами. – Не найдется ли, братец, коньяку? На лечение православной души…

Он хохотнул в усы и приблизился к Некрасову чеканным шагом. Поручкались.

Виталий Сергеевич против воли отметил, что Мишель, несмотря на сивушный перегар, имел безупречную выправку. На широкую грудь так и просились медали.

Наверняка явился с новой идеей. Отчаянная голова… Сейчас, как обычно, рванёт напрямки.

– Отойдем, Виталь? Слушай, mon ami, я к тебе, как говорится, с оказией. Не в службу, а в дружбу: замолви за меня словечко полковнику Хрусталёву – пусть дозволит взять двух-трех смышленых ребят да отправиться во вражеский стан. Вылазка! Вот истинная солдатская доля… Ты же с толстяком на короткой ноге, а? Упроси, будь другом. Там, напротив, англичане да французы – лучше языка не сыскать. Ей-Богу! Как считаешь?

Виталий Сергеевич пожал плечами, глядя, как ординарец орудует метлой, убирая стекло и щепки. К потолку снова взметнулись клубы пыли. Кто-то зашёлся в кашле.

– На сытой службе орденов не дождёшься, верно? – улыбнулся Мишель в своей неподражаемой манере. Он выглядел так, словно уголки губ зацепили рыболовными крючками и привязали леской к ушам. – Я много про это думал, братец, война – есть плодородная почва, в которой быстро и обильно вырастают плоды. Да, порой земля удобряется телами тех, кому не свезло. Зато остальные сполна получают от щедрот её.

Было слышно, как с преувеличенной силой скребут по бумаге перья. Майор Некрасов вздохнул, он знал, что в эту минуту каждый из его подчинённых с любопытством прислушивается.

Ну-ка! Что ответит командир?

– Послушай, Гуров…

– Я же просил: называй меня Мишель!